Литературная Газета 6495 ( № 10 2015) - Литературка Литературная Газета

Ты, вот, Николай, горюешь, скитаешься с отрешённым видом по чужим поместьям, скрадываешь случая иль милостыньки Божией и не ведаешь того, что сам Спаситель уже стучит батогом в твоё боковое стеколко и просит впустить. Сладенький устал, от голода живот стянуло, Он отчаяннно замёрз после долгого пути с небес и сейчас молит ночлега. Эх, Коля ты, Николай, забубённая твоя голова, и где только тебя чёрт носит, окаянный неслух! Тебе судьба мирволит, сама идёт в руки, а ты от неё бежки.

…Братцы мои, да мало ли что почудится изрядно захмеленному человеку, в жилах которого гуляет отравленная муть? Одно впечатление скоро перебивает другое, одна блазнь тут же вызывает новую, чтобы смыть безо всякого отклика на душе. Он даже Бога может вообразить на мгновение, не взволнуясь, и переброситься с ним случайным словом, найти ему место в новом романе, при этом оставаясь хладным изнутри.

Ну ладно, Царь понимает, как надо жить разумно, здраво, не кобенясь и никого не изводя; но не может взять в толк, для чего живёт, какой смысл в его временном присутствии на земле, – и тут таится главная перетыка, которая корёжит и мучает несчастного. И вот Христос явился, чтобы выручить Царя, а тому, оказывается, и не нужно этого спасения, он как бы зальдился, уже умер изнутри, превратился в камень-аспид, и надобна ему такая необыкновенная встряска, какая бывает лишь при рождении человека, когда младеня пролезает сквозь тесные врата родильницы, чтобы заполошным криком известить белый свет о себе.

Только на миг что-то вроде изумления ворохнулось в груди, когда разглядел случайно образ Христа, и тут же умерло, и душа его не воскресла.

…Ибо не почувствовал Царь никакой сердечной радости, не услышал таинственной музыки, разлитой вокруг него, и той душевной лёгкости, какая настигает в эти благословенные минуты христовенького, когда невольно хочется блажить и плакать, присутствуя при преображении мира, когда сама земля-именинница служит литургию и славит Господа. Ему бы сейчас спешить на деревню, будить спящих и безмятежных да вопить: «Вставай-те-е, брат-цы-ы! Христос явился на землю! Люди добрые, праведные и грешные, дожда-ли-ся!»

Но Царь уже забыл, что встретил Спасителя; мало ли что сблазнит пьяному литератору… Он лишь расслабленно окидывал тупым взглядом призавяленные пустошки, убитые утренниками, да водяные прыски меж болотных кочек, обложенные стеклянным ледком, которому и жить-то пока до первых солнечных лучей, да лунные перья на воде, сливающиеся к середине озера в тканую ветхую дерюжку. Тут что-то зашуршало, завозилось в ломких камышах, плеснула под берегом то ли матёрущая рыба, иль свалился с крёжа напуганный бобёр, а может, девка-русальница вернулась с деревенской свиданки, и след от неё, раздвоясь долгими усами, потянулся, мерцая, на противный берег.

Царя влекло одно лишь любопытство. Дикое, чаровное, приманчивое это место подле деревни Ижмы у озера Светлого, напоминающего крестильную купель, где живут белотелые русальные девы и заманивают к себе потерянный деревенский люд. Только случай однажды привёл Царя (а было ему тогда едва за тридцать) в скитские места во владения Пиросмани, которые не отпускают уж который год, будто оковали по рукам-ногам, примкнули цепью к прибрежной призатонувшей берёзовой выскети, разинувшей жадную пасть, забитую мохом и торфяной прелью. Ждёт его тут жёнка-то, ждё-ёт.

Николай спустился к самой кромке озера, не замечая, что набрал полные калоши воды. Смутился, увидев женскую рубаху-исподницу, похожую при лунном призрачном свете на спущенную кожу змеи, вывернутую наизнанку. Топиться ли кто побежал? Но в избе Пиросмани нынче никого из девок, да и сам дедок не водит в дом «валяшек». Да и кто из нормальных баб купается в такую пору? Иль скрывает, старый мухомор, прячет от соседей, чтобы не отливали по деревне колокола досужие кумушки, что с колдовским племенем свёл дружбу. Иль доможириха, разругавшись с домовушкой, побежала на озеро, чтобы навредить сердитому супругу и схлестнуться с водяным королём. Так ведь русальницы загрызут доможириху и косточки выплюнут – такое злое до утех чаровное племя. Царь было стакнулся с русальницей, так едва ноги унёс. Расскажи кому, так не поверят ведь.

Вдруг пересохший камыш зашуршал, качнулся, в прогале показалась чёрная бобровая морда, облитая шерстью. Царь принагнулся, чтобы не испугать зверя, невесть откуда взявшегося под деревней. Экая, батюшки, явилась нечистая сила по его душу! Николай разглядел облитый шерстью лоб, тяжёлые крутые надбровья, в глубине которых проблёскивали аспидные глаза, а на месте зениц светили крохотные алые луны. Царь мог поклясться, что зверь плакал кровью и горестно скалил жёлтые корявые зубы, с трудом вмещающиеся в пасть. Бобёр плыл к Царю и жадно щёлкал резцами: «Загрызу… загрызу». В голове замутилось, веки отяжелели, ресницы сами собою склеились, кто-то неведомый ласково, по-матерински прошептал: «Колюшка, милый, спать… спать». – «Мама, как давно я тебя не видел!» – беззвучно всхлипнул Царь, опрокинулся в траву, сложился калачиком, уместил голову на грудку стылой змеиной кожи и так блаженно, так сладко уснул…

И тут над головою кто-то трубно возгласил:

– Коля, Янин, ты, что ли?.. Разлёгся на моей рубахе…

Царь едва разлепил глаза; перед самым лицом высилась нагая женщина, головою уходящая в небеса, стояла вольно, откровенно, бесстыдно расставив ноги с тугими лядвиями и куньей мокрой шёрсткой в рассохе, сияюшей лунным светом. Николай глядел снизу, и ноги казались ему колоннами, вырубленными из италиянского мрамора. Бог ты мой, как давно, целую вечность он не видал обнажённого женского тела, и вдруг оно возникло ниоткуда, как подарок Господа. Знать, воистину сжалился и послал; дескать, поди и тебя встретит христова дева, жена-мироносица.

«Не пожелай жены ближнего своего, – мелькнуло остерегающе. – А я не ближний, но гость на земле. А гостю позволено всё, ему лучший кусок убоины и жена хозяина – гостинец от Бога Нумы. Так водится у простых природных людей – тазовских ненцев, манси. Я ухожу, и мне позволено всё. Чем я хуже какого-то мартышки Фраермана?.. А может, всё лишь снится мне и я никак не могу выплыть из бреда. Проклятый самогонный аппарат, он может утащить даже на дно Мирового океана и обратить в рыбу-пиранью».

– Дашка, ты-то здесь откуда?.. – Царь едва разлепил спёкшиеся губы. Самогонка склеила не только нутро, но и язык, и губы, расплавила сам мозг, в котором беспорядочно вспыхивали и скоро пропадали самые невероятные видения.

– С того света. – Даша легко рассмеялась, запрокидывая голову; вместо глаз и рта Царь увидел чёрные впадины на истлевшем лице.

– Чур меня, чур меня… Дашка, ты ли это? Иль призрак из могильной тьмы?

– Нет, не я, а Баба-яга… Очнись! Ну кто ещё может быть?

– А мы было тут хорошо поддали с батькой твоим. – Царь хотел добавить и о муже, но благоразумно смолчал.

– Отдай рубаху-то, – Дарья потянула из-под головы Николая исподницу, не удержалась и упала на грудь, левым сосцом угодила под усы прямо в губы, а локтем достала по лбу, так что мужик от удара ойкнул и слегка сомлел, невольно закинул руку на бабью спину, скользнул по хребтинке, ощущая под ладонью шелковистую прохладную шкуренку.

– Отпусти, – прошептала, стараясь оторваться от мужика, упиралась ему в грудь, но получалось как-то неловко, невпопад, и руки отчего-то слабели и никли. – Коля, не балуй… Слышь меня? Отпусти, говорю. Как-то нехорошо получается…

– Никто тебя и не держит, – хмельно бормотал Царь, легко пробегаясь одним пальцем по хребтинке, как по басам гармоники, будто сосчитывал позвонки. Случилась ночь наваждений, и надо было их пережить. С утра – очнёшься, хорошо если что-то останется в памяти, какие-то неясные лоскутья впечатлений, обрывки картин. – Да и есть ли ты, иль призрак преисподней? Даша, батько ругался, что ты сбежала в Москву с каким-то Бровманом.

– Какой дурак, такие глупости мелет… Отпусти, Коля… Мне холодно…

Царь, играя, притиснул покорную женщину к себе.

– Боже мой… Грех-то какой, – прошептала Даша, слабея. – Отпусти, говорю! – жалобно простонала в ухо, будто случайно прикусила за мочку. Царь очнулся от блажи.

Тут луна окончательно свалилась за ельники. За озером ухнул филин, взлаяла на деревне собака, пропел петух. В небе вспыхнула звёздочка и полетела к земле, оставляя зелёный пыльный хвост. Царь, пропитываясь водою, как трухлявая падь, утопал в травяной ветоши, один лишь нос и лоскут бороды торчали наружу; Дарья, подсунув ладонь под голову Николая, то ли пыталась приподнять её, то ли притискивала к мокрой встопорщенной груди, покрытой пашенцом озноба, забивая ему дыхание.

Наконец женщина справилась с собою, слышно было, как тяжело, прерывисто дышала, остывая от наваждения, хлюпала плюснами по отмели, ломался, хрустел под ногами молодой ледок.