Антигона - Анри Бошо

Я потерялась, я почти совсем заблудилась во тьме моего существования, но одинокой я не была. На мой призыв сбегались люди, много людей: одни плакали вместе со мной, другие отдавали мне половину того, что имели, — они больше не могли оставлять все себе.

Мне хотелось бы поблагодарить их, сказать: «Достаточно, не надо больше!» Но вот уже другой звук рвется из меня — так кричит взятый силой город или женщина в любовном экстазе. И снова — люди, ко мне бегут люди. Они бросали в мою переполненную корзину деньги. Вокруг меня — всюду хлеб, сухари… до меня донесся дрожащий голос булочницы: «Прекрати, Антигона, или я отдам тебе все. Все, что должна продать. Мой муж не слышит тебя, трудно поверить, но многие тебя не слышат. Если я подам тебе еще кусок, муж забьет меня до смерти».

Мне жаль ее, я падаю ничком на землю, чтобы заглушить свой вопль, чтобы не вопить больше, как потерявшийся ребенок. Крика мне не сдержать, я пытаюсь остановить его в моих судорожно сжавшихся внутренностях, не пустить его в свое горло, но мне не хватает воздуха, я задыхаюсь и хриплю: «Нет! Нет, мало еще случилось несчастий, мало стыда, преступлений, еще не покончено с ненужными разрушениями и безумствами, еще не изуродованы все людские жизни, еще не растоптаны все надежды. Еще должна пролиться кровь, еще будут убитые дети, еще будет бушевать безумие на не полностью разрушенной земле. Нужно, чтобы это зло еще выросло, оно должно показать при белом свете ужасную и отвратительную свою морду, все должны почувствовать, как оно смердит. Мало видеть зло, оно должно дать о себе знать, нужно, чтобы оно громогласно заявило о себе. Оно должно кричать о себе так, чтобы всем стал слышен ужас его слов, чтобы оно затопило здесь все и сейчас, потому что не существует места, где оно должно заявить о себе, потому что такого места нет».

Крич разрывал мне внутренности, я встала с земли, и зовный звук потонул в моих рыданиях, — я всхлипываю и открываю глаза: вокруг меня толпа людей, которые молча плачут. Да, в этом воинственном, скупом и жестоком городе все эти люди пришли сюда плакать вместе со мной, оплакивать несчастье, случившееся и готовящееся, необозримый размах которого приоткрыл перед ними мой крич. Он принес им, наверное, какую-то слабую, неразличимую надежду, раз они принесли сюда все эти деньги и сказочное число даров, что разложены вокруг меня.

Рассекая толпу, ко мне шагнул мужчина. Это тот человек, из тьмы моего сна, — подумала я. Одним взмахом руки остановил он мои стенания.

— Хватит! — произнес он. — Это слишком, здесь не место для этого. Здесь место для жизни.

— А где место?

На лице его тоже были видны следы слез, но говорил он со мной предельно трезво и смотрел, как человек, для которого победа и поражение, добро и зло, — все стало едино, как для Эдипа.

Мне бы спросить его о месте, если оно существует, — но незнакомца уже не стало рядом со мной.

День клонился к вечеру. Как же донести домой все, что мне подали? Ко мне подошел один из мальчишек, которые упорно глазели на меня весь день, — он высок, и вид у него вызывающий. Я видела, как он плакал в толпе, когда я пришла в себя от своего зовного вопля, — теперь он улыбается.

— Меня зовут Зед, тебе понадобятся тачки, чтобы довезти все это, за ними уже пошли.

— Кто послал вас сюда?

— Васко — кто же еще? — удивился он.

— Васко — это тот человек, что говорил со мной?

— Да, мы его люди… А вот и твои тачки.

Меня окружила толпа мальчишек и девчонок, переодетых мальчишками.

— Мы, как всегда, подыхаем с голоду, — сказал Зед, — дай нам немного хлеба, и все остальное будет доставлено к тебе в целости. А за деньгами в своей корзине смотри хорошенько сама, но бояться тебе нечего: мы тебя охраняем.

— Вы меня охраняете?

— Мы уже давно так делаем, иначе при твоей доверчивости у тебя уже давно ничего не было бы.

Они бережно загрузили все свои тачки, и, получив от меня хлеб, веселая и плутоватая толпа, от вида которой я получала удовольствие, обступила меня, и мы двинулись к дому. Я послала предупредить Исмену, и, когда мы шумной толпой подошли к деревянному домику, она уже ждала меня.

— Ты получила все это от наших глухих скупцов? Невероятно… Каким образом, Антигона?

— Не знаю. Я кричала.

— Кричала? Ты? Антигона…

— Да, было стыдно, но мне подавали. Должны были подать.

— Должны были? Что ты кричала?

— Не знаю, это не я там была… Мой крич был отрицанием жизни или ее утверждением.

— Как бы там ни было, — Исмена взяла меня за руку, — этот дом на какое-то время спасен.

— Не уверена, Исмена. Я сказала, что собираюсь приходить на агору каждые три дня. Так будет правильно.

И это действительно было правильно, потому что из войска в Фивы стали поступать раненые. Мы теперь находились под охраной Васко и его юных союзников. Для наших соседей, которые хотели переехать, они нашли дом лучше прежнего. Подростки снесли ограду и обустроили дом так, что я смогла поместить там много бездомных женщин, которые взяли на себя заботы о кухне и помогали приготавливать лекарства.

Зима была уже на пороге. Время от времени Гемон, которого военные действия удерживали вдалеке от Фив, посылал мне коротенькие послания. Они приносили мне радость, но мне казалось, что приходят они из другого мира. Меня настолько захватили несчастья Фив и их страдания, что я, вечно мучимая страхами за тех, ответственность за кого я приняла на себя, не могла уже и вообразить другой мир и другую жизнь. Когда я проходила в тени высоких городских стен, по улицам, исхлестанным ветром и дождем, и в нос мне ударял тошнотворный смрад, идущий из залитых водой погребов, мне даже не верилось, что существуют домашнее тепло, маленькие дети — все, что на мгновение показалось мне возможным для меня и Гемона. Но возможность эта все время уменьшается или становится недосягаемой. Жизнь перестает быть жизнью, а делается, скорее, ожиданием пасмурного неба и приближающейся смерти.

Через каждые два дня на третий я ходила на агору просить милостыню, и туда приходили ко мне подростки, чтобы я лечила их. Я приносила с собой лекарства, давала им хлеб, мне стало известно, что они из разных шаек, которые соперничают друг с другом, но — что странно — все подчиняются Васко. Причины их соперничества для меня так и остались непонятны, и я лечила всех без различия. Зед приходил ко мне на агору или домой, когда Васко мог отпустить его. Я привыкла к этому юноше, чье жестокое и холодное восприятие жизни удивило меня. Как он смог сразу довериться мне, спросила я.

— Я тебя уже очень хорошо знал.

— Как это?

— Мы давно уже говорили о тебе, Антигона. Васко нам все рассказал: про Сфингу, Эдипа, Иокасту, потом — как твой слепой отец покинул Фивы, а ты пошла за ним и просила для него милостыню. Он нам рассказал и про Клиоса, танцора, про Диотимию и о том, как ты отказалась стать царицей Высоких Холмов, потому что предпочла снова пойти с Эдипом по дороге.

— Почему вы говорите обо мне? Мне неприятно такое любопытство.

— Это не любопытство, — возмутился Зед, — мы любим говорить о тебе с Васко.

Васко и вправду стал почти другом. Я часто видела его на агоре, он стоял за колонной или в проеме двери и смотрел на меня. Если мне необходима помощь, он всегда оказывался рядом и готов был откликнуться на мои просьбы — принять или отклонить их. Или он проходил мимо меня с одной из своих шаек, которые так шумливы, когда помогают мне или приходят за помощью, лекарствами, а теперь молча следуют за ним, как молодые волки за вожаком. Я не могла понять этого человека, но мне нравилось, когда я чувствовала рядом его таинственное и опасное присутствие.

Однажды вечером, когда подаяний за день оказалось много, передо мной остановился высокий незнакомый мужчина, который опустил монеты в корзину. Мысли мои были так далеко, что я поблагодарила его, произнеся ритуальную формулу, но не подняла глаз. Мужчина рассмеялся — это был Этеокл, я вскочила, обняла его: «Ты, наконец-то…» Кожа его потемнела под солнцем и ветром. Он очень похудел и так же, как и я, радовался встрече.

— Итак, ты, наша сестра, пошла побираться, и где? В Фивах…

— Тебя все не было и не было, ты не смог дать мне то, что обещал. Денег не хватало.

— Что сказал бы Полиник?

— Полиник? Он сказал бы: «Хорошую шутку ты сыграла со всеми этими скрягами».

— А что сказала бы Иокаста?

— При Иокасте не было бы войны, она приструнила бы вас обоих!

Этеокл искренне расхохотался, хохот его так же прекрасен, как и Полиников, но в нем чувствовалась глубокая печаль.

— А Гемон? — спросила я.

— Он все еще в походе с половиной войска, чтобы помешать Полинику уже сейчас окружить город.

— Если он возьмет Фивы в осаду, будет тяжело.

— Победить его мы должны здесь, Антигона, в открытом поле со своими синими всадниками он сильнее нас.