Юная Невеста - Алессандро Барикко

– Не думаете ли вы, что я поверю, будто вы спите долгие годы из-за такой дребедени…

– То была лишь последняя дребедень из внушительной серии ей подобных.

– Например?

– Предательство вещей. Знаете, о чем я говорю?

– Нет.

– Это очень поучительно: обнаружить, что предметы не несут в себе ничего из того смысла, который мы им придаем. Достаточно косвенного обстоятельства, малейшего смещения траектории, и в единый миг они становятся кусочком совсем другой истории. Думаете, это кресло изменится, выслушав мои речи или дав приют вашему телу и моему? Возможно, через несколько месяцев кто-нибудь умрет в этом кресле, и каким бы незабываемым ни оказался для нас этот вечер, оно даст приют той смерти, и баста. Сделает это наилучшим образом, словно его и сколотили специально для такого случая. И никак не отреагирует, когда, может быть всего лишь час спустя, кто-нибудь рухнет в него и захохочет над похабной шуткой или расскажет анекдот, в котором покойный предстанет совершенным болваном. Видите, какое бесконечное безразличие?

– Это так важно?

– Конечно. В поведении вещей мы изучаем феномен, который обнаруживается понемногу во всем. Поверьте, то же самое можно сказать о местах, людях, даже чувствах; безусловно, об идеях.

– То есть?

– Мы прилагаем невероятные усилия, чтобы придать смысл вещам, местам, всему на свете: в итоге нам не удается ничего закрепить, все сразу же становится безразличным, вещи, взятые взаймы, проходные идеи, чувства, хрупкие, как стекло. Даже тела, вожделение к телам непредсказуемо. Мы можем открыть по любому кусочку мира огонь такой интенсивности, на какую мы только способны, а он через час опять окажется первозданным. Ты можешь понять какую-то вещь, постигнуть ее до дна, а она уже повернулась, она ничего о тебе не знает, живет своей таинственной жизнью, никак не учитывая то, что ты над ней проделал. Нас предают те, кто нас любит, и мы предаем тех, кого любим мы. Нам ничего не удается закрепить, поверьте. В молодости, пытаясь выяснить, откуда берется глухая боль, прилепившаяся ко мне, я приходил к убеждению, будто проблема в том, что я не в состоянии отыскать свой путь; но, видите ли, мы много странствуем, даже с отвагой, наитием, страстью, и каждый выбирает свой верный путь, без ошибки. Но мы не оставляем следов. Не знаю почему. Наши шаги не оставляют следов. Возможно, мы – животные хитрые, быстрые, злобные, но неспособные оставлять на земле меты. Не знаю. Но поверьте, мы не оставляем следов даже в самих себе. Таким образом, нет ничего, что пережило бы наше намерение, и все, что мы возводим, никогда не возводится.

– Вы правда в это верите?

– Да.

– Возможно, это касается только вас.

– Не думаю.

– Меня это касается тоже?

– Представляю себе, что да.

– Каким образом?

– Самыми разными.

– Назовите хоть один.

– Нас предают те, кто нас любит, и мы предаем тех, кого любим мы.

– И при чем здесь я?

– Именно это с вами происходит.

– Я никого не предаю.

– Да неужели? А это как называется?

– Что – это?

– Вы прекрасно знаете что.

– Это здесь ни при чем.

– Вот именно. Это здесь ни при чем, это никак не касается вашей великой любви, никак не касается Сына, никак не касается представления, которое вы имеете о себе самой. Нет ни следа всего этого в жестах, которые вы осуществляете в данный момент. Вам это не кажется любопытным? Ни малейшего следа.

– Я осталась здесь, чтобы ждать его, разве это ничего не значит?

– Не знаю. Скажите мне.

– Я никогда не переставала любить его, я здесь ради него, он со мной всегда.

– Вы уверены?

– Конечно. Мы никогда не переставали быть вместе.

– Тем не менее я его здесь не вижу.

– Он скоро приедет.

– Так все думают.

– И что?

– Может быть, вам интересно будет узнать правду.

– Правда в том, что Сын скоро приедет.

– Боюсь, что нет, синьорина.

– Вы-то что об этом знаете?

– Знаю, что в последний раз его видели год назад. Он поднимался на борт куттера, маленького парусного судна. С тех пор о нем никто ничего не знает.

– Что за чушь вы несете?

– Естественно, такую новость нельзя было сообщать Отцу резко и внезапно. Следовательно, предпочли это дело отложить, а потом распорядиться сведениями, скажем так, последовательно. Даже не исключено, с другой стороны, что Сын в один прекрасный день возникнет из небытия. Вы перестали раскачиваться, синьорина.

– А вы – нет.

– Я – нет, это правда.

– Зачем вы рассказываете эти небылицы? Хотите причинить мне боль?

– Сам не знаю.

– Это небылицы?

– Нет.

– Скажите мне правду.

– Это и есть правда: Сын исчез.

– Когда?

– Год назад.

– Кто вам-то об этом сказал?

– Этим делом занимался Командини.

– Он.

– Он единственный знал, до недавнего времени. Потом пришел и рассказал мне, за несколько дней до отъезда. Хотел спросить совета.

– А все это барахло?

– Два барана и прочее?

– Да.

– Ну, все несколько усложнилось с вашим приездом. Нелегко стало и дальше спускать дело на тормозах. Тогда Командини показалось, что, если откладывать приезд на долгий срок, до бесконечности, это поможет выиграть время.

– Так те вещи отправлял Командини?

– Да.

– Не могу поверить.

– Род любезности по отношению к Отцу.

– Безумие…

– Мне жаль, синьорина.

– Я буду всех вас ненавидеть, всей душою, вечно, вплоть до того дня, когда вернется Сын.

Дядя закрыл глаза, я почувствовала, как плечи под моими руками расслабляются.

Я вцепилась крепче.

– Не смейте, – сказала. – Не уходите.

Он приоткрыл глаза, взгляд был пустым.

– Теперь отпустите меня, синьорина, прошу вас.

– Даже не подумаю.

– Прошу вас.

– Я не останусь здесь одна.

– Прошу вас.

Он снова закрыл глаза, отправляясь в свое волшебство, свои чары.

– Вы слышали? Я не останусь здесь одна.

– Мне правда нужно идти.

Он говорил уже во сне.

Тогда я сдавила ему горло. Он открыл глаза, ошарашенный. Я глядела на него пристально, и на этот раз взгляд мой был твердым, может быть, злым.

– Черт вас возьми, куда, по-вашему, вы идете? – спросила я.

Дядя огляделся вокруг, скорее всего, затем, чтобы не встречаться со мной глазами. А может, искал ответ, в вещах.

– Я не останусь здесь одна, – повторила я. – Вы уедете со мной.

Я видела, как веки его опустились, и он глубоко вздохнул. Но я знала, что не отпущу его. Я чувствовала его член у меня между ногами и ни на миг не прекращала танца. Я сняла платье через голову, жестом, который не мог напугать его. Он приоткрыл глаза и посмотрел на меня. Я убрала руки с его плеч и принялась расстегивать на нем рубашку: Мать научила меня, что это право принадлежит мне. Я не склонилась поцеловать его, так и не приласкала ни разу. Тряхнув головой, мгновенно распустила прическу. Добралась до последней пуговицы и на этом не остановилась. Продолжала смотреть Дяде в глаза, не позволяя вернуться в волшебство, в чары. Он смотрел на мои руки, потом в глаза, потом снова на руки. Он, казалось, не испытывал страха, не задавал вопросов, не любопытствовал. Взяла в руки его член, очень скоро он окреп, распрямился на ладони, нечто, мне принадлежавшее, явившееся издалека и снова попавшее ко мне. Я пересела повыше, по-прежнему раздвигая ноги, и мне вспомнилось прекрасное бабушкино выражение: упругий живот. Я начинала понимать, что это значит.

– Не делайте это с ненавистью, – попросил Дядя.

Я опустилась и приняла его в себя.

– Я делаю это не из любви, – отозвалась я. Все остальное я помню, но держу при себе, всю эту странную ночь, проведенную в трещине мира, исключенную из главной книги, из гроссбуха живущих, на время похищенную у разорения и возвращенную на заре, когда первый свет просочился сквозь шторы и я, сжимая мужчину в объятиях, убаюкала его, усыпила, на этот раз по-настоящему, и вернула его к его снам.

Мы проснулись, когда уже было поздно. Взглянули друг на друга и поняли: нельзя, чтобы нас застали так. Инстинкт велит всегда начинать все сначала. Мы поспешно принялись за уборку, я переоделась, он поднялся к себе в комнату. Я никогда не видела, чтобы он так двигался: один уверенный жест за другим, глаза живые, походка изящная. Мне пришло на ум, что Дочери легко будет его любить.

Мы не обменялись ни словом. Только в какой-то момент я спросила:

– И теперь что вы будете делать?

– А вы? – отозвался он.

В полуденном солнце кто-то постучался в дверь, почтительно, но твердо.

Модесто.

Дойдя где-то до этого места, я забыл свой компьютер на сиденье автобуса. Автобус пересекал остров с севера на юг, пробираясь по улочкам, в которые едва помещался. По-простецки втискивался между домами, оставляя зазор в пару миллиметров. В какой-то момент я сошел и забыл компьютер на сиденье. Когда обнаружил это, автобус уже исчез. Хороший был компьютер, помимо всего прочего. А в нем – моя книга.