Главный фигурант - Вячеслав Денисов

И тут случилось непредвиденное. Молчавший до самого последнего момента Шустин вдруг заговорил. И как заговорил... Кряжин, когда услышал речь репортера, похолодел душой. Понятно, что власть, понятно, что не все на этом пятачке Москвы правильно, но всегда существует компромиссная грань, переступать которую не следует ни при каких обстоятельствах. Если, конечно, ты не добиваешься своей цели, достигнуть которую иным способом не представляется возможным.

– Я никогда в жизни не видел столько отвратительных животных в одном месте! – воскликнул Шустин. – Я был в Африке, но там гиены хотя бы вылизываются!

И произошло то, чего Кряжин опасался более всего. В наступившей тишине, откуда-то из-за спин последних, стоящих в кольце «оцепления», раздался дикий и совершенно нетрезвый крик: «Убью, волки-и!»

Толпа расступилась, и в образовавшемся коридоре трое прибывших увидели очумевшего от перепоя мужчину лет сорока-шестидесяти на вид. Определить более точно было невозможно по ряду причин. Первая: он оброс щетиной, наполовину она была бела, но, судя по перепачканному известкой драному пуховику, причиной такой седины могла стать все та же известь. Вторая: лицо его, сине-красное, почти фиолетово-багровое, было искажено ужасной гримасой гнева. В руках, заведенных над головой, доведший себя до белой горячки явно беспаспортный гражданин держал ржавый туристический топорик. Толпа, соскучившаяся по живому кино, замерла и ждала развязки.

А развязка, которая наступила скоро, на самом деле явилась началом истории, спутавшей Кряжину все карты. Когда до него, стоящего с краю, оставалось не более трех метров от взбесившегося бродяги и он уже видел, как перехватит топор и выбьет из агрессивно настроенного малого сознание, стоящий рядом Сидельников спокойно вытянул руку из кармана и не целясь – кажется, даже не глядя в сторону опасности – нажал на спуск.

Вместе с оглушительным выстрелом затвор выбросил из «глока» блестящую латунную гильзу, а хозяин топора упал на спину, словно ему подсекли ноги.

Раннее утро. Толпа людей количеством около пятидесяти человек. Они все страдают от похмелья, и их жизненные функции, у кого таковые еще существуют, застопорены. На этом фоне настоящему алкоголику никогда не хочется лицезреть страшных картин. Все его мысли – там, далеко, в городе. Он уже знает, где достать денег, чтобы вернуться, выпить, прийти в себя и снова, на какое-то время, расцвести. И вид выброшенной из колена собрата по несчастью пригоршни крови у таких людей не вызывает иных чувств, помимо страха.

А кровь между тем уже хлестала, как из крана, окрашивала белое в красное, и душераздирающий вопль раненого стопорил и без того заклинившиеся мозги. Толпа, еще недавно чувствовавшая превосходство, двинулась назад. Вид раздробленного мосла из-под разорванной штанины и мысленный перенос такой травмы на собственное тело заставил смельчаков осесть и податься назад.

– Суки! – раздалось откуда-то с тылу.

– Бей их! – и тут же, схватившись за ногу, выкрикнувший этот призыв рухнул наземь.

Сидельников вращался вокруг собственной оси, даже не глядя на лица вокруг. Он смотрел на носки их обуви в двух метрах от себя и нажимал на спуск сразу же, едва раздавался призыв к нападению. Он выполнял работу машинально, и на лице его читался не чудовищный надсад, а лишь легкое напряжение. Кряжин, правильно прочитав течение мысли капитана, двинулся на толпу.

Неорганизованная толпа людей – это как стая собак. Стая повинуется инстинктам коллективного управления, перестает мыслить индивидуально, и все внимание ее направлено лишь на тех, кто сильнее. Есть адреналин – значит, его нужно выплеснуть. Но в стае всегда больше тех, кто делать это по собственной инициативе побоится. Стая на девяносто процентов состоит из трусов, ориентированных на подчинение смельчакам. И уже не важно, умны ли эти смельчаки. Главное – чувство толпы. И советнику оставалось только удивляться, как внезапно стали появляться из-за спин враждебных представителей толпы металлические обрезки труб, арматура, топоры и даже небольшие ломики. Предметы взметнулись в воздух, и сейчас трое людей оказались в той ситуации, в какую, наверное, попадали европейские путешественники на неизвестной им земле.

Сидельников, хорошо разбираясь в психологии стаи, самым простым и проверенным способом приступил к дезактивации их агрессии с наглядной демонстрацией последствий для остальных девяноста процентов. И, дабы ответная агрессия выглядела более организованно и внушительно, он поражал активистам одни и те же зоны. Когда на снег повалилось четверо и у всех них были пулевые ранения в нижнюю треть левого бедра, для девяноста процентов стаи стало ясно, что пуля настигает лишь того, кто призывает к насилию, и не было ясно, сколько у этого мента патронов в магазине. Пусть восемь, и четыре из них уже никому из стоящих на ногах не грозят. Но кому, спрашивается, захочется проверять, войдет он в оставшуюся четверку или нет?

Между тем в левой руке кровожадного мента появился запасной магазин, патроны в нем сквозь узкую прорезь хищно блестели, и это дало все основания толпе начать решительное отступление.

– Игорь, держи Гейса! – крикнул, врезаясь в толпу, советник. – Я ищу Мишу!.. Присмотри за Шустиным!

Последнее было уже лишним. Журналист, смытый толпой, кричал о помощи уже откуда-то из центра этого огромного водоворота людской паники...

Более всего в людях я не переношу их хроническое безумие. Само же безумие я разделяю на три категории, так называемых порога, которые следуют один за другим и ненавистны мне в равной степени. К первому порогу эти жалкие твари приблизились, когда вместо того, чтобы продолжать заниматься своими делами, стали вылезать из своих нор и приближаться к нам, как дикари, чтобы рассмотреть. Я не силен в теоретической психологии, но мне кажется, что так себя ведут разумные существа, когда хотят не изучить, а запугать. Заставить противника нервничать. Хотя какие мы им противники? Мы просто шли по территории Москвы, и она в равной степени принадлежит как им, так и нам. Хотя при наличии у нас с Кряжиным и Шустиным паспортов с московской регистрацией мне кажется, что больше нам, чем им.

Однако эти глаза – я веду речь уже о психологии практической – мне доводилось видеть не раз, если не каждый раз. Это глаза безумцев, жаждущих совершить преступление. Их владельцы не могут существовать, не совершая противозаконных поступков. При этом им не важно, причиняют они боль другим или нет. Главное – совершить. И теперь я больше чем уверен, что животное, порезавшее девчонок, выползло именно из этой помойки.

Второй порог сам приблизился к ним. После первого потемнения сознания безумие у таких людей увеличивается уже автоматически, как переключается коробка-автомат на иномарках. Главное – дать самому себе газу, а дальше сиди и крути руль. Кто-то из них произнес слово «мент», и их мозги залила горячая кровь.

Я бы, признаться, очень удивился, если бы, узнав во мне капитана МУРа, а в Кряжине «важняка» из Генпрокуратуры, эти персонажи из больного детского сна стали аплодировать, просить у нас автографы и наперебой просить нас зайти и выпить именно в их жилье. Ментов в таких трущобах ненавидят, потому что те мешают им грабить, насиловать, убивать и воровать. Но это еще не повод для того, чтобы призывать соплеменников к нашему уничтожению. Милиция и прокуратура никогда не жили в мире с ворами и бандитами (кто бы подумал иначе?), но оба эти племени начинают убивать друг друга только тогда, когда для того есть достаточно веские основания. А убивать только потому, что я мент, – это уже дикость.

Но... но когда я вижу не глупость, а откровенные проявления олигофрении у лиц, которые в соответствии с имеющимися у них медицинскими документами таковыми не являются, мне просто хочется взять тупого мерзавца за шиворот и с разгону вогнать его в стену!

Сколько нужно иметь в голове мозгов, чтобы в тот момент, когда решается вопрос – ограничиться разговором или начать бойню, причем решается он не нами, а противоположной стороной! – проорать то, что проорал этот гнусный толстый очкарик Шустин?!

Когда я произношу в глубине своей души ругательства, мне всегда кажется, что они оседают на ее стенках. Как никотин в легких. И травят, травят, убивают. С легкими проще: взял одно – и вырезал. Душу не вырежешь. И потому я всякий раз заставляю себя давить гнев и воспрещаю себе ругаться даже молча. Но сегодня я не выдержал, и в воскресенье опять придется идти в церковь. Но чего стоил этот писклявый... чтоб его... кота... под хвост... голос!

«Я никогда в жизни не видел столько отвратительных животных в одном месте!» И нужно же было произнести это так, чтобы было слышно даже на крыльце МХАТа!

Мне тоже непросто. Но я борюсь с собственными эмоциями и желаниями – мне нужно, чтобы первым э т о начал не я.