Золотой капкан - Владимир Рыбин

Тайга плакала, ревела, гудела. По стволам сосен и кедрачей янтарными струйками стекала смола, и огонь молниями взлетал по ней к высоким кронам. Было и любопытно, и жутко смотреть на все это.

Задыхающиеся, охваченные страхом, они продолжали выкидывать руками болотную жижу из вырытой ямы, и только Чумбока теперь оставался спокойным. Казалось, его перестали интересовать ползущие по болоту языки пламени. Он неотрывно смотрел на восток, где темной стеной стоял в дыму высокий лес и откуда доносился глухой гул.

— Трава гори — нету, леса гори — беда, — сказал он. — Гляди!

Схватив охапку мокрого мха, Чумбока начал показывать, как надо закрывать им лицо. И вдруг закричал:

— Ложися, ложися!

И первым плюхнулся в болотную жижу, уткнув лицо в мох. Тут же приподнялся, посмотрел, все ли последовали его примеру. И еще глянул на лес, помедлил минуту. Когда в многоголосом трескучем гуле пламя выплеснулось к опушке, он снова лег и выбил ногой подпору, удерживавшую навес.

Воздух был горячим и тяжелым. Сизову показалось, что вот сейчас этот плотный воздух сорвет мох с навеса, и тогда не выдержать инквизиторской пытки огнем. Он слышал, как сверху падали горящие головни. Жгло спину, и вода внизу становилась горячей. Едкий смолистый дым забивал легкие, душил кашлем. Но ничего не оставалось, как терпеть и ждать, ждать и терпеть.

— Твоя гляди не моги, — бубнил Чумбока. — Глаза жарко не люби. Слепой ходи домой не моги. Пропадай нету…

Когда отступила жара и стало легче дышать, они выглянули из-под навеса. В отдалении пылали факелами огромные кедры. Слышно было, как от сильного жара деревья лопались и всхлипывали, словно живые. По траве катились, удаляясь, змееподобные валы огня, языки пламени сновали по земле, подбирая все, что осталось несгоревшим.

Они выбрались из-под навеса мокрые, измазанные грязью, задыхающиеся от едкого дыма и гари. Вид леса был ужасен. Вместо деревьев торчали из черной земли черные высокие колья.

Сизов шагнул к Чумбоке, чтобы обнять его, поблагодарить. И застыл, услышав детский плач: "Уа-а! Уа-а!" В ужасе он бросился на этот плач, перепрыгивая через змейки огня и дыма. Возле озерца увидел двух обгоревших зайцев. Они терли черными лапами глаза и совсем по-детски всхлипывали. Время от времени высоко подпрыгивали, падали на бок, дергались и снова подпрыгивали.

— Совсем глаза пропади, — сказал Чумбока.

Он постоял, посмотрел на зайцев и пошел собирать брошенные в грязь вещи.

Сопки, еще утром бывшие неописуемо красивыми, теперь словно бы съежились, возвышались оплывшими куполами. Еще утром они прикрывали одна другую, сливаясь в общем зеленом море, теперь же стояли отчужденные одна от другой, и даль была открыта взору, задымленная черная даль…

Чумбока вел себя странно. Отошел в сторону и замер, подняв голову, то ли вглядываясь в затянутое дымкой небо, то ли прислушиваясь к чему-то. Постояв, он обошел Сизова и Красюка, обессиленно сидевших на обгорелых кочках, пошел в другую сторону и застыл там в той же напряженной позе.

— Человека кричала, — наконец объяснил он. — Слухай, слухай…

Сизов прислушался, точно так же подняв голову. Тишина, казалось, была полная, только шелестел ветер в обгорелых кустах да с той стороны, куда ушел шквал огня, доносился отдаленный шорох, похожий на шум дождя.

— Ничего не слышу.

— Раньше кричала, когда была огня.

— Мало ли кто мог кричать. Косуля, например. В огне-то и медведь заревет.

— Человека кричала, человека, — раздраженно ответил Чумбока, поворачиваясь из стороны в сторону. — Где? Тама? — показал он на черную стену леса.

— Не знаю, я ничего не слышал. Может, ты? — повернулся Сизов к Красюку.

— Мы же в болоте лежали. Уши мхом забиты.

— Тама! — уверенно определил Чумбока. И, подхватив карабин, пошел к лесу, словно туманом затянутому остывающим прозрачным дымом.

— Погоди, я с тобой, — крикнул Сизов.

Чумбока оглянулся, сердито отмахнулся рукой.

— Иди нет! Ваша костра нада.

После пережитой пытки огнем разжигать костер казалось нелепостью.

— Ночь будет, дождя будет, холодно будет, — снова прокричал Чумбока и скрылся за прореженным частоколом деревьев.

К удивлению Сизова, не сгоревшего сухостоя в лесу оказалось предостаточно. Они с Красюком быстро натаскали большую кучу хвороста, разожгли костер. Принесли с болота по большой охапке мха и обессиленно повалились на него, будто свершили бог знает какую тяжелую работу.

Чувствовал себя Сизов гораздо лучше, чем вчера: прокатившийся огненный вал основательно прогрел его, прогнал простуду. Оставалась только слабость. Но он знал: слабость пройдет, если хорошенько поспать.

Сейчас, в ожидании Чумбоки, уснуть не удавалось: мешал острый запах гари. Разговаривать с Красюком ни о чем не хотелось. И он лежал с открытыми глазами, глядел в темнеющее небо и безвольно следил, как сами собой ворочаются в голове мысли.

Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят… Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием… Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама ловит Хопра, унесшего золото…

Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.

— Нашел? — спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.

— Моя найди, — устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.

— Что это было?

— Человека была. Совсем мертвая.

— Какой человек? Откуда?

— Злая росомаха. Бандита. — Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка. — Стреляла его.

— Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?

— Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.

— А где его ружье? — Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?

— Не нада бери, — назидательным тоном сказал Чумбока.

И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.

— А… золото?..

Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.

И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.

— Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес…

Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.

— А где Хопер? — Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело. — Ты его нашел?.. Убил?..

— Дурак ты, Юрка, — сказал Сизов. — Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.

— Точно?

— Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.

— Зачем? — испуганно воскликнул Красюк.

— Так уж он устроен.

— А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..

Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.

— Оно! — сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: — Оно самое… Теперь поделим…

— Об этом надо Акима спросить, — сказал Сизов.

— Чего это?!. Мое ведь…

— Было твое. Но ты его отдал Хопру.

— Он сам…

— А теперь это нашел Аким. Ему и решать.

— Ладно. На троих поделим.

Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся, занятый костром.

— Утром разберемся, — сказал Сизов.

Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.

— Ладно, утром поделим.

— Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа — на глазок-то делить.

— Тогда я его сам понесу.

Сизов засмеялся.

— Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.

— Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.

— Как скажет Аким.

— Аким, Аким! — разозлился Красюк. — Да ему рыжевье до лампочки. Верно? — повернулся он к Чумбоке.

— Верно, верно, — закивал Чумбока. И добавил замысловатое: — Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.