Сами по себе - Сергей Болмат

Глава 7

В девять утра у Марины был визит в районную женскую консультацию. В половине одиннадцатого она вернулась домой, просвеченная таинственным ультразвуком и наслушавшаяся рассказов пожилого врача о том, как его сын, программист, эмигрант с пятнадцатилетним стажем, купивший отцу квартиру в центре Петербурга, "волком в Монреале воет". Не успела она распаковать купленное по дороге мороженое, как в дверь позвонили. Хрустя оберткой, Марина поспешила открывать. Кореянка Хо, подумала она, - йогурт, сосиски, салат и, возможно, круассанчики. Один из юных поклонников Кореянки Хо работал во французской булочной неподалеку. - Когда ты научишься ключами пользоваться, наконец? - спросила она, распахивая дверь. На пороге стоял Харин с букетом белых лилий, упакованным в целлофан, перевязанный по углам игривыми розовыми ленточками. Марина онемела. Она застыла на пороге с мороженым, поднесенным ко рту и с высунутым языком. Харин молча посмотрел на нее, галантным, где-то подсмотренным жестом бросил букет на пол прихожей, к ее ногам и неловко вытащил из кармана брюк ювелирную пластмассовую коробочку. Он нажал на крошечную защелку и коробочка распахнулась. Харин заглянул внутрь, поправил кольцо на атласной подушечке и протянул коробочку Марине. - Я, конечно, извиняюсь, - сказал он. - Вторая попытка. - Так не бывает, - жалобно сказала Марина, оглядываясь по сторонам, будто ожидая увидеть поблизости еще и Братца Кролика с Братцем Черепахой. Прихожая вокруг нее была зловеще обыкновенна. Марина обиделась на взбесившуюся реальность. - Я хочу поговорить, - сказал Харин. Марина посмотрела на Харина и машинально взяла протянутую коробочку. Двери лифта открылись, выпуская на площадку соседку с двумя собаками. Соседка покосилась на Харина, поздоровалась с Мариной и оттащила фокстерьера от марининого порога. Из темноты прихожей выглянула заспанная Канарейка. - Смотри, - сказал Харин рассудительно, когда дверь за соседкой, наконец, захлопнулась, - я хочу, чтобы ты стала моей женой. Это важно, понимаешь. Чисто по жизни. Соглашайся. Харин смотрел на нее странно, как должно быть начинающий хирург, вчерашний ученик, смотрит на неожиданно сложного пациета в реанимации. Опытные ассистенты стоят вокруг, ждут, сдержанно протягивая разные красивые инструменты. Надо что-то немедленно делать. Харин откашлялся. - Иначе никак, - добавил он решительно. Марина улыбнулась ни с того ни с сего. Только сейчас она сообразила, что держит в руках коробочку с обручальным, по-видимому, кольцом внутри. Она беспомощно протянула коробочку Харину. Харин коробочки не взял. - Я замужем, - сказала Марина. В этой игре какие-то свои правила, подумала она. Кореянка Хо могла бы в этих правилах запросто разобраться, подумала она, она любую игру за три дня до последнего уровня проходит. Мне надо еще подучиться немножко. - Ничего подобного, - категорично ответил Харин. - У тебя был один лопух, это да. Он больше к тебе на километр не подойдет, я тебе обещаю. - Что с ним? - спросила Марина. - Ничего, - ответил Харин, - он просто честное слово дал, что больше никогда к тебе близко не подойдет. - Вы вчера вели себя, как скотина, - сказала Марина неприязненно. Что я несу? - подумала она. Она сама себе удивилась: она как будто в школьном спектакле участвовала. Раньше, несколько дней назад, она, не задумываясь, не разговаривая, попыталась бы вытолкать непрошеного посетителя на лестницу и запереть за ним дверь. Теперь она чувствовала незнакомый, неуместный, неизвестно откуда взявшийся интерес к происходящему, как если бы она была не только участницей этого спектакля, но одновременно и зрителем, удобно расположившимся в первом ряду пропахшего недоеденными завтраками партера. - Вот смотри, - сказал Харин, - никто так со мной не разговаривает, только ты. Пойми, я ведь понятия не имею, как себя с нормальными девушками вести. Я ведь только с девками до последнего времени общался, с проститутками, а с ними все проще гораздо, сама понимаешь. А потом, я не знаю, чем вы меня вчера накормили. Я просто ошалел. Честное слово. Марина сама не заметила, как отступила на несколько шагов назад, пропуская Харина в прихожую. Целлофан захрустел у нее под ногами. - Прикройте дверь, - попросила она, - а то Канарейка выскочит. Харин посмотрел по сторонам и закрыл дверь. - Смотри, - сказал он, - я ведь не баран, понимаю, что,.. - он запнулся и выпалил, - ты меня не любишь. Не об этом речь. - А о чем? - спросила Марина, - вам что, прописка нужна? Харин засмеялся. - Я тебя люблю, вот что важно, - сказал он неожиданно легко. Зазвонил телефон. Марина подождала, пока включится автоответчик. - Эй! - послышался голос Кореянки Хо из прорезей в черном ящичке. - Эй! Ты дома? Подходи давай. Я тебе отличный пистолет нашла. Але! Эй! Нету тебя? Я через десять минут перезвоню. Автоответчик выключился. - Никуда не денешься. - просительно произнес Харин, не обращая внимания на автоответчик. - Соглашайся, потому что я ведь не знаю, что мне дальше с тобой делать. Если ты откажешься, мне надо будет что-то делать, я не знаю что. Я ведь не джигит, чтобы невест воровать. Они помолчали. Насилие, - подумал Харин, - самая невыгодная стратегия. Куда без него денешься, а? Куда? Скажи на милость? Только насилие, в конечном счете, пропади все пропадом. Марина заглянула, наконец, в коробочку. На темно-синем бархате, придавленное к подушечке бархатным язычком действительно стояло старинное обручальное кольцо, тяжелое, золотое, усыпанное бриллиантами. Марина зачарованно уставилась на кольцо. - Фаберже, - сказал Харин грустно, - начало века. - А секс? - спросила Марина, глядя Харину в глаза. - Я ведь не смогу спать с человеком, которого не люблю. Харин застенчиво взглянул в потолок и махнул рукой, облегченно, как показалось Марине. - Какой к черту секс! - сказал он, нарочито громко, как будто бравируя, выговаривая непривычное иностранное слово. - При чем тут секс? Я к тебе пальцем не прикоснусь. Если не захочешь, - добавил он не без кокетства. - Но мне же захочется со временем, - возразила Марина, пожимая плечами и с трудом сдерживая подступающую к горлу истерическую дрожь, - вообще. Не обязательно с вами. Это же естественно. Как тогда? В какой-то момент ей показалось, что она больше не выдержит, что она сию же секунду отчаянно засмеется громким крикливым непрекращающимся смехом, и Харину придется бегать на кухню за водой, провожать ее в спальню, стоять истуканом и потом обескураженно пятиться в прихожую. Момент прошел, Марина потрогала затекшее внезапно горло. - Придумаем что-нибудь, - поколебавшись, ответил Харин. Он снова посмотрел на часы и приоткрыл дверь. За дверью, на лестничной площадке стоял телохранитель. - Почему Тема сказал, что он ко мне больше на километр не подойдет? спросила Марина. - Тема? - нахмурившись, спросил Харин. Он задумчиво посмотрел на телохранителя. Телохранитель без выражения посмотрел в ответ. - Мой, - Марина замялась, - мой знакомый. - Мне ехать надо, - сказал Харин, - стрелка у меня важная. Тема, задумчиво повторил он. - Спросили, он и сказал. Не говори нет. Он вышел на площадку. Телохранитель вызвал лифт. - Не говори нет, - повторил Харин и постоял на пороге. Неожиданно Марина поймала себя на том, что пытается представить, каковы на ощупь атлетические харинские плечи, отчетливыми буграми проступавшие под гладкой полосатой тканью пиджака. Твердые, должно быть, - подумала она невольно. - Вообще ничего не говори, - сказал он и аккуратно прикрыл за собой дверь. Через несколько секунд дверь снова открылась. - А потом меня убьют, наверное, скоро, - пошутил заново воплотившийся Харин без улыбки, - богатой вдовой останешься. Он ушел. Шум лифта растворился в собственном эхе. Марина вернулась в комнату и опустилась на кровать. Она чувствовала себя участницей конкурса интеллектуалов, которой в течение десяти секунд нужно назвать скорость, с которой расширяется вселенная, дату рождения Людовика Четырнадцатого и тридцатый по счету элемент таблицы Менделеева. Жизнь окончательно превратилась для нее в бессвязную последовательность событий. Прошло пятнадцать минут. Кореянка Хо позвонила во второй раз. Они встретились на Сенной площади. Кореянку Хо сопровождал приземистый молодой человек в брезентовой куртке, к нагрудному карману которой канцелярской скрепкой была прицеплена небольшая картонка. "Монеты, ордена, часы, золото, драгоценности, оружие", - было написано на картонке синей шариковой ручкой. - Познакомься, - сказала Кореянка Хо, - это Вова. - Вова, - сказал молодой человек, протягивая руку. - Марина, - сказала Марина. Они прошли через толкучий рынок к автомобильной стоянке. У Вовы оказалась скромная, немного слишком помятая и пыльная отечественная машина. Всю дорогу до пригородных казарм Вова рассказывал девушкам историю своего шурина, бывшего севастопольского офицера, решившего после увольнения из армии заняться кролиководством. Шурин приехал в Петербург, поселился у своего деверя и познакомился через месяц с другим бывшим офицером, заведующим отделом небольшого банка. На двоих им удалось раздобыть кредит под организацию кроличьей фермы. Получив свою половину кредита, шурин купил великолепного ангорского кролика, но остальные деньги вскоре пропил и прогулял. Некоторое время он скрывался у своей знакомой в Ушково, потом банк лопнул и владельцы его окончательно исчезли. Марина и Кореянка Хо, как выяснилось, знали этого человека. Это был, так называемый, "Витя с кроликом", нищий в клетчатом костюме с большим, шевелящимся на ветру комом нежнейшего белого пуха на поводке, смотревшим на мир скучным взглядом красноглазого бальзаковского ростовщика. Они выехали из города. Косая туча касалась перелеска, от которого к дороге сбегало пологое желтое поле. На пригорке, перед дальним прозрачным лесом в окнах пяти стандартных пятиэтажек поочередно вспыхивало солнце. Дорога спустилась к заливу, и некоторое время они ехали мимо каменистых пляжей, населенных застывшими на камнях одноногими чайками, время от времени выходившими из своего геральдического оцепенения и косо взмывавшими в небо на угловатых остроконечных крыльях. Редкие паруса обмахивали салфетками расставленную на ровной поверхности залива, театрально освещенную солнцем, филигранную посуду островов с кувшинчиком Кронштадта посередине. В осиновой роще, обнесенная деревянным забором, стояла бело-голубая екатерининская вилла с разобранной крышей. За забором, открывшиеся внезапно в проеме ворот, анонимные строители разгружали кирпичи и молитвенно сгорбившийся сварщик озарял разлинованную пилястрами стену вспышками ледяного огня. Водянистый ветер заносил в открытые окна машины птичьи крики, плеск и шум прибрежных сосен, размешивая их в тесной кабине вместе с моментальной гарью придорожных шашлычных, слегка фармацевтическим ароматом пляжа и запахами теплого дермантина, бензина и выдыхающегося автомобильного дезодоранта. Дорога повернула в сторону. Они миновали железнодорожный переезд, взобрались на косогор, на краю которого, окруженный деревенскими домами, возвышался песочного цвета старательный сталинский ампир местного дома культуры, проехали через пустынный бор, мимо табличек с надписями "Стоп! Запретная зона" и "Опасно! Стрельбища", пересекли кочковатое неопрятное поле и остановились перед шлагбаумом возле зеленой будки КПП. Тощий солдат, щурясь, выглянул из окна. - Что смотришь? - спросил Вова, - открывай давай. На складе их встретил розовый белобрысый сержант в расстегнутой выгоревшей гимнастерке. - Вот смотрите, - сказал сержант, когда под складским налонным потолком шеренгами загорелись лампы, - выбирайте, чего вам нужно. Здесь у нас, - он указал на ближайшие невысокие полки, - пистолеты и всякая мелочь, там, дальше, - автоматы, гранатометы, минометы и прочая тяжелая артиллерия. Он внимательно посмотрел на девушек. - В общем, сами разберетесь. Марина и Кореянка Хо нерешительно подошли к полкам. Железные каркасы с дощатыми настилами были стыдливо задернуты новенькими холстяными занавесками. Марина приоткрыла занавеску. На полке, в ящике лежали коробки с пистолетами. Рядом с ящиком валялась грязная тряпка. Сержант обернулся к Вове. - С Танькой-то видишься? Вова сплюнул сквозь зубы на пол. - Бывает, - неохотно ответил он. - А я тут познакомился с одной, - оживленно сказал сержант, представляешь? Притащил ее домой, раздел, смотрю, - а это Нинка с молокозавода! Эта, помнишь, у которой сиська одна больше чем другая? Помнишь, Кильдибаев еще на ней жениться хотел? - Ну, - сказал Вова. - Хорошая баба, - сказал сержант. - Можно попробовать? - спросила Марина, показывая сержанту на упаковку с пистолетом. - Конечно, - охотно согласился сержант. Он распаковал пистолет, протер его, полюбовался новенькой и блестящей вороненой сталью, распечатал коробку с обоймами, ловко вогнал обойму в рукоять, обернулся и весело всадил подряд пять пуль в выщербленную стену. Помещение наполнилось невыносимым грохотом, визгом рикошетирующих пуль, запахом пороха и кирпичной пылью. Вова зажал уши ладонями. Довольный сержант протянул пистолет Марине. - Прошу. Пистолет оказался неожиданно тяжелым и теплым. С несколько преувеличенной непринужденностью Марина взяла его двумя руками, удивляясь про себя, насколько элегантно это выглядит в кино и насколько неуклюже получается в действительности, поудобнее устроила рукоятку в ладонях, прицелилась, зажмурилась и три раза подряд нажала на курок. Стреляя, пистолет толкался у нее в руках, словно только что выловленная рыба. Сквозь музыку до нее донесся отдаленный гром и в темноте, под прикрытыми веками опять поплыли замысловатые разноцветные узоры. Кореянка Хо отобрала у Марины пистолет, широко расставила ноги, высунула язык и быстро прикончила обойму. - Ну как? Нравится? - куртуазным тоном, снисходительно улыбаясь, поинтересовался сержант. - Мы еще посмотрим, - уклончиво ответила Марина. Они снова отошли к полкам. Марина вынула наушник из уха. - Я все придумала, - сказала она, - мы их всех прямо в машине положим, завтра вечером, после клуба. - В машине? - недоверчиво спросила Кореянка Хо. Интересно, подумала Марина, неужели я действительно смогу вытащить неизвестно откуда эту неуклюжую железяку, направить ее на моего нового знакомого и выстрелить? Невероятно. И Кореянка Хо в это время: хвать. Бах. Даже представить себе невозможно. - Конечно, - заявила она безапеляционно. - Главное, целиться не надо. Ты телохранителей, я - Владимира Федоровича. Одновременно. Раз-два. Марина показала. Сержант издали с интересом посмотрел на нее. Кореянка Хо помялась. - Знаешь, Маринка, - сказала она нерешительно, - я не могу. - Почему? - удивилась Марина. - Я, наверное, все-таки буддисткой буду, - опустив голову, сказала Кореянка Хо. - Ну и что? - спросила Марина недоуменно. - Карма, - сказала Кореянка Хо. - Я даже комаров сейчас не трогаю, добавила она, жалобно глядя на Марину. Марина задумалась, держа пистолет в руке. Кореянка Хо понуро стояла рядом. - Ладно, - сказала Марина нейтральным тоном (больше всего Кореянка Хо не любила, когда Марина таким тоном начинала разговаривать), - желаю тебе человеком стать в следующей жизни. Будешь меня на поводке выгуливать. После склада сержант отвел гостей в мастерскую гарнизонного художника по соседству. Художник дезертировал из части три недели тому назад. Незаконченный транспарант стоял в темноватом помещении у стены. "Выше знамя прославленной русской армии", - прочитала Марина надпись, намеченную мелом по красному кумачу. Сержант угостил их экспериментальной, местого разлива, изготовленной, как уверяла этикетка, по старинным традиционным рецептам, водкой под назаванием "Романовка". На закуску он выставил восхитительное розовато-кварцевое сало, малосольные, с прилипшими веточками укропа, огурцы и самодельную домашнюю колбасу, которую он разрезал страшным десантным ножом. - Братик кабанчика забил, - сказал сержант, - ну, будем. Ваше здоровье, барышни. - Выше знамя прославленной русской армии, - бодро ответила Кореянка Хо, поднимая рюмку. - Куда уж выше, - цинично сказал сержант. - Выше не поднимается. По дороге обратно Марина неожиданно сказала, что хочет побыть одна и попросила высадить ее неподалеку от части, в сосновом лесу. Кореянка Хо с покупками виновато поехала домой. Пройдясь немного по обочине, Марина отыскала две доски, перекинутые через кювет и, следуя узкой, почти неразличимой под низкорослыми кустиками вереска тропинкой, поднялась на откос и углубилась в лес. Волнистые солнечные полосы струились по сосновым стволам, по мху, по усыпанной блестящими иголками земле. Невысоко над кронами сосен молча покружились две чайки и соскользнули в дальнюю путаницу ветвей. Марина вышла на неширокую, заросшую низкорослым выгоревшим малинником просеку, после которой тропинка сразу стала спускаться в молодой ельник, отделенный от соснового леса укатанной до глинистого сухого блеска проселочной дорогой. Марина прошла среди невысоких елок, как бы вставленных аккуратно, на одинаковую глубину в ровную песчаную, там и сям подернутую подсохшими по краям островками губчатого мха, почву. Крупный песок вперемешку с гранитным гравием скрипел у нее под ногами. Было тепло. Одинокая оса увязалась было следом за ней и быстро отстала, резко взвившись вверх по неправильной наклонной спирали. Постепенно лес сделался гуще, разнообразнее и земля под ногами запахла сыростью и слежавшейся листвой. Светящаяся скоропись переливалась на треугольных, распахнутых на середине страницах папоротника. На рухнувшей полуразвалившейся березе повторяющимися пагодами, словно болельщики на стадионной решетке, висели толпы опят. Неожиданно лес закончился. Марина миновала несколько тонких березок и вышла на берег болотного озерца. На краю короткого песчаного ската, в котором растворялась тропинка, виднелось бесформенное углубление старой траншеи. Рядом, возле черного костровища лежал кусок бетонной плиты. Марина присела на теплый бетон. Она вытащила из рюкзака банку лимонада, с хлопком открыла ее, дала пенному фонтанчику угаснуть и стечь на раскиданные уголья и отпила из банки. Она вытащила наушники из ушей. Откуда-то издалека, из-за леса доносился тонкий повторяющийся скрип. Ольха мелодично прошелестела у Марины за спиной. Рядом с плитой, в углублении траншеи рос кустик черники с одинокой сморщившейся ягодой на верхушке. Мелкие бесшумные мухи, подолгу зависая на одном месте, заученными повторяющимися движениями, будто раз за разом старательно вычерчивая над растением схему неведомого механизма, самим своим размером словно отрицая всякую возможность свободной воли, перемещались над кустиком. Марина огляделась. В зеленовато-синем, уже принимавшем постепенно яркий и холодный осенний оттенок небе, над кромкой леса громоздилась во всю высоту грандиозная облачная руина. Отчетливо освещенная вечерним солнцем, она безмолвно распадалась на глазах, словно античная колоннада после первого, еще кажущегося сном, подземного толчка. От нее незаметно отделялись ослепительно белые на свету и опалово-колумбиновые в тени куски барочного крема. Их края медленно таяли на лету под напором высокого ветра и расходились в тонкой, посеребренной космическим холодом лазури длинными молочными разводами. Небо с удвоенной глубиной отражалось в спокойной воде болотца. Узкая дорожка ряби на минуту обозначилась возле ближнего берега, там, где взлохмаченные заросли ветлы выступали из-под невысоких искривленных сосен. Край топкого, поросшего редкой брусникой мха обрывался неподалеку от того места, где сидела Марина, и она могла сквозь необыкновенно прозрачную воду видеть ровное войлочное дно, уходившее в тревожную темноту. - Динка, Динка! - послышалось в перелеске. На берег недалеко от Марины вышел мальчик с велосипедом. - Динка! - Он огляделся. - Вы собачку здесь не видели? - крикнул он Марине. - Эрдельку, такую вот, примерно? - Нет, - крикнула Марина в ответ. - Динка! - крикнул мальчик еще раз, неуклюже развернул велосипед и скрылся в лесу. Марина представила себе, как мальчик, разыскивающий убежавшую собаку, подходит по колеблющемуся мху к самому краю озера и заглядывает вниз в исчезающе прозрачную воду. Он видит край огромного золотого крыла, выступающий из ровного палевого ила, золотые кудри, перехваченные многометровой золотой лентой, покатый золотой лоб, уходящий в дно и округлый край золотой трубы возле дальнего берега. Петропавловский ангел через сто тысяч лет. Хаос, наводнявший ее последнее время, как-то разом вдруг схлынул и на его месте постепенно стала возникать из ничего новая архитектура, здание, регулярностью и пропорциональностью похожее на банк или на солидное страховое агентство. Все в этом здании было новенькое, чистое, опрятное, прозрачные лифты бесшумно сновали по этажам, и по залитым эфирным расплывчатым светом коридорам нечасто и так же бесшумно пробегали одетые с иголочки, пунктуальные, исполнительные мысли. Ощущения надежности и довольства наполнили Марину. Она почувствовала себя совершенной, как двухтысячелетняя нераспечатанная амфора, уютно устроившаяся на мягкой подставке на сто семидесятом этаже, около огромного, хорошо промытого окна, из которого пейзаж, с трудом взбирающийся к дальнему горизонту, кажется тщательно изготовленной, только что распакованной игрушкой. События, - подумала она, - сами по себе, я - сама по себе. Надо в туристическое агентство завтра зайти, - подумала она заодно, - грин-карту заказать с билетами или визу хотя бы какую-нибудь. Она встала, накинула рюкзак на плечо, обогнула озеро и по той же тропинке, по которой мальчик выходил на берег, снова углубилась в лес. Она шла долго, минут двадцать, если не больше, прежде чем вышла на край поросшего редким лохматым орешником косогора. Внизу, под косогором, черным округлым материком снова плотно выстроились ели, чьи верхушки, плотницкими равномерными зазубринами вдававшиеся в позолоченную кровлю, приходились теперь ненамного выше марининой головы. Невдалеке, на открывшемся неожиданно пологом поле одиноко стояла покрашенная серебряной краской трансформаторная будка. Поле расширялось и далеко внизу упиралось в узкую темную полоску деревьев, за которыми виднелась туманная горизонталь залива с призрачными, жемчужно-сизыми силуэтами сухогрузов и танкеров, балансирующих на краю света. Марина передохнула минуту и спустилась вниз, к шоссе. Мимо нее сразу же со звонким шумом пронесся грузовик и, шурша, затормозил на железнодорожном переезде невдалеке. С пригородной станции навстречу Марине поднималась компания дачников с тугими сумками. Они оживленно обсуждали какие-то околонаучные перипетии: "Никольский совсем озверел на симпозиуме, накинулся на Колюню и ну его матстатистикой долбать". От переезда донесся дребезгливый звонок шлагбаума. Электричка рассеянно свистнула и, быстро набирая скорость, убежала по широкой дуге полотна, оставив по себе сладковатый теплый запах и шелестящее глиссандо проводов. Два пьяницы, размахивавшие руками как неопытные акробаты, поднимались по выщербленной бетонной лестнице на пустую платформу. На станции, в окошечке кассы, под навесом огромного дуба уже зажгли ностальгический вечерний свет, хотя рыжее расплавленное солнце еще ослепительно протекало кое-где сквозь отверстия в его слоистой извилистой листве. На берег залива Марина добралась как раз к началу последнего действия экспериментальной закатной драмы. Все еще яркий, мерцающий, проступающий переменчивым, настойчивым огнем сквозь собственное, неопределенно колеблющееся очертание, отгороженный от сквозного и близкого пространства черным барьером облака Гелиос присел на корточки над горизонтом, окруженный горящей небесной растительностью, в прогалах которой с научной четкостью рисовались отдельные, мелкие, ссыпающиеся за горизонт драгоценности. В потемневшем ночной уже синевой небе большим тлеющим извивом плыл бледный след давешней облачной катастрофы. Над самым горизонтом виднелась мавританской оранжеватой зелени узкая щель, куда безмолвная космическая механика постепенно втягивала всех участников представления. Опускаясь, солнце на некоторое время скрылось за облаком целиком и потом снова показалось снизу, уже касаясь как будто прогнувшегося под его остывающей тяжестью края. Оно втекло в залив и растворилось в нем, окрасив на некоторое время воду до самого берега болезненным рекламным пурпуром. Марина остановилась на самом краю мокрого песка, там, где ровное дно незаметно, пологими гребенчатыми островками, среди которых деловито текли в точеных замысловатых руслах плоские ручьи, уходило в море. Тонкие слюдяные волны одна за другой подбегали к ее босым ногам. К лодыжке, повыше косточки, прилип черный иероглиф водоросли. Она обернулась. Неподалеку, возле обнесенной узким бетонным бордюром автостоянки, прямоугольным плацдармом вдававшейся в пляж, расположились вокруг вкопанного в песок стола несколько молодых людей со своими подружками. Они жарили мясо в отдельно поставленном одноногом гриле, внутри которого время от времени вспыхивали меланхолической морской морзянкой стекавшие с решетки капли жира, и пили вино. Один из них, тоже босой, с подвернутыми штанинами полотняных брюк, в светлой рубашке и в пиджаке, наброшенном на плечи, держа в руке сандалии, стоял на камне неподалеку и смотрел на нее. Когда Марина повернулась обратно, край неба уже стремительно темнел, и в вышине, в пепле ночных облаков уже загорались холодноватые огни звезд. На прибрежном шоссе Марина остановила машину. Это была старая серо-коричневая "Волга". Водитель, немолодой седоватый мужчина в очках и в белой рубашке с галстуком, неловко пришпиленным на груди латунной булавкой с поддельным янтарем, согласился подвезти ее до города. Минут пять они ехали молча. - Мы вот поспорили как-то с женой, - сказал мужчина, когда они выехали из Петергофа, - она говорит, что современная молодежь не читает ничего. Это правда? - он взглянул на Марину. - Или не до того? - Он кивнул на ее живот. - Иногда, - сказала Марина. Она устала и разговаривать ей не хотелось. - Ну, например, - спросил водитель, - за последнее время, скажем? - Не помню, - сказала Марина. - Лимонова. "Богоматерь цветов" Жана Жене. Она подумала. - Пелевина. Пособие:"Как определять древнеримское искусство". Павича "Хазарский словарь". Этого, как его, - Дарелла - до половины. - Солидно, - удивленно и одобрительно отозвался водитель. - Я вот за последние четыре месяца только "Анну Каренину" перечитал и Трифонова пару книжек. Марина удобно пристроилась в углу широкого жестковатого сиденья. В стороне от дороги, над хлопотливым трауром перелеска висела большая жирная луна. Когда машину слегка подбросило на дорожном ухабе, ребенок в животе проснулся и неотчетливо побарахтался. Проезжая через поселок, водитель притормозил около старухи, сидевшей на стуле под одиноким фонарем. У нее за спиной, за выцветшей изгородью палисадника, среди светящихся в сумерках торжественных гладиолусов виднелись окна, чьи ситцевые занавески мерцали нервными телевизионными всполохами. Перед старухой на ящике стояло ведро с картошкой. Водитель вышел из машины, повертел в руках картофелину, поторговался, заплатил, с приятным приглушенноым грохотом высыпал картошку в багажник, похрустел полиэтиленом и они поехали дальше. - А стихи? - не отставал водитель. - Поговорим за стихи. - Стихи меньше, - призналась Марина, вспоминая темины сочинения. - Кто ваш любимый поэт? - беззастенчиво спросил водитель. - Иосиф Бродский, - сказала Марина, стесняясь тривиальности ответа. - Иосиф Бродский, - водитель повторил это имя, будто в первый раз его слышал. - А меня вот последнее время что-то на Лермонтова потянуло. - Бывает, - автоматически, думая о чем-то другом, сказала Марина. Она испугалась, что водитель начнет сейчас стихи читать, но он просто замолчал на некоторое время. - Вам сколько лет? - спросил он после паузы. Они уже въезжали в город и остановились на первом светофоре. - Двадцать. - Когда мне двадцать лет было, я просто зачитывался, - знаете кем? - ну, помимо Битова, конечно, Аксенова, того же Бродского, переводных всяких писателей, Фриша, там, например, Воннегута и прочих, - знаете кем? Ни за что не догадаетесь, - Норбертом Винером. Кибернетика. Слышали про такое? - Кибернетический секс, - сказала Марина монотонно, как у психоаналитика на приеме, - кибернетические панки. Хакеры. - Вот именно, - с готовностью кивнул водитель, - Поразительно было интересно. - А я год назад Дарвина прочитала, - гордо сказала Марина, "Происхождение видов". Тоже до середины. - Жуткая книга, - отозвался водитель. - Вам куда? - На Поварской переулок, - сказала Марина, которой уже не хотелось приезжать так скоро. Однако город уже приближался к окнам машины неторопливыми вначале и неяркими россыпями новостроек, высокими сизыми фонарями вдоль пустынных улиц, а затем, сразу за площадью Победы, после памятника поскользнувшемуся старику, хлынул сплошными киосками, витринами и разноцветными вывесками. Они приехали. Марина попрощалась и поднялась домой. Ее встретила одинокая Канарейка, Кореянки Хо дома не было. Посередине кровати на одеяле лежал пистолет. Под пистолетом Марина обнаружила записку. "Канарейка гуляла", прочитала Марина. Она задернула занавеску, подошла к зеркалу и двумя руками подняла пистолет. Японская розовая футболка с попугайчиками, представила себе Марина, кожаная куртка Гальяни, которую Милка ей на прошлой неделе напрокат обещала, синие линзы и перчатки без пальцев. Она внимательно осмотрела себя, потом положила пистолет под зеркало между косметикой и парфюмерией и стала рыться на полке среди видеокассет. Из глубины полки на край выкатился пластмассовый бело-розовый шар. Марина едва успела подхватить его. Она заглянула внутрь шара сквозь небольшую, замутившуюся от времени линзу. Внутри была фотография: маленькая худая серьезная Марина в оранжевых трусиках на галечном южном пляже рядом с мамой. Мама, страшно загорелая, в полосатом купальнике, в белой панамке, с облупившимся носом, кокетливо взглядывающая в объектив поверх раскрытой книжки. Позади два мальчика с надувным разноцветным мячом, и с такими же надутыми одноцветными, правда, животами, ждут, когда Марину отпустят, наконец, играть и чьи-то фиолетовые ноги виднеются на пестром полотенце возле края серого туманного моря. Марина положила шар обратно на полку и легла на кровать. Она увидела, что Кореянка Хо перед уходом опять гадала на консервных банках: возле кровати, на полу была расстелена большая репродукция уорхоловской картины с шеренгами разных супов, на ней валялись две игральных кости. Супы были пронумерованы. Томатный суп обозначал у Кореянки Хо полноту переживаний, а грибной - утрату иллюзий. Помноженные на выпавшие очки, супы давали более или менее полную картину ближайшего будущего. Марина вспомнила свои детские поездки на юг. Пересадки в Москве: ГУМ, ВДНХ. Золотые зеркальные дюзы космической ракеты, пчелы, безостановочно двигающиеся в выставочных сотах под стеклом, светящиеся квадратики табло с непонятными пояснениями, восточные разноцветные орнаменты в душноватых павильонах, самые обыкновенные вещи, приобретающие загадочную значительность экспоната: бульдозер, например, железные трубы, батареи парового отопления. Газоны и фонтаны, открывающиеся из широких московских аллей, обсаженных голубыми правительственными елями. Шумный, пыльный белгородский вокзал, женщины, проходящие по вагонам с ведрами вареной картошки и бидонами молока, профили Сталина, выложенные на стриженых железнодорожных откосах ослепительно белым известняком и обсаженные цветами, беспокойные анютины глазки на клумбах на станции Туапсе. Шторм, выбрасывающий на берег обточенные матовые стекляшки и обломки оранжевато-розовых раковин. Она проснулась через пятнадцать минут, сунула кассету в видеомагнитофон, помотала туда-сюда, остановила и включила. На экране появилась просторная комната, освещенная отчетливыми косыми лучами света из трех больших окон. Комната медленно плыла в сторону. Половину кадра загородил угол стены. За углом, с пистолетом в руке стоял мужчина с решительным лицом. Марина сосредоточенно нахмурилась и попыталась представить себе географию комнаты. Получалось так, что мужчина стоял на самом видном месте. Она недовольно поморщилась. В комнату вошли три китайца в черных костюмах. Один из них подошел к окну, отодвинул занавески и прищурившись выглянул наружу, в солнечный и плоский постмодернистский пейзаж. Другой вытащил пистолет, вышел на передний план и заглянул в дверь. Он повернулся спиной к человеку с решительным лицом, стоявшему в темноте за краем кадра. Человек поднял пистолет и выстрелил в черный блестящий затылок китайца. Марина снова проснулась. Она сидела в машине Харина, на заднем сиденье. Со дня покупки пистолета прошло два дня и Марина неожидано почувствовала, что прошедшее время окончательно и бесповортно сделалось прошедшим, а настоящее, - неподдельно настоящим. Харин смотрел на нее. Харин смотрит на нее. Машина беззвучно движется. За окном неразборчиво и равномерно мельтешит туманная пригородная архитектура. Впереди, за стеклом - два одинаковых бритых затылка. Задача по арифметике: один плюс один плюс один. Ответ? Она поднимает пистолет. По крайней мере, представляет себе, что поднимает пистолет. Представляет себе изумленное лицо Харина. Делает мужественное лицо, по крайней мере, и ждет, когда Харин, только что рассказавший неожиданно смешную историю хлопотливого денежного перевода и лихорадочно подыскивающий следующую тему для разговора, повернется к ней спиной, хотя бы на секунду. Но он не поворачивается. Он все время смотрит на нее, смотрит и смотрит. Она представляет себе затылок Харина - мощный, со складкой над воротником, с бледноватой беззащитной кожей, просвечивающей сквозь короткую стрижку, и ей становится немного не по себе. Ей совсем не хочется стрелять, ей хочется, на самом деле, ни много ни мало как прикоснуться осторожно ладонью к этому затылку, аккуратно, незаметно потрогать короткие, нежно колючие волосы и сделать потом невинную, как обычно, физиономию, - как будто ничего не произошло. Неожиданно трепещущий пейзаж за головой Харина заплывает сеткой молочных трещин. Машина виляет и останавливается. От толчка стекло выпадает внутрь, в салон и рассыпается на бесчисленные кубики. На горле у Харина моментально вспухают две симметричные ярко-красные точки. Помотав головой, он нерешительно падает к Марине на колени. Она беспомощно оглядывается на телохранителей. Она даже выстрелов услышать не успевает, не то что испугаться. Лобовое стело тоже пробито, сквозь дырки голубеет небо. Один телохранитель лежит, уткнувшись лицом в руль, другой - запрокинув голову так, что бритое темя обозначается на стекле переборки неровным розовым кружком. Автоматная очередь разбивает лобовое стело вдребезги и невыносимо бирюзовое, невыносимо многозначительное небо с непременными клочками облаков по углам разом рушится в машину. Марина снова смотрит в окно. Она видит двух неопрятных мешковатых мужчин с автоматами, бегущих к машине. Двух мужчин в турецких кожаных куртках. Она хочет выхватить пистолет и выстрелить. Пистолет выскальзывает у нее из рук. Она видит удивленные, медленно заплывающие туманной пленкой глаза Харина, выкапывает пистолет у него из нагретой промежности, торопливо продевает палец в неподатливую скобку спускового крючка и, почти не глядя, раз за разом выплескивая нестерпимо едкую, целенаправленную ненависть, стреляет в окно, в сторону двух неуклюжих, по всей вероятности, немытых, замаскированных собственной невнятностью людей без внешности. Мужчины пропадают. Марина чувствует профессиональное удовольствие от попадания. С благодарной симпатией она вспоминает снисходительные наставления Лехи Турка. Главное - не целиться. Когда целишься, - никогда не попадаешь. Эмоции толкаются у нее в груди, как прохожие в очереди. Она давно не чувствовала такой избыточности переживаний. Внезапно ей становится тесно и жарко. Она роняет пистолет и с трудом выбирается из-под Харина. Голова Харина небрежно подпрыгивает на сиденье. В спине у него еще три дырки, вокруг них - аккуратные мокрые кружочки крови. У Марины на коленях остаются три красные холодноватые полоски. Марина заглядывает ему в лицо. Глаза Харина уже совсем закрыты, они даже ввалились слегка и глазницы обозначились двумя голубоватыми кольцами. Она нерешительно тормошит его за плечо. Он не шевелится. Она похлопывает его по щекам. Щеки Харина гладко выбриты. Губы его вытянуты обиженным