Прометей в танковом шлеме - Роман Андреевич Белевитнев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Последние слова глухо доносятся из башни. По голосу узнаю Сергея Костина. У него теперь медаль «За отвагу», его слово веско. Молодой солдат соглашается с ним, умолкает.
Танки по сигналу капитана вновь двинулись вперед. Я смотрю на эту завершающую учение атаку и думаю о требовательности Маташа Мазаева — и к самому себе, и к людям, с которыми связан не только службой, а и всей своей судьбой. Конечно, не все танкисты, особенно молодые, сразу могут понять глубокий смысл этой строгой, высокой требовательности. Но я-то там, на Карельском перешейке, как и Костин, а может, и больше, понимал ее, по-настоящему оценил. Тут все было ясно и понятно. Меня интересовало другое: Мазаев по своей натуре очень добр к людям, особенно к тем, кто служит под его началом. Я не раз был свидетелем, как он переживал, если кто-нибудь из красноармейцев или младших командиров вовремя не поел, не успел просушить промокшую одежду или вышел на занятия в прохудившейся обуви. Переживал вовсе не потому, что его кто-то мог упрекнуть за это, а в силу своей природной доброты, отзывчивости и сердечности. В таких случаях он поднимал на ноги всех, от кого это зависело.
И вот тот же Маташ Мазаев теперь видит, что танкисты выбиваются из сил, давно пора дать им возможность хоть немного передохнуть, а он, комбат, остается неумолимым, все «нажимает» и «нажимает». Что ж, выходит, Маташ один в двух лицах? Нет, Мазаев, которого теперь я знаю очень хорошо, остается все тем же, неизменным, по-прежнему цельным и последовательным. Как же уживаются в нем, одном и неизменном, две, казалось бы, противоположные черты? «Может, где-то глубоко в душе Мазаева идет внутренняя борьба, природная доброта «конфликтует» с командирской требовательностью? — размышлял я. — Тоже нет. Если хорошенько вникнуть в суть дела, то кажущееся противоречие исчезает само собой. Именно из доброты к людям, из ответственности за их судьбу и вытекает мазаевская требовательность и к себе, и к другим».
С занятий мы возвращались поздним вечером. Опять стало подмораживать, оттаявшая за день грязь сгустилась, под колесами уже хрустела ледяная корка. Небо было чистым, безоблачным, густо усеянным мерцающими звездами. Я сказал Мазаеву, что рота старшего лейтенанта Ковбасюка производит неплохое впечатление.
— Рота, конечно, неплохая. Да пока в батальоне одна. Остальные только комплектуем, — отозвался капитан и опять ушел в себя, в свои думы и заботы.
В те весенние дни дивизия походила на растревоженный муравейник. Ежедневно из других частей прибывали новые люди, приходили машины с экипажами. Их с ходу распределяли по полкам, а там уже по подразделениям. Батальоны, составлявшие прежнюю бригаду, как-то незаметно рассосались и затерялись среди прибывающих и прибывающих команд. Все реже и реже встречались знакомые танкисты, вместе с которыми совершали освободительный поход, воевали на Карельском перешейке, были на многих стрельбах и учениях. Недавние командиры взводов Перевозный, Могила, Пастушенко, Гудзь, воспитанники «мазаевской академии», командовали ротами в соседних частях, Герой Советского Союза Клыпин и бывший комбат Щеглов стали командирами полков, многие танкисты, отслужив свой срок, уволились в запас.
Штабные командиры и мы, политработники, все время находились в полках, помогали комплектовать роты, батальоны. Как-то так складывалось, что меня чаще, чем других, посылали в 68-й танковый полк, а попав в Садовую Вишню, я уже не мог не заглянуть в батальон капитана Мазаева, не поговорить с ним и его танкистами.
Приехав туда вскоре после первомайских праздников, я прежде всего встретил заместителя командира полка батальонного комиссара Горбача, уже немолодого политработника с давно сложившимися и устоявшимися взглядами на все, что делалось в армии.
— Ну, наконец-то, мазаевский батальон утрясли, — сказал он мне с каким-то облегчением, будто невидимый груз сбросил с себя. — Три роты теперь у него. Может, после этого остепенится. Поверишь, — Горбач перешел на доверительный тон, — покою нам с командиром полка не давал. Всех теребил, требовал, выбивал. Ну и человек! Душу из любого вытряхнет, а своего добьется.
Слушая батальонного комиссара, трудно было понять, то ли он одобряет Мазаева, его настойчивость, то ли осуждает.
Капитана Мазаева я застал в штабе батальона. Он сидел за столом и просматривал какие-то списки, испещренные его пометками. Я почему-то надеялся встретить своего друга довольным, улыбающимся. Но он был хмур и сосредоточен, даже мои дружеские поздравления не вызвали улыбки на его суровом лице. От них он просто отмахнулся.
— Не спеши с поздравлениями, — сухо сказал он. — Батальона пока у меня нет.
— Как это нет? В штабе полка мне сказали, что все роты налицо. Есть люди, есть танки.
— Да, есть люди, есть танки… А батальона нет.
Я подумал, что комбат шутит, но лицо его серьезно, брови сдвинуты, губы плотно сжаты. Одной ладонью катает карандаш по крышке стола, а другую положил на списки, лежащие перед ним.
— Вот смотри, дорогой товарищ, что получается, — продолжал он, кивнув на списки. — Штаты заполнены. Но кем? Вчерашний башнер становится механиком-водителем, а новичка, правда, со средним образованием, назначаю командиром орудия. И так почти в каждом экипаже. Нет, дорогой товарищ, самых нужных специалистов: механиков-водителей, командиров орудий. А без них, как в песне поется, ни туды и ни сюды. Вот такие дела… А ты спешишь… с поздравлениями.
— Так готовить надо специалистов, учить, — сказал я первое, что пришло в голову.
— Конечно, будем учить, готовить, — согласился Мазаев. — Но когда? Вот вопрос. Сколько нам времени отпущено? А что, если завтра-послезавтра в бой? Мы же у самой границы. С нас спрос особый.
Мазаев перестал катать карандаш, взял его в руки и нацелил на список.
— Сколько, по-твоему, нужно времени для подготовки таких специалистов, как механик-водитель, командир орудия? — спросил он, делая пометки в списке.
— Полгода — минимум. А нас учили целый год. Как раз на «Т-28».
— Вот видишь, — качнул комбат головой. — А затем надо подготовить экипажи, взвода, роты и, наконец, батальон, полк. Год целиком уйдет на это. А кто нам этот год даст?
— Где же выход?
— Есть тут у меня наметки…
— Так поделись. Вместе подумаем.
— Нет, дорогой товарищ, еще рано. Не все учтено, взвешено, — Мазаев улыбнулся.
Я еще раньше приметил, что улыбка меняет в общем-то строгое лицо Маташа, делает его очень привлекательным.
Дней через десять меня вызвал заместитель командира дивизии по
