Золотой Лис - Уилбур Смит

Это был ужасный день, полный неудобств, разочарований и огорчений. Когда вылет в конце концов объявили, было уже пять вечера, и она направилась к регистрационной стойке, моля Бога о том, чтобы он помог ей получить какое-нибудь вакантное место. Но в списке очередников перед ней стояло еще с полдюжины преисполненных надежд претендентов, и когда подошла ее очередь, кассир сокрушительно покачала головой.

— Мне очень жаль, мисс Кортни.

Следующий рейс до Афин был назначен на завтра, на десять часов утра, но он, конечно, тоже будет задержан и свободных мест на нем тоже не предвиделось. В конце концов Изабелла все-таки сдалась и в совершенно расстроенных чувствах побрела к телефону, чтобы вновь дозваниваться до Афин. Района на месте не оказалось, и она постаралась растолковать ситуацию какому-то типу на том конце провода, говорившему по-английски с кошмарным акцентом. Оставалось только надеяться, что Рамон поймет главное, а именно, что она не прилетит.

Поймать такси было невозможно: сотни ее товарищей по несчастью также потеряли всякую надежду и пытались выбраться из этого ужасного места. Сгибаясь под тяжестью дорожной сумки, она доплелась до автобусной остановки и стала в еще одну очередь. В общем, до города она добралась уже после восьми, поймала, наконец, такси и вскоре оказалась дома на Кадогэн-сквер.

У нее жутко болела спина, она была готова разрыдаться от отчаяния. Войдя в квартиру, тут же ощутила восхитительный аромат, доносящийся с кухни, и только тогда поняла, насколько проголодалась. Бросила сумку в прихожей, скинула туфли и направилась прямиком на кухню. Судя по всему, Майкл обедал дома. В посудомойке стояли еще теплые тарелки, духовка набита всякой всячиной. Как и она, Майкл был превосходным кулинаром. Изабелла с аппетитом разделалась с цыплятами по-киевски и большим куском творожного пудинга. На сушилке под раковиной заметила две рюмки и пустую бутылку отцовского «Нюи Сен Жоржа» разлива 1961 года. В тот момент она не обратила на них должного внимания. Слишком устала, настроение отвратительное, хотелось, чтобы Майкл развеселил ее.

Она услышала музыку, доносившуюся из его спальни наверху, сентиментальные звуки Мантовани, одного из любимых композиторов Майкла. Не надевая туфель, поднялась по лестнице, прошла по коридору и распахнула дверь его комнаты.

Какое-то время она даже не могла понять, что происходит, настолько открывшаяся ей картина была далека от всего, что можно только вообразить в самых безудержных и диких фантазиях.

Сперва подумала, что на Майкла напали; крик рванулся из горла, и ей пришлось зажать себе рот обеими ладонями, чтобы его сдержать. И тут наконец Изабелла все поняла.

Совершенно голый Майкл стоял на четвереньках в самом центре двуспальной кровати. Атласное стеганое одеяло и простыни сползли на пол, вся постель была разворочена. Она так хорошо знала его гибкое, изящное, мускулистое тело; африканское солнце придало ему цвет спелого табачного листа везде, кроме узкой полоски бледной и какой-то по-детски беззащитной кожи, обычно прикрытой плавками.

Подле него стоял на коленях также абсолютно голый Нельсон Литалонги. Его торс являл собой выразительный контраст с телом Майкла; весь покрытый потом, он блестел как свежедобытый уголь; казалось, что он только что намазался оливковым маслом.

Дорогие, любимые черты Майкла были искажены грубой, невыносимой мукой. Страдальческий оскал, застывший на его лице, потряс ее до глубины души. На мгновение он напомнил ей загнанное животное, заглянувшее в самые глаза ужасной и близкой смерти.

Затем взгляд его прояснился, пелена спала, и он увидел ее. На глазах его лицо стало расплываться, подобно плавящемуся воску; прежнее выражение сползло, и на этом месте возникла гримаса невыносимого ужаса и смертельного стыда. Отчаянным рывком он освободился от того, кто его обнимал, откатился в сторону и, схватив смятую подушку, прикрылся ею.

Изабелла резко повернулась и бросилась вон из комнаты.

В ту ночь, несмотря на дикую усталость, спала очень беспокойно; снились обрывочные, путаные сны, в которых она видела Майкла, барахтающегося в лапах какого-то жуткого черного чудовища; однажды так громко закричала во сне, что сама себя разбудила и никак не могла уснуть снова. Было еще темно, когда она оставила свои тщетные попытки хоть немного отдохнуть, встала и спустилась на кухню. Бросилось в глаза, что вся посуда вымыта и убрана в буфет, так что ничто не напоминало о вчерашней трапезе. Пустые рюмки и бутылки также исчезли, и кухня сияла первозданной чистотой.

Изабелла включила кофейник и пошла проверить почтовый ящик. Газету еще не принесли, да и не могли принести в такую рань; вернулась на кухню и налила себе чашку кофе. Знала, что кофеин вреден для ребенка, но в это утро ей было просто необходимо взбодриться.

Она едва успела сделать первый глоток, как почувствовала запах сигаретного дыма и быстро подняла голову. Майкл стоял в дверях с неизменной сигаретой в зубах и, чуть скосив глаза, наблюдал за кольцами дыма, плавно поднимающимися к потолку.

— Этот кофе прекрасно пахнет. — На нем был шелковый халат. Свинцовые круги под глазами; сами глаза, казалось, потемнели от чувства вины, притаившегося в их глубине. Уголки губ дрожали, когда он неуверенно и робко проговорил: — Я думал, что ты в Афинах — извини.

В течение нескольких секунд они молча смотрели друг на друга; для обоих эти секунды показались вечностью. Затем Изабелла встала и подошла к нему. Приподнялась на цыпочки, обняла его и поцеловала прямо в губы. Потом крепко прижалась к нему и потерлась щекой о его отросшую за ночь щетину.

— Я люблю тебя, Микки. Ты самый дорогой и близкий мне человек на свете. И я люблю тебя, что бы там ни было.

Он глубоко вздохнул.

— Спасибо тебе, Белла. Я не должен был сомневаться в твоем великодушии и понимании, я просто очень боялся. Ты не представляешь себе, как я боялся тебя потерять. Я бы этого не пережил.

— Ну, что ты, Микки. Тебе не следовало так волноваться.

— Я собирался обо всем рассказать тебе. Я просто ждал подходящего момента.

— Ты ничего не должен рассказывать ни мне, ни кому-то другому. Это касается только тебя одного.

— Нет, я хотел, чтобы ты все знала. Ведь у нас никогда не было секретов друг от друга. К тому же я знал, что рано или поздно ты все равно все узнаешь. Я хотел — о Господи, я бы все на свете отдал, — чтобы ты не стала свидетельницей этой сцены. Для тебя это, наверное, был страшный удар.

Она зажмурилась и еще крепче прижалась к его щеке, чтобы он не смог увидеть выражения ее лица. Попыталась изгнать ту жуткую картину из своей памяти. Но, невзирая на все усилия, лицо Майкла, искаженное сладкой мукой, по-прежнему стояло у нее перед глазами, как кадр из фильма ужасов.