Задержи дыхание (рассказы) - Анна Малышева

Завтра свадьба, и мне звонит коллега, уточняет время. «Полдень? — кричит он. — Ровно?» Опаздывать ему нельзя, он мой шафер. Я тоже кричу и плохо его слышу, он живет в Западном районе, я — в Восточном. Связь постоянно прерывается, а нам столько всего надо обсудить! И вдруг он замолкает окончательно, и я собираюсь перезвонить, но слышу в трубке два мужских голоса. Один — его. Второй… В этом городе будет когда-нибудь нормальная телефонная связь?! Кто врезался в разговор?!

Было назначено два бракосочетания подряд. Мы — вторые. Стояли в дверях и ждали, пока отзвучит музыка (для нас заказана такая же), разглядывали затылки жениха и невесты. Собственно, ее затылка я не видел, на девушке красовалась пышная фата. А он… Он почему-то сделался мне ненавистен, хотя и головы не повернул. Не знаю почему. Меня выводила из себя его тонкая шея, слишком короткие щетинистые волосы (явно, как и я, стригся накануне), узкие плечи, обтянутые черным пиджаком (таким же, как у меня). Они расписались, музыка смолкла. Какая-то женщина растроганно всхлипывала. Моя мать тоже начала плакать, по моему мнению, рановато.

Пара обернулась. Невеста удовлетворенно улыбалась, жених глядел в одну точку и явно подсчитывал, во что ему обойдется угощение в ресторане. Шафер покрутился рядом с ними, пошептался о чем-то и бросился ко мне. А я-то гадал, куда он делся?

— Ты уж прости! — выдохнул он, теребя белую гвоздику в петлице. — Но один школьный друг попросил быть шафером на свадьбе… И так совпало, что… Но я же успел! Сейчас твоя очередь.

— Это ничего, — ответил я, беря под руку свою невесту. — Это просто два по цене одного.

Когда я ставил подпись, у меня тряслись пальцы. Но не потому, что я так боялся лишиться холостяцкой свободы. Дело в том, что тот, предыдущий жених… Мы с ним встретились взглядами, когда новобрачные выходили из дверей зала, и мне показалось, что жених тоже вздрогнул.

— Замечательный парень! — заливался мой сослуживец, усаживаясь с нами в машину, чтобы ехать в ресторан. — Я вас обязательно познакомлю!

— Не стоит. — Я крутанул вокруг безымянного пальца обручальное кольцо — новенькое, гладкое, безликое. — Мы знакомы.

Задержи дыхание

Я пытаюсь подобрать слова, чтобы рассказать о том, что произошло. И тут же умолкаю. Я боюсь не того, что люди узнают о моем преступлении. Я боюсь… самих слов. Главным образом, произнесенных вслух. Потому что никогда не знаешь, кто именно тебя слушает.

Когда я наконец уговорил жену поехать в гости к моему старому приятелю, на Урал, та собирала вещи с непроницаемым лицом. И потом все время, пока мы ехали на восток в спальном купе, пили красное вино и смотрели в окно на яркие, холодные осенние леса, она молчала. За двое суток жена произнесла всего несколько фраз.

Я на нее не сердился, потому что знал — Елена всей душой против поездки. Мне это было даже приятно, и сразу скажу почему. Вот уже четыре года, как она стала моей женой, но до этого считалась девушкой Петра — того самого человека, к которому мы отправились в гости. Я никогда не спрашивал, любила ли она его. Мне было достаточно знать, что теперь она любит только меня. И наверное, из нас троих одна до сих пор помнит о старых временах. Я все забыл, и Петр тоже. Иначе зачем он нас к себе пригласил? Зачем?

Мы вышли на маленькой станции, не доезжая до города километров сорок. Петр встретил нас на изрядно забрызганном грязью армейском уазике. Он обнял сперва меня, потом Елену. Сразу оговорюсь, что ничуть не ревновал. Я думал, что знаю этого человека. Поверить, что он может любить женщину, было невозможно — не зря же Елена с ним рассталась. Для него существовали только горы. Он ими жил, пропадал в них большую часть года, и в конце концов сам стал похож на выветрившуюся скалу из красного гранита. Твердое, шершавое лицо, пронзительные голубые глаза — как два ледника, рот — зарубка от ледоруба. Грубые, корявые, отмороженные во время какого-то опасного подъема руки. Теплый, потрепанный спортивный костюм, щедро изукрашенный репьями и колючками. И разговоры только о горах.

— Наконец-то увидите, как я тут устроился, — говорил он, увозя нас все дальше от станции. В небрежно вымытом окне промелькнул маленький, нищий городишко. Сонные бабы на рыночной площади, бледные худые дети, пьяный мужик с собакой на веревке. Через несколько минут мы выехали за город и стали медленно подниматься в гору. — Продал все — и квартиру, и дачу, и машину. Взамен купил вот эту развалюшку, довел до ума. Лучше не нужно! Домик у меня малюсенький, но зато теплый. А вокруг-то, ребята… Вам понравится — увидите.

Мы поднимались все выше по плавному, на удивление гладкому серпантину. Над нами медленно, как тяжелая карусель, поворачивалась пологая гора, покрытая смешанным лесом. На дорогу косо сыпались розовые и желтые листья, небо было бледным и пронзительно-чистым. Петр опустил стекло, в салоне запахло хвоей, сыростью и ночными заморозками. Елена сидела на заднем сиденье, подняв воротник куртки, и молча смотрела в окно. С тех пор как она поздоровалась, ею не было сказано ни слова.

— Вы такие бледные, — заботливо говорил Петр, почти не глядя на знакомую дорогу. — Молодцы, что приехали! Я кое-что вам покажу. Не знаю даже, как и назвать… Это мое открытие.

— Новая вершина? — спросил я. Альпинизм давно стал для меня воспоминанием. Я перестал ходить в горы с тех пор, как заработал ревматизм — в двадцать-то лет!

— Совсем наоборот, — радостно откликнулся Петр. — Это пещера. Лен, тебе не холодно? Закрыть окно?

Жена не ответила, даже не пошевелилась. Она сидела так тихо, будто ее и вовсе в машине не было. Но, оглядываясь, я всякий раз встречал ее напряженный, грустный взгляд. Как будто она чувствовала… Нет — знала, что должно произойти.

Ехали долго. Я потерял счет склонам, на которые мы поднимались, с которых плавно съезжали. Помню только, что один раз дорогу перебежала линялая тощая белка. Петр коротко просигналил и пояснил:

— Они здесь почти непуганые, так и лезут под колеса. Тут и лоси есть. Ну, как вам дышится после Москвы?

И обернулся. Я — машинально — тоже. Елена упорно смотрела в окно, и в этот миг она, со своими рыжими короткими волосами, бледным лицом и застывшим темным взглядом, удивительно походила на белку, едва не попавшую нам под колеса. Только пуганую белку. Затравленную. В этот миг я впервые пожалел, что уговорил ее поехать. Что не имеет значения для мужчин, связанных многолетней дружбой, то может больно ранить женщину. Все, что угодно, — воспоминания, неосторожное слово, камешек, брызнувший из-под колес.

Петр остановил машину у серой бревенчатой постройки, ничем не огороженной. Я заметил, что к ней не подходили линии электропередачи, и в самом деле, света в домике не оказалось. Петр, едва войдя в сени, зажег керосинку, которую сразу нашел на ощупь. Медовое пламя широко вытянулось, побледнело и застыло, прикрытое закопченным стеклом.

— Вы не пугайтесь — у меня все тут есть. И печь, и скважина с артезианской водой, — говорил он, занося в комнату наши вещи. — Это уже я пробурил, а раньше приходилось ходить на родник, на гору лезть. Запасы сделал — могу не спускаться в город несколько месяцев. Это на зиму, когда занесет дороги. Есть рация на батарейках и приемник. Вот телевизора нет, не обижайтесь. Да он тут и ловить ничего не стал бы — вокруг горы!

Елена медленно, будто неохотно расстегивала куртку. Казалось, она его не слышит. За все время она ни разу не взглянула на Петра, не встретилась с ним взглядом. Села к столу, молча поела вареной картошки и тушеного мяса, молча выпила с нами рюмку водки за встречу. И поднялась наверх, в мансарду, стелить на ночь постель.

— Пойми, — говорил мне размякший от водки Петр. — Ничего человеку не нужно, никаких благ цивилизации. Стоит один раз понять, что все это мираж, шелуха — и уже ничего не нужно.

— И все же, здесь такая глушь, — упрямо твердил я. Что со мной случилось, водка ударила в голову? Или пронзительный воздух, пахнущий молодостью и нетронутым лесом? Или замкнутый взгляд жены? Я горячился: — Что ты здесь делаешь? Кого видишь? Тут поговорить не с кем!

Петр поднял красный, шершавый палец. На его лице застыло торжество:

— Не с кем? Погоди. Я покажу тебе такое, что ты и не поверишь. Я-то кое с кем разговариваю, да! И чаще, чем ты думаешь!

Я подумал, что он пьет нечасто, раз так быстро опьянел и принялся нести чепуху. Выбрал момент, попросился спать и тоже поднялся наверх.

Петр отвел нам теплую мансарду, обшитую струганными досками. Я увидел широкую кровать, застланную чистым бельем, огромные деревенские подушки. На подоконнике в банке стоял букет из осенних листьев и рябины. В углу висел жестяной умывальник. Я ополоснул лицо остывшей водой и подошел к постели. Елена лежала навзничь, залитая лунным светом, падавшим в мансарду из незашторенного окна. Я боялся ее разбудить, но вдруг увидел, что она смотрит в потолок. Сел рядом. Руки у нее оказались холодными, будто обмороженными луной.