Операция «Фарш». Подлинная шпионская история, изменившая ход Второй мировой войны - Бен Макинтайр

Человека, проводившего столько времени за обсуждением проблем пинг-понга, подозревал в шпионаже не один Вивиан. Когда Юэн Монтегю только вошел во внутренний круг британской разведки, он ожидал, что МИ-5 тщательно изучит его биографию и потому будет знать про Айвора и его коммунистическую деятельность. Вместе с тем «я не верил в полную осведомленность МИ-5. Я чувствовал, что они, похоже, путают меня с моим младшим братом-коммунистом». Он был прав только наполовину. Однажды во время заседания комитета «Двадцать» Джон Мастерман ни с того ни с сего наклонился через стол к Монтегю и небрежным тоном спросил его: «Ну, как поживает настольный теннис?» Мастерман явно уже навел кое-какие справки о братьях Монтегю и прочел собранные полковником Вивианом материалы о международном настольно-теннисном братстве. «Об этом надо спросить моего младшего брата-коммуниста, — ответил Монтегю. — Он основоположник настольного тенниса, а не я». Монтегю подумал, что Мастерман просто ошибся — перепутал двух братьев. Но этот хитроумный оксфордский профессор ошибок не допускал. Он хотел прощупать своего коллегу по комитету «Двадцать»: может быть, эта зловещая настольно-теннисная ниточка тянется и к нему тоже?

Вивиан, конечно, был прав, но вместе с тем он глубоко заблуждался. Айвор Монтегю действительно шпионил в пользу Советского Союза под псевдонимом Интеллигенция и продолжал это делать до самого конца войны, неразоблаченный и нераскаявшийся. С другой стороны, в его интересе к настольному теннису не было ничего загадочного и ничего злонамеренного. Он просто любил эту игру. Иногда даже сотрудники МИ-5 впадают в легкое помешательство: долго вглядываются в одну точку и видят тень там, где ее нет. Как сказал однажды Фрейд, когда его спросили о значении его неизменной трубки, «иногда трубка — всего лишь трубка». Иногда мячик для настольного тенниса — всего лишь мячик для настольного тенниса.

День, когда должна была начаться операция «Фарш», все приближался, и Чамли и Монтегю носились по Лондону, спеша доделать все, что еще не было доделано. План был одобрен премьер-министром, и подводная лодка «Сераф» готовилась к отплытию, так что колеса, как говорится, завертелись, однако оставался ряд серьезных проблем. Все они так или иначе были решены, но ни одно из решений не было идеальным.

Генералу Наю было сказано, чтобы он сложил письмо, но только вдвое. «Специалисты-исследователи» из отдела цензуры, вскрывавшие и изучавшие в годы войны почтовые отправления, сделали увеличенные фотографии складки аппаратом для макросъемки. Это позволило бы определить, читалось письмо или нет. Последняя, довольно-таки театральная шпионская уловка состояла в том, что в складку бумаги положили одну темную человеческую ресницу. Если письмо вернут и ресница будет на месте, это будет означать, что письмо не вскрывали, но, «если ее там не окажется, по этому простому признаку можно будет заключить, что письмо было прочитано». Впрочем, Монтегю довольно сдержанно оценивал эти меры. Для его юридического ума наличие или отсутствие одной-единственной ресницы не было такой уликой, какая могла бы иметь значение в суде.

Ключевое письмо положили в конверт и запечатали двумя официальными сургучными печатями вице-шефа имперского Генштаба с геральдической эмблемой военного министерства. Эксперты из цензуры сфотографировали печати, чтобы по их неровным краям можно было определить, открывался ли конверт. Таким же образом были сделаны снимки печатей на письме Маунтбеттена. Получив письма после этих процедур, Монтегю позаботился о том, чтобы никто, кроме него, их не брал. То же самое относилось к другим вещам Мартина. Письма Пам Монтегю хранил в своем собственном бумажнике, периодически их вынимал, разворачивал и вновь складывал, как мог бы делать молодой жених. Немцы, возникни у них подозрения и имейся соответствующая аппаратура, вполне могли проверить письма на отпечатки пальцев. «Повсюду вместо отпечатков майора Мартина оставлялись мои», — пишет Монтегю. Разумная мера, но не стопроцентно надежная. Если бы немцы получили возможность сравнить отпечатки на письмах с отпечатками пальцев трупа, они легко увидели бы разницу.

Письма и оттиски брошюры о «коммандос» предполагалось положить в «обычный черный чемоданчик государственного служащего с королевской эмблемой», оттиснутой на крышке. Ключ от замка пристегнули к цепочке для ключей майора Мартина. Но тут возникала очередная трудность. Чемоданчик официального вида испанцы должны были заметить и вполне могли передать немцам, но как обеспечить, чтобы чемоданчик и труп появились в Испании вместе? Ручку можно было вложить в руку мертвеца, но нельзя было рассчитывать, что благодаря одному лишь трупному окоченению пальцы не разожмутся до того, как тело прибьет к берегу. Инсценировалась авиакатастрофа, поэтому правдоподобнее было бы просто пустить тело и чемоданчик по воде одновременно, но раздельно, предполагая, что и то и другое вынесет на берег. Однако, согласно справке гидрографа, ветры и морские течения в районе Уэльвы очень слабо предсказуемы. Труп в спасательном жилете будет перемещаться совсем иначе, чем намокший кожаный чемоданчик с бумагами. Чемоданчик может вообще пойти ко дну — или найтись в Португалии. Поэтому решили, что чемоданчик будет прикреплен к телу цепочкой, покрытой кожей, какими пользуются банковские инкассаторы. Цепочку, пропущенную через правый рукав, надо будет пристегнуть к ремню карабином, такой же карабин на другом конце соединит ее с ручкой чемоданчика. Таким образом, чемоданчик и труп должны были плыть вместе. Цепочка, кроме того, могла подчеркнуть важность содержимого чемоданчика. Единственная закавыка была в том, что британские офицеры этим методом надежной доставки документов никогда не пользовались. По мнению Монтегю, цепочка выглядела «до ужаса фальшиво». Чамли был настроен столь же скептически. После встречи с другими разработчиками плана он писал, что «прикрепление чемодана к телу цепочкой — сомнительное решение, угрожает срывом всей операции». Но альтернативы не было видно.

В Министерстве ВВС Чамли раздобыл надувную весельную лодку такого типа, какие использовались на гидросамолетах «Каталина». Первоначально предполагалось разбросать по воде кое-какие обломки, чтобы их вынесло на берег вместе с телом, но дальнейшие исследования показали, что после катастрофы «от обычного самолета не остается никаких или почти никаких обломков», и поэтому было решено, что «ради простоты и ради меньшей осведомленности команды субмарины следует оставить на воде только резиновую лодку».

Очень досадно было то, что никак не удавалось найти подходящего по внешности человека, которого можно было бы сфотографировать на удостоверение Билла Мартина. Два офицера были согласны сфотографироваться, но ни один из них и близко не был похож на Глиндура Майкла, а времени оставалось мало. В конце марта Монтегю присутствовал на совещании в B1A, где обсуждали Эдди Чапмена — двойного агента по кличке Зигзаг. Чапмена, человека с богатым уголовным прошлым, немцы сбросили с парашютом в Великобритании, обучив его диверсионному делу в секретном шпионском лагере в оккупированной Франции, и Монтегю был членом комитета, решавшего, что с ним делать. За столом напротив Монтегю оказался Ронни Рид, оперативный сотрудник, работавший с Чапменом, а в прошлом — техник в компании Би-би-си, специалист по радиосвязи. Сходство Рида с человеком, чей труп лежал в морге, было поразительным. Как писал потом Монтегю, его «можно было принять за брата-близнеца» умершего. Такой же острый подбородок, такое же узкое лицо, что у Глиндура Майкла, — правда, волосы погуще и потемнее. Рид был на четыре года старше Майкла и носил небольшие усики. Но он вполне подходил. Его сфотографировали, позаботившись, чтобы на плечах у него хорошо были видны погоны Королевской морской пехоты. По мнению Монтегю, эта фотография «майора Мартина» была «даже после смерти больше похожа на него, чем моя фотография — на меня». На единственном сохранившемся официальном фотоснимке «Уильяма Мартина» мы видим человека с худым лицом и сдержанной, хитроватой улыбкой.

Ронни Рид, оперативный сотрудник МИ-5, которого «можно было принять за брата-близнеца» Глиндура Майкла.

Теперь у Билла Мартина имелось лицо, которое ему подходило, и униформа, которая могла и не подойти. Решили снова наведаться в сент-панкрасский морг и попробовать надеть на мертвеца форму, которую разнашивал Чамли. Если бы в последнюю минуту выяснилось, что брюки коротки или рубашка не того размера, это была бы катастрофа. Раздевать мертвеца, а затем одевать, начиная с белья покойного профессора Фишера и кончая плащом, — занятие «крайне неприятное». Видя, как окоченелый труп, лежащий на столе в морге, постепенно превращается в того, кого Монтегю хорошо знал по одежде и чью личность он во многом сотворил сам, он «пришел в странное психологическое состояние». Форма пришлась впору. Решили оставить труп в холодильнике в одежде, а обувь надеть на него позже.