Наемный убийца - Грэм Грин

– Да уж, во сне вам твердости хватает, – сказала Энн.

– В том же сне я убиваю старика. За письменным столом. У меня глушитель был. Старик упал за стол. Мне не хотелось причинять ему боль. Хоть он для меня ничего не значил. Ну, я его изрешетил. Потом вложил ему клочок бумаги в руку. Брать мне ничего не надо было.

– Как это – брать ничего не надо было?

– Они же мне не за то платили, чтоб я брал. Чал-мон-дели и его хозяин.

– Это не сон.

– Нет. Не сон.

Ворон испугался наступившей тишины. Заговорил поспешно, чтобы прервать молчание:

– Я не знал ведь, что старик – один из нас. Я бы пальцем его не тронул, если б знал, какой он на самом деле. Вся эта болтовня про войну. Какое это имеет для меня значение? Почему я должен беспокоиться, будет война, не будет войны? Для меня всегда – война. Вы вот тут о детях всё говорите. А взрослых вам не жалко? Совсем? Дело было – либо я, либо он. Двести пятьдесят фунтов, когда вернусь, пятьдесят – сразу. Это – уйма денег. Все равно как со Змеем. Так же просто. – И спросил: – Теперь вы меня бросите?

В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание. Наконец она сказала:

– Нет. Я вас не брошу.

Он прошептал:

– Это хорошо. Это очень хорошо. – Он протянул руку и, поверх мешков, коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами. Сказал: – Как хорошо, что можно кому-то довериться. Во всем.

Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чтобы голос ее звучал как надо, чтобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом попыталась что-то сказать – попробовать, как он звучит; на ум не пришло ничего, кроме «Я вас не брошу». В темноте ей ярко представилось все, что она читала об этом преступлении: старенькая секретарша, убитая выстрелом в переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным черепом. Газеты называли это убийство самым страшным политическим убийством с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца, чтобы трон перешел к князю – герою войны1.

Ворон опять сказал:

– Хорошо, что можно кому-то вот так довериться.

И в этот момент его изуродованный рот, который никогда раньше не казался ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не вырвало. И все-таки, подумала она, я не могу бросить все это, я не должна выдать себя, пусть он отыщет Чамли и его босса, и тогда… Она резко отодвинулась от него в темноте.

Ворон сказал:

– Они там сейчас выжидают. Пригласили шпиков из Лондона.

– Из Лондона?

– В газетах про все это писали, – ответил он гордо. – Сержанта уголовной полиции Матера, из Скотленд-Ярда.

Энн едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.

– Он здесь?

– Может, прямо здесь. Ждет.

– Почему же он не идет сюда, в сарай?

– В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, что вы тут. Они стрелять не смогут.

– А вы? Вы сможете?

– Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить.

– А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будет светло?

– Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело – видеть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это дает мне шанс. Мне и надо-то всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не найти. Только вы будете знать, что я в конторе «Мидлендской Стали».

Ее охватила беспредельная ненависть. В отчаянии она спросила:

– И вы что же, станете вот так стрелять, совершенно хладнокровно?

– Вы же говорили, вы на моей стороне.

– О да, – устало ответила Энн, – да, да. – Она пыталась размышлять. Это было уже слишком: приходилось спасать не только весь мир, но и Джимми тоже. И если дело дойдет до последней черты – миру придется потесниться и уступить Джимми первое место. А что, интересно, думает Джимми обо все этом? Она прекрасно знала его безупречную честность, тяжеловесную, не допускающую юмора в вопросах морали; и головы Ворона, поднесенной Матеру на блюде1 будет недостаточно, чтобы заставить его понять, почему она так поступила, почему связалась с Чамли и Вороном. Даже ей самой объяснение, что она хотела предотвратить войну, казалось неубедительным и каким-то чудн?ым.

– Давайте поспим все-таки, – сказала она. – Нам предстоит длинный-предлинный день.

– Я думаю, теперь, может, и засну, – ответил Ворон. – Вы даже не представляете, как мне полегчало.

Но теперь Энн не могла спать. Слишком многое нужно было обдумать. Ей пришло в голову, что можно ведь стащить у Ворона пистолет, пока он спит, и позвать полицию. Это, несомненно, спасло бы Джимми. А толку-то что? Никто ее рассказу не поверит; доказательств, что это Ворон убил старика, все равно нет. И все равно Ворон мог сбежать. Ей нужно было время, а времени не оставалось. До ее слуха донесся слабый гул. Это с юга, с военного аэродрома, поднимались в воздух самолеты. Они шли высоко, воздушным дозором, охраняя Ноттвич, его карьеры и шахты, ключевые предприятия «Мидлендской Стали». Крошечные искорки света, каждая – не крупнее светлячка, они в строгом порядке шли над стальными путями; над товарным двором; над сараем, где укрылись Энн и Ворон; над Сондерсом, хлопающим себя руками по груди и плечам, чтобы хоть как-то согреться в своем убежище за платформой; над Эки, которому снилось, что он читает проповедь в соборе Святого Луки; над сэром Маркусом, без сна сидевшим у телеграфного аппарата.

Ворон крепко спал – впервые почти за неделю, – держа пистолет на коленях. Ему снилось, что он разжигает огромный костер в день Гая Фокса1. Он швыряет в огонь все, что попадается под руку: зазубренный нож, программки скачек – целую пачку, – ножку от стола. Костер пылает жарко, высоко взметывая огненные языки, он прекрасен. Повсюду вспыхивают фейерверки, и снова появляется министр обороны – по ту сторону костра. Он говорит: «Прекрасный костер» – и шагает внутрь, в самое пламя. Ворон бросается к костру – вытащить старика, но тот говорит: «Оставьте меня. Здесь тепло». И вдруг оседает в огне, как чучело Гая Фокса.

Где-то ударили часы. Энн сосчитала удары; она считала эти удары всю ночь; скоро наступит день, а у нее до сих пор не было никакого плана. Она кашлянула: горло першило; и вдруг с радостью обнаружила, что на дворе – туман, и не темно-серый, ползущий поверху, а холодный, мокрый желтоватый туман, надвигающийся с реки. В таком тумане, если только он как следует сгустится, человеку легко будет уйти незаметно. Она протянула руку – против воли, потому что теперь Ворон стал ей невыносимо противен, и коснулась его. Он сразу проснулся. Она сказала:

– Поднимается туман.

– Вот это удача! – сказал он. – Ну и удача! – И засмеялся тихонько. – Так и в Провидение можно поверить, правда?

В слабом свете раннего утра они едва различали друг друга. Теперь, когда он проснулся, его била дрожь. Он сказал:

– А мне огромный костер снился.

Энн теперь видела, что у Ворона не осталось мешков, чтобы укрыться, но не чувствовала жалости. Перед ней был просто дикий зверь, с которым нужно обращаться осторожно, до тех пор пока его не уничтожат. Пусть померзнет как следует, подумала она. Он проверял пистолет; она заметила, как он снял его с предохранителя. Он спросил:

– Ну, а с вами как будет? Вы со мной по-честному. Я не хочу, чтоб вы попали в беду. Я не хочу, чтобы они подумали… – Он поколебался, затем продолжал с робким сомнением: – Чтоб узнали, что мы в этом деле заодно.

– Я что-нибудь придумаю, – ответила Энн.

– Мне бы надо ударить вас, чтоб вы сознание потеряли. Тогда они ничего такого не подумают. Только я размяк. Я бы не смог сделать вам больно, даже если б мне приплатили.

Энн не смогла удержаться:

– Даже за двести пятьдесят фунтов?

– Он был чужой, – сказал Ворон. – Это совсем другое дело. Я же думал, он из сильных мира сего. А вы… – Он снова заколебался, молча разглядывая пистолет. – Вы же – друг.

– Не бойтесь, – сказала Энн, – я придумаю, что сказать.

Ворон произнес восхищенно:

– Вы – умная. – Он смотрел, как туман вползает в сарай из-под плохо пригнанной двери, заполняя тесное пространство промозглыми клубами. – Пожалуй, можно уже рискнуть: туман почти совсем сгустился.

Он взял пистолет в левую руку и принялся сжимать и разжимать пальцы правой. Засмеялся, чтобы придать себе храбрости:

– Им меня ни за что не взять в этом тумане.

– Будете стрелять?

– Еще бы.

– Я придумала, – сказала Энн. – Нам нельзя рисковать. Дайте мне ваше пальто и шляпу. Я их надену, тихонько выйду первой и помчусь со всех ног. В таком тумане им в жизни не разобрать, кто бежит, пока не поймают. Как только услышите свистки, сосчитайте до пяти – медленно – и бросайтесь прочь. Я побегу направо. Вы – налево.

– Ну, смелости вам не занимать, – сказал Ворон. – Нет. – Он потряс головой. – Вдруг они начнут стрелять.