Холоднее войны - Чарльз Камминг

Возможно, мысленно она вернулась в тот день, десять лет назад, когда отец усадил их с Эндрю перед собой и признался, что на самом деле он не совсем дипломатический работник. Папочка – офицер Секретной разведывательной службы. Шпион. Пол – вполне вероятно, Джозефин стояла рядом с ним, гордо положив руку ему на плечо, – попросил, чтобы дети никогда и никому об этом не рассказывали. Объяснил, что этого требует и закон, и соображения безопасности. Теперь они обладают особой привилегией владеть особой информацией. Рэйчел знала правила.

– Спасибо за понимание. – Он осторожно, неловко положил руку ей на плечо. Даже не положил – притронулся. За их спинами вдруг ожил попугай – проснулся и резко крикнул что-то по-турецки. Странная тишина была нарушена. Рэйчел оглянулась на клетку, пожала плечами и немного нервно рассмеялась.

– Как же нам выпить? – спросила она и выглянула в холл – нет ли там кого из персонала. Том подумал, что дежурный менеджер, скорее всего, совершает обход отеля.

– Я думаю, здесь уже закрыто на ночь, – сказал он.

– К чему провозглашать очевидное, Томас Келл.

Его желание вдруг вернулось с прежней силой; он хотел ее так же, как тогда на улице, когда обнимал ее за талию и вдыхал запах ее духов. Даже больше.

– У меня в номере есть бутылка водки. – Тому не хотелось торчать в холле еще час, так и не решаясь приступить к главному. Он мечтал увидеть Рэйчел в своей постели. И пусть она или окажется там, или вернется к себе домой.

– Ах вот оно как… – В ее глазах снова загорелся озорной огонек.

– Вот так. Правда, только один стакан.

– Только один? Какая жалость. – Сказав это, Рэйчел перегнулась через барную стойку, достала откуда-то из-под нее высокий стакан, выпрямилась и подняла руку со своим трофеем вверх: – Теперь у тебя два стакана.

Потом, после того как они оказались в номере, был момент, когда она отошла к окну, словно собираясь с силами. Как будто ей не хватало смелости. Он не торопил ее. Ждал, когда она будет готова. Когда Рейчел наконец обернулась, он шагнул к ней, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал. В первый раз. Они принялись сдирать друг с друга одежду, и желание и удовольствие накатывали на него волнами. Это было похоже на наркотик. Все одиночество, все сомнения, вся боль прошедших лет уходили, исчезали без следа. Как долго после развода он почти физически ощущал это омертвевшее, нечувствительное место в самой глубине своего существа. Он не мог жить эмоциями, не мог видеть, как привлекательны женщины вокруг, – просто не загоралась нужная лампочка. Он все больше убеждался, что страсть, вожделение, чувственность погасли навсегда в долгом, болезненном процессе развода; что жизнь уже наполовину прожита и теперь он видит ее как отражение в боковом зеркале заднего вида – сплошные сожаления и неправильные выборы. У него не было детей – хоть это могло бы послужить оправданием, не было побед – лишь оглушительное фиаско «свидетеля Х». Вот каким будет памятник его жизни, думал он. И вот он познакомился с женщиной, которая всего за пару часов буквально смела его гнев и бессилие так же решительно, как отбросила от себя букет цветов на похоронах и зажгла внутри его снова нечто похожее на… жизнь.

– Я думала, ты позвал меня к себе, чтобы предложить выпить? – пробормотала Рэйчел ему в шею час спустя. Она свернулась комочком рядом с ним; он чувствовал аромат ее кожи, и в нем снова возрастало желание.

– Как невежливо с моей стороны. Даже грубо.

– Вроде бы упоминалась бутылка водки.

Бутылка и стакан стояли там же, где Том их и оставил. Он дотянулся до бутылки и неловко, вытянутой, еще дрожащей рукой налил в стакан дюймов шесть водки.

– Извини. Слегка перелил.

Рэйчел села и взяла стакан.

– Господи. За кого ты меня принимаешь? Я что тебе, Эми Уайнхаус?

Он смотрел на ее руки, грудь, чуть заметную округлость живота… никакого модельного совершенства, никаких глянцевых стандартов, только чистая женственность, запах секса и духов, к которым примешивался легкий аромат алкоголя. Пахло очень по-ночному. Некоторое время они сидели молча, по очереди отпивая из стакана, касаясь друг друга – рук, бедер, животов… Потом Рэйчел наконец встала и пошла в ванную, совершенно не стесняясь своего тела, – впрочем, она и не выставляла его напоказ. Просто вела себя совершенно свободно и естественно. Больше всего на свете Тому хотелось проверить сообщения в телефоне, и он уже начал шарить по полу, разыскивая брюки, но внутренний голос велел ему остановиться, успокоиться и вернуться в кровать, чтобы хоть на пять минут забыть о Яннисе Кристидисе и Райане Клекнере и просто насладиться текущим моментом. Сколько раз в жизни мужчине выпадает такая радость? Откровенность, нежность и единение душ с прекрасной женщиной. Он услышал шум воды в туалете, раздраженный рык Рэйчел, которая пыталась повернуть заевший кран, – такие обыкновенные, такие земные звуки, как у всех пар на свете после моментов необыкновенной близости. Том успел забыть о том, как это бывает.

Дверь ванной распахнулась. На пороге возникла Рэйчел, завернутая в полотенце. Она подобрала их разбросанную по полу одежду и свалила в одну общую кучу на низкий восточный диванчик под окном.

– Значит, ты был на похоронах? – спросила она. – Все же странно, что я тебя не заметила.

– Я бы даже сказал, обидно и оскорбительно. Потому что я-то тебя заметил.

– Правда? Хотя конечно. Как можно было не обратить внимания, в таких обстоятельствах.

Шутливое замечание как-то незаметно вызвало у обоих печальные воспоминания.

– Я видел, как ты прочитала открытку на букете цветов. И потом швырнула цветы об стену.

Рэйчел, которая разворачивала полотенце, собираясь снова улечься в постель, замерла. Теперь, наоборот, она затянула полотенце потуже и уставилась на Тома, как будто он случайно подглядел нечто более интимное, чем обнаженное тело.

– Ты это видел?

Он кивнул, притянул ее к себе и отбросил полотенце на пол, подвинулся, чтобы она могла лечь рядом. А затем, совершенно машинально, солгал:

– Что это было? Почему ты выкинула букет?

Она перевернулась на живот и натянула на себя простыню. Ее нога запуталась, и Том помог ей. На ее нежной коже остались следы от его зубов и ногтей. Довольно долго Рэйчел смотрела на матрас и молчала. В конце концов она сползла с кровати и двинулась к окну, к диванчику, куда бросила их одежду. Из-под смятого черного платья она извлекла свою сумочку, щелкнула замком, покопалась внутри и достала измятый голубой конверт. Его она передала Тому. Марка на конверте была французская, и адресован он был Сесилии Шандор. Почерк Том узнал сразу. Пол Уоллингер.

– Что это? – спросил он.

Однако ответ он уже знал.

Глава 26

– Читай, – сказала Рэйчел.

«Hotel Le Grand Coeur et Spa

Chemin du Grand Coeur

73550 Meribel

Savoie

France

28 декабря

Моя дорогая Сесилия,

Как я и обещал, пишу тебе на бумаге из отеля Grand Coeur, потому что я знаю, как ты любишь хорошие отели – и как ненавидишь электронную почту и не доверяешь ей!

Я сижу в баре отеля и притворяюсь, что работаю. Но на самом деле я думаю только о тебе и о том, как я по тебе скучаю и как хочу, чтобы ты была сейчас рядом – только мы вдвоем, ты и я, и мы бы катались на лыжах, и разговаривали, и занимались любовью и гуляли. Здесь замечательно красивые горы».

Том вдруг почувствовал странную симпатию к Уоллингеру, неверному мужу, вообразившему, что он влюбился, и чей жалкий секрет был раскрыт. В то же самое время его ужасало, что письмо оказалось в руках Рэйчел. Он не мог себе представить, как это должно было на нее подействовать.

«Интересно, где ты сейчас, вот в эту самую минуту? Что ты делаешь? Есть ли у тебя чем заняться, когда ресторан закрыт? Сесилия, я хочу тебе признаться – не проходит и пяти минут, чтобы я не подумал о тебе. Я катался с Эндрю на лыжах сегодня днем – и все время ты была в моей голове и в моем сердце. Я чувствовал, как меня заполняет твоя любовь и моя любовь к тебе. На протяжении всего своего брака – да что там, на протяжении всей своей взрослой жизни, теперь я это понимаю, я искал только тебя. Женщину, с которой я ощущаю себя совершенно свободно, с которой я могу быть тем, кто я есть, говорить то, что мне хочется, вести себя так, как мне хочется, без упреков, без виноватости, без фальши. И это в сорок шесть лет! Смешно».

Слова «взрослой» и «кто я есть» были с силой подчеркнуты, как будто Уоллингер наконец отбросил свою серьезность и солидность и стал писать в том же стиле, что пишут подростки.

«Иногда я думаю, что потратил почти всю жизнь на ложь – а ведь это нездорово, плохо, и не только для меня, но и для моей семьи и даже друзей, которых я подводил и, получается, предавал из-за этого двойного существования… словно у меня два сознания и два сердца. И я живу так уже слишком долго. Я хочу остановиться. Остаться с тобой, подвести под прошлым черту, бросить эту проклятую работу и посвятить себя тебе и нашей любви. Я хочу быть с тобой до конца своих дней. Хочу, чтобы мы построили что-то вдвоем – наше, общее».