На гребнях волн - Вендела Вида
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арабелла снова звенит треугольником, и Мария Фабиола начинает свою речь.
– Хочу поблагодарить вас всех за поддержку в это трудное для меня время, – говорит она мягко, со сдержанным волнением в голосе. Это волнение она тоже отработала заранее, думаю я. – Знаю, многим из вас не терпится узнать, что же со мной произошло…
Гости смеются, но этот неуместный смех быстро стихает.
– Что ж, я не имею права пока рассказывать все подробности, поскольку обещала эксклюзивное интервью телеканалу Эй-Би-Си. – Говоря все это, она поворачивается направо, прямо, налево и слегка наклоняется, точь-в-точь добрая фея Глинда, беседующая с жевунами. – Но могу сказать, что меня похитили иностранцы. Похитили и увезли на корабле. Поначалу со мной дурно обращались – я едва не умерла взаперти! – но потом один из матросов сжалился надо мной, и дальше со мной стали обращаться лучше. Вблизи от островов корабль потерпел крушение. Мне удалось добраться до ближайшего острова вплавь и бежать.
Гости аплодируют.
У меня кружится голова. Я прикусываю язык – буквально вцепляюсь в него зубами, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. Вроде незваного гостя на свадьбе, который посреди церемонии вдруг выкрикивает что-нибудь ужасное и все портит.
Отец Марии Фабиолы произносит краткую бессодержательную речь о том, как все мы рады видеть ее целой и невредимой. Мать Марии Фабиолы благодарит Арабеллу за то, что та устроила для ее дочери праздник в своем чудесном доме. Та пользуется случаем, чтобы вставить:
– Хоть мой бывший муж и живет теперь в Женеве, но разводились мы вовсе не по-швейцарски. Никакого мира и нейтралитета! Что ж, по крайней мере, этот дом ему отобрать не удалось! – И все смеются.
Снова она ударяет палочкой по треугольнику – видимо, знак, что представление окончено. Мария Фабиола поворачивается и поднимается по лестнице вверх. Тут я вижу, что платье у нее со шлейфом; белоснежный шлейф тянется за ней и мягко опадает, словно океанская волна.
– По-моему, она себе сиськи увеличила, – говорит загорелый.
– Ее похитили, чудик, – отвечает Аксель.
– А может, это похитители ей сделали новые сиськи? – вставляет прыщавый.
– Это платье, – говорю я. – Из-за него грудь кажется больше.
Все понимающе кивают, разглядев во мне эксперта по женским платьям. Желая подтвердить свою новую репутацию, я беру со стола альбом Дианы фон Фюрстенберг и небрежно его перелистываю.
– Хочешь на улицу? – спрашивает меня Аксель. – Тут есть тайный балкон. Леон мне как-то раз показывал.
– Конечно, хочу! – говорю я.
Аксель ведет меня в глубь кабинета. Все взгляды одноклассниц – на нем, на мне, на нас. Я стараюсь не показывать радости, но уголки губ сами собой приподнимаются. Аксель открывает дверь, с виду больше всего похожую на дверь в стенной шкаф, и я спотыкаюсь о порог.
– Под ноги смотри! – запоздало предупреждает Аксель, и мы оба смеемся.
Он помогает мне встать, и я неуклюже поднимаюсь, опираясь на его руку. Никогда еще мне не случалось напиваться, но, должно быть, это и есть опьянение: нетвердо держишься на ногах, тебе тепло и весело. Ты словно в коконе, защищающем от мира. В коконе, где мы с Акселем вдвоем.
Балкон маленький и выходит на залив. Сейчас пейзаж затянут туманом. На белых небесах, словно хвостики нот на нотном стане, проступают черные мачты кораблей. Солнце уже село, и влажный ночной воздух приятно холодит мне разгоряченное лицо.
– Только не упади вниз! – говорит он.
– Постараюсь! – отвечаю я.
Он снова лезет во внутренний карман пиджака и достает флягу. Только теперь я вижу, что она вовсе не серебряная, да и гравировок на ней нет. Просто пластмассовая бутылочка.
– Это что, из-под шампуня? – говорю я.
Он пожимает плечами и наливает мне в чашку еще немного золотистой жидкости. Я глотаю – и теперь, когда знаю, откуда Аксель наливает спиртное, вдруг ощущаю в нем привкус мыла.
Остаток Аксель наливает себе, а потом закрывает опустевшую бутылочку и прячет во внутренний карман.
– Что думаешь? – спрашиваю я, вглядываясь в туман, в ту сторону, где в ясную погоду обычно виден мост.
– О чем?
– Об этом выступлении на лестнице.
– А-а, – откликается он, словно речь о чем-то маловажном, не имеющем отношения к вечеринке. – Ну, по-моему, как-то уж слишком официально. – И, переступив с ноги на ногу, интересуется: – А т-ты что думаешь? – похоже, от выпитого у него заплетается язык.
Я хочу ответить: да это же полная чушь, вранье от первого и до последнего слова, Мария Фабиола все это выдумала, чтобы привлечь к себе внимание, а на самом деле пряталась во флигеле на заднем дворе балетной студии… но смотрю на Акселя, который сейчас икает, и понимаю, что с ним об этом лучше молчать. На миг мне хочется, чтобы вместо него рядом был Кит. Вот он бы понял. Кит со мной бы согласился – и, уверена, никому не выдал бы меня с моими подозрениями.
Дует ветер, и я хватаюсь за шляпу. Запах одеколона снаружи, тепло внутри: тепло спускается из горла в желудок, разливается по телу. Я глубоко вдыхаю. Мы снова вдвоем в коконе, надежно огражденные от мира.
– Хочешь еще? – спрашивает он.
Я киваю: не знаю, что он предлагает, но хочу. Хочу от него всего чего угодно, особенно теперь, когда мы вдали от всех и со всех сторон меня окутывает запах его «Поло». Надеюсь, мое платье будет пахнуть этим одеколоном и сегодня, и завтра, и на следующей неделе. Хочу поделиться этим запахом с Евой. Представляю себе, как подношу платье к ее носу, даю вдохнуть и жду ее вердикта – разумеется, одобрительного. Пожалуй, Ева – лучшее, что случилось со мной за последние месяцы. Не считая сегодняшнего дня. Не считая Акселя, который наклоняется ко мне и ищет мои губы своими. Мы целуемся, и что-то происходит: сперва мне кажется, что кто-то из нас поранил губу, что это кровь. А потом понимаю, что происходит – это он делится со мной виски, изо рта в рот. Я глотаю и отступаю на шаг. Он улыбается – и я в ответ выдавливаю улыбку, хоть и чувствую разочарование. Мне хотелось настоящего поцелуя, а не этого обмена жидкостью.
Я наклоняюсь к нему и накрываю его губы своими. Хочу снова ощутить эту связь, этот кокон. Он кладет обе руки мне на грудь и сжимает. Потом смотрит вниз, на свои руки, и улыбается так, словно гордится тем, что делает.
– Потрогай меня, – говорит он, и я обхватываю его за шею,
