Locus Solus - Рэймон Руссель

Когда все свершилось, было замечено, что поведение покойника имитировало его состояние, связанное с принимавшимся им в последние время лечением.

Годом раньше знаменитый доктор Сэрхьюг изобрел способ излучения синего света, который, несмотря на очень слабую яркость, обладал лечебной силой, а если его усилить большей линзой, то он быстро возвращал силы любому немощному телу, подставлявшему себя в обнаженном виде днем или ночью под эти таинственные лучи.

Когда пациента ставили в фокус линзы, то он, словно терзаемый сильнейшим возбуждением и страшным жжением, стремился выйти из него. Поэтому его запирали в тесную клетку цилиндрической формы с толстыми прутьями, установленную в нужную точку и получившую название «фокусная клетка».

Использование этого света еще не было досконально освоено и становилось чрезвычайно опасным, хотя на глаза он почти не действовал. Измерить силу его не представлялось возможным, и он вполне мог убить беспокойного заключенного, если бы вдруг производивший его аппарат заработал случайно с непредвиденной мощностью. Поскольку любой рисунок, сделанный на любой поверхности, быстро исчезал, если его располагали вблизи фокуса линзы и направляли на него луч, Сэрхыог подумал, что помещенная в нужный момент в клетку какая-либо старая гравюра, обладающая исключительной стойкостью к лучу, вполне может послужить защитным экраном.

Предавшись активным поискам, он нашел у одного антиквара то, что ему требовалось, — план древнего Парижа на шелке, выполненный еще во времена Карла III Простоватого и ставший результатом волнующего события.

Как-то, обходя один из беднейших кварталов Лютеции (так тогда именовался Париж) поблизости от северо-западной части городской стены, Карл III испытал страшное отвращение от запутанных в тесный клубок темных и смрадных улочек.

По возвращении во дворец он потребовал план города, а затем размашистым движением пера прочертил ровную прямую линию через весь тот квартал так, что она пересекла обоими своими концами городскую стену, изгибавшуюся равномерной дугой в этих местах.

Был отдан приказ проложить широкую улицу точно по проведенной на плане линии, дабы очистить мрачные закоулки, где из-за отсутствия свежего воздуха и света свирепствовали болезни.

Назавтра же Карл III выставил на обозрение в центре злосчастного квартала план с многообещающей линией, чтобы жители могли заранее порадоваться. Люди, чьи дома подлежали сносу, получили возмещение, и работы начались.

К моменту, когда работы продвинулись на треть, бедный рабочий-резчик по имени Ивикель, прозябавший на такой же темной и грязной улочке, как и те, что его окружали, увидел, как вдруг свежий ветерок и солнце ворвались в его домишко, выходивший, по счастью, как раз на новую улицу.

У этого Ивикеля из близких была лишь единственная его дочь Бландин, слабая здоровьем девочка, бледная, которая уже год как мучилась кашлем и таяла день ото дня, не имея сил даже встать с постели.

Трудясь до изнурения, чтобы оплачивать врачей и лекарства, Ивикель решил, что убьет себя, если его ребенок умрет, ибо ничто больше не держало его на этом свете. Но внезапно пьянящее преобразование его жилья породило в нем надежду на выздоровление дочери.

Наступила весна. Кровать Бландин подтащили к раскрытому окну, и девочка допьяна упивалась свежим воздухом и солнечными лучами. Отец ее плакал от счастья, видя, как у дочки прибывают силы и розовеет лицо, а приступы кашля случаются все реже. К концу прокладки улицы победа над болезнью была полностью одержана. В приступе радости Ивикель дал слово каким-нибудь возвышенным способом отблагодарить короля, чье благое деяние стало причиной его несказанного счастья.

В те времена, если людям случалось молитвой, обращенной к кому следует, добиться чудесного исцеления, то по обычаю на шелке — так как пергамент предназначался для религиозных тем — выбивали какой-либо простой сюжет, в котором творец чуда, изображенный с нимбом вокруг головы, протягивал свою чудодейственную длань к изголовью, где возлежало дорогое существо, спасенное от смерти. Вставленное в рамку произведение служило приношением по обету и присоединялось к группам себе подобных, повсюду во множестве украшавших алтари Христа, Девы Марии и святых.

Большой умелец в своем искусстве, уже не раз выполнявший подобные заказы, Ивикель хотел преподнести такой подарок королю.

Точно так же, как и окруженные нимбом чудотворцы, протягивавшие на шелковых гравюрах руку к одру страждущих, Карл III совершил чудотворный жест, создав энергичным движением пера знаменитую, принесшую солнце улицу, и это, согласно обычаю, следовало изобразить на гравюре.

Не жалея времени и старания, отталкиваясь от оригинала, по-прежнему выставленного в центре квартала, Ивикель лучшими чернилами начертил на шелке план Лютеции с пересекающей его в нужном месте широкой линией. Затем он вставил работу в рамку и отослал ее королю, в благодарственном письме описав, что им двигало и как выздоровела его дочь.

Растроганный Карл III назначил Ивикелю пенсию, а к обратной стороне гравюры приклеил письмо под стеклом так, что часть его можно было прочитать.

Несмотря на прошедшие века, и план, и жирная линия на нем удивительно хорошо сохранились благодаря особому тщанию, с которым была выполнена работа, а также специальным чернилам и шелку, способному лучше любого материала сохранять без изменений нанесенный на него рисунок.

Сэрхьюг достал письмо из рамки, чтобы прочитать его целиком, и ознакомился таким образом со всей историей, а затем еще и пополнил свои знания о ней самостоятельно проведенными поисками. Он неоднократно помещал шелковый план в фокусную рамку и отметил, что гравюра прекрасно переносит действие синего света.

Не поскольку все же, хоть и незаметно для невооруженного глаза, линии с каждым разом утоньшались, доказывая, что мощные световые потоки в какой-то мере справлялись и с ними, можно было быть уверенным, что в случае внезапного всплеска энергии источника света рисунок начнет быстро бледнеть и предупредит тем самым об опасности.

Сэрхьюг успешно воспользовался событием, приключившимся с Ивикелем, в котором все сошлось так, чтобы побудить честного гравера создать на шелке утраченным с тех пор способом, да еще привнеся в работу никому не известные приемы, о которых он упомянул в своем письме королю, поразительно стойкий рисунок, оказавшийся теперь столь полезным для использования фокусной клетки.

Наряду с этим, Сэрхьюгу на каждый сеанс требовалась и менее прочная гравюра, постепенное исчезновение красок которой в клетке позволяло ему регулировать ток.

Удовлетворить его требования могли только те гравюры, которые сохранили свой первоначальный вид не меньше, чем через полвека после печати, и выбирал он из числа самых обычных — главное, чтобы вся серия была отпечатана в один день и одинаковым способом.

Осознав, насколько трудно найти достаточно старое и при этом не разбросанное по частям, хорошо и в нужном количестве сохранившееся издание, Сэрхьюг поместил несколько объявлений в газетах, на одно из которых вскоре откликнулся крупный издатель гравюр Луи-Жан Сум, принесший ему тысячу экземпляров некой карикатуры Нурри, датированной 1834 годом.

Тогда, в самом начале года, знаменитый певец покрыл себя славой, щедро даря свой великолепный голос публике в прекрасно исполненной роли Энея в Парижской опере.

В третьем акте Эней, наклонившись над затерявшимся среди скал колодцем, ведшим в преисподнюю, должен был вызвать оттуда Харона, выкрикивая с каждым разом все громче и сильнее «эгей!» В последнем из этих призывных криков композитор предоставил ему возможность взять с полной мощью его знаменитое до мажор, о котором говорила вся Европа. Нота эта, неизменно вызывавшая взрыв восторга, стала гвоздем спектакля, и ее бурно обсуждали в среде ценителей.

Один из лучших карикатуристов того времени — Жозолин — решил извлечь пользу из шумного успеха певца. В исполненном им шарже знаменитое до вылетало из уст склоненного над преисподней Нурри, пронизывало всю землю и вылетало из ее противоположного конца. Жозолин хотел показать этим, что пресловутая нота долетала, невзирая ни на какие препятствия, до самых скоплений звезд.

Издательство Сумов, принадлежавшее тогда прадеду Луи-Жана, изготовило тысячу экземпляров рисунка, предназначавшегося для продажи перед каждым представлением «Энея» вместе с программкой.

Жозолин подарил оригинал гравюры самому Нурри и поведал ему о своих планах, будучи уверенным, что певцу покажется лестным такое прославление его голоса.

Но тенор, известный, кстати сказать, своим сумасбродным и резким нравом, увидел в рисунке только его смешную сторону и нервно изорвал его в клочья, возмущенный тем, что над ним так насмехаются. В довершение он категорически возразил против выпуска тысячи экземпляров репродукций.