Гастроль в Вентспилсе - Гунар Цирулис

Врачом «скорой помощи» оказалась стройная темноволосая женщина, она и в комнате не сняла коричневых солнцезащитных очков, не позволявших увидеть цвет ее близоруких глаз.

— Бирута Кагайне, — представилась она. — Убийство?

Кашис в который раз проклинал судьбу, что пришлось с визитом к теще ехать прямо с совещания в Совете Министров, куда требовалось явиться в полной форме. До отхода поезда не было времени съездить в Юрмалу и переодеться. А Регина в чемодан даже летних брюк не положила, одни только банки с вареньем.

— Прошу вас, пусть мое присутствие вас не смущает, — сказал он. — Мы хотим воспользоваться этим происшествием для обучения молодых специалистов. Поэтому в первую очередь сфотографируем общую картину и труп, поглядим, не обнаружатся ли подозрительные отпечатки пальцев, а тогда можете спокойно работать.

Врач присела на табуретку и достала из сумочки плоскую, темно-красную пачку сигарет с надписью золотыми буквами «Dunhill».

— Сын подарил на день рождения. Говорит, в Европе они сейчас считаются самыми лучшими.

— Моряк?

— Герберту всего шестнадцать. Наверно, купил около ворот порта. — Она нахмурилась и после короткой паузы сказала: — По дороге сюда я заехала в поликлинику и посмотрела историю болезни Артура Румбиниека. У него была стенокардия, так что ничего удивительного, особенно если учесть переменчивую погоду нынешнего лета.

Кашис не выдержал.

— Вы не угостите меня сигаретой? Свои забыл дома, — бессовестно солгал он.

Взяв с плиты спички, он предательски дрожащей рукой зажег сигарету и, словно в ожидании чуда, сделал первую затяжку. Сигарета оказалась такой крепкой, что у него дух перехватило; он поперхнулся и начал судорожно кашлять.

— Непривычная марка, — пояснила Кагайне. — Я всегда говорю мужу: если хочешь долго жить — не изменяй сигаретам и жене.

Слезы по-прежнему застилали Кашису глаза, тем не менее он вовремя заметил Яункална и успел выбросить сигарету в окно. Вскоре прибыла и опергруппа милиции.

Артур Румбиниек сидел за столом, будто спал, положив голову на локоть правой руки, и ничто в его позе не говорило о насильственной смерти. На расшитой народным узором скатерти стояла глиняная бутылка «Черного бальзама». Кашис осторожно приблизил нос к горлышку пустого коричневого сосуда и никакого подозрительного запаха не уловил.

В комнате был такой же, как и на кухне, образцовый порядок, кровать накрыта красивым шерстяным покрывалом. Трудно было себе представить, что сюда ворвался со злым умыслом какой-либо враг хозяина. А если враг под личиной друга?

Кашис вышел в кухню.

— Скажите, соседка, когда вы отпирали дверь, вы оба ключа поворачивали или только английский замок?

— Уже и не припомню, как оно было сегодня. Только Румбиниек всегда говорил, чтобы не забывала на нижний запереть, верхний, тот сам захлопывается. А сегодня вроде бы ручка сама по себе отперлась.

Ну, конечно, Румбиниек ведь находился в квартире, с какой стати ему было запираться, как в крепости? Однако и гость мог закрыть за собой дверь так же. Ладно, подождем, что скажет врач.

— Надо полагать, сердце, — сообщила Бирута Кагайне. — Это не противоречит и диагнозу поликлиники.

— А более конкретно? — спросил Яункалн. — Сердечная недостаточность или инфаркт? Извините, я не медик.

— Это заметно. — Врач улыбнулась и сказала Кашису: — Протокол вскрытия пришлю завтра утром.

— Вы не могли бы сказать, когда наступила смерть? Хотя бы приблизительно, — попросил Селецкис.

— Поздно вечером или ночью. Без специальных приборов точнее определить невозможно. Я позову санитаров с носилками, хорошо?

— Одну минутку.

Наконец Кашису удалось набрать нужную комбинацию цифр и открыть портфель — подарок делегации народной полиции ГДР, в последние месяцы неимоверно усложнявший жизнь. Словно фокусник, вынимающий из шляпы кур и даже кроликов, полковник одну за другой извлек из портфеля несколько продолговатых коробок.

В первой находился электронный термометр, определявший температуру с точностью до сотых долей градуса в пределах от ноля до восьмидесяти градусов.

— Поглядите-ка, Яункалн, что показывает черный кот, — он кивнул на термометр-сувенир, стоявший на секретере.

— Восемнадцать. В эту комнату солнце, наверно, никогда не попадает..

— Только к вечеру, — уточнила дворник.

— А вчера целый день шел дождь. Ночью температура в комнате, надо полагать, упала до шестнадцати градусов. Ваши выводы, Яункалн?

— Вывод такой, что все происходило почти как в учебнике. Тело остывало на градус в час.

— Таблицу умножения мы еще не позабыли.

Кашис приложил термометр к трупу и посмотрел на шкалу.

— Восемнадцать; стало быть, температура окружающей среды. Ваша очередь, товарищ Яункалн.

Тедис, не без помощи пальцев на обеих руках, быстро произвел расчет.

— Сейчас три часа. Значит смерть наступила до одиннадцати часов вечера.

— Спасибо, хорошо... Еще год назад мы все рассуждали бы так же, как этот выпускник университета, и гадали бы по нескольким признакам. Но за это время наука шагнула вперед. Изобретен пружинный прибор, который по чертежам профессора Форстера и под моим наблюдением изготовили в механической мастерской.

Он раскрыл другую коробку, некогда служившую футляром для большого и, наверно, красивого ожерелья. Сейчас же на синем бархате покоилось весьма сложное устройство со спиральными пружинами, передачами, шкалами, защелками и рычажками, смахивающее на весы.

— Принцип действия весьма прост. Время окоченения трупа нам известно... Я зацепляю этот динамометр за ахиллесово сухожилие. Теперь, Яункалн, согните и разогните ему ногу в колене... Смелей, покойнику не больно... И теперь я могу рассчитать усилие, приложенное к окоченевшему мускулу трупа. Сейчас вам скажу. Смерть Румбиниека наступила между половиной девятого и десятью часами вечера.

Санитары подняли скрючившееся в предсмертной агонии и застывшее тело Румбиниека, положили на носилки. Но Кашис не завершил еще свои эксперименты. Деловитым движением, вызвавшим у Яункална, с одной стороны, восхищение, а с другой — внутренний протест, полковник приподнял веко покойника и принялся изучать глазное яблоко.

— Экхимоз, как я и предполагал, — пробормотал он.

— Эти красные точки еще не доказывают, что было удушье, — защищала свой диагноз врач.

— Однако почти полностью исключают вариант с инфарктом, — не думал сдаваться Кашис. — Пожалуй, они больше всего говорят о токсической асфиксии.

— Если вам известно, что его отравили, почему было не сказать об этом сразу? — откровенно возмутилась Кагайне. — Я же не специалист по судебной медицине.

Признав свою оплошность, Кашис сердечно попрощался с врачом, отпустил фотографа и технических экспертов, затем сызнова принялся экзаменовать Яункална.

— Вы стали бы возбуждать уголовное дело против неизвестного убийцы? Если да, то почему?

Впервые Яункалну приходилось отвечать без подготовки по конспектам. Но он не смутился, поскольку за последние дни, как ему казалось, приобрел столько знаний, сколько за весь университетский курс.

— По многим обстоятельствам. Наиболее подозрительной мне кажется бутылка. Можно допустить, что хронический алкоголик пьет без закуски и прямо из горлышка. Но абсолютно немыслимо, чтобы после последнего глотка он достал носовой платок и обтер бутылку. На ней же нет ни единого отпечатка пальцев — ни Румбиниека, ни чьего бы то ни было, хотя бы продавщицы.

— Превосходно! — похвалил Кашис. — Дальше.

— Мне не дают покоя соседкины слова о том, что вчера она слышала, как кто-то выходил от Румбиниека. Это мог быть только убийца, он же и забрал с собой рюмки и другие компрометирующие вещественные доказательства.

— Мотив, разумеется, вам также ясен?

— Страх перед разоблачением. Убийца, по всей вероятности, инициатор аферы с «Сикурами», знает, что началось расследование. Он не уверен, станет ли Румбиниек молчать, и потому устраняет его.

— Только из-за этого?.. Но будем придерживаться фактов. Чем, по-вашему, он или она умертвили Румбиниека?

— Препаратом типа кураре, не оставляющим следов.

— Тут вы, дорогой мой, хватили через край. Это не роман про южноамериканских индейцев. Яд кураре действует на организм лишь при инъекции. По той же причине отпадает и строфантин. Я полагаю, это должен быть очень сильнодействующий алкалоид, легко растворимый в алкоголе... Ну, это уточнит химический и биологический анализ в Риге. А теперь последний вопрос — кто мог это сделать?

— Опять-таки наш несчастный козел отпущения Эмиль Мендерис, — Селецкис сказал это и нервно засмеялся. — Из машины он вышел на рыночной площади после девяти, когда его задержал лейтенант Велдре. До этого он запросто мог заскочить к Румбиниеку и тяпнуть со старым приятелем перед сном.