Locus Solus - Рэймон Руссель

Услышав крик дочки Франсуа-Жюль, поднял голову и помертвел от ужаса. Окинув взглядом кабинет в поисках какого-либо спасительного средства, он бросился к девочке, схватил ее, не думая о грозящей ему опасности, и понес к толстой занавеси на окне, пытаясь обернуть ею дочку. Однако, когда он стремительно несся с девочкой на руках к окну, пламя еще больше разгорелось, невзирая на лихорадочные попытки несчастного отца завернуть дочку как можно плотнее.

После того как огонь был наконец потушен, Лидию отнесли в постель, а срочно вызванные врачи не оставили отцу никакой надежды. В бреду девочка без конца, и не забывая ни малейшей подробности, говорила о том, что она делала с той минуты, когда отец разрешил ей поиграть около него, и до того рокового момента, когда на нее перебросился огонь.

Вечером того же дня девочки не стало.

Безутешный отец установил на камине в стеклянном шаре череп с нарисованными на лбу чертами и с бумажной шапочкой сверху. Эти два предмета — память о последних счастливых часах жизни дочки — стали для него бесценными реликвиями.

Вскоре после этой ужасной трагедии Франсуа-Жюлю пришлось оплакивать умершего от легочной болезни, переданной ему годом раньше почившей женой, своего лучшего друга — поэта Рауля Апарисио, с которым его связывала еще с лицейской скамьи тесная братская дружба.

У Апарисио, потратившего все свое состояние на лечение, осталась дочь Андреа, ровесница и подружка Лидии, которой теперь оставалось надеяться лишь на многодетного и бедного дядю.

Еще не отошедший от своего собственного несчастья, Франсуа-Жюль забрал сиротку к себе, надеясь, что она заменит ему дочь, да и сама девочка — тихое и очаровательное создание — внушала к себе трогательную нежность. С радостью воспринял весть о приходе в их дом новой сестрички и Франсуа-Шарль, до сих пор рыдавший при воспоминании о Лидии.

Шли годы, и красота Андреа Апарисио расцветала. В шестнадцать лет это была стройная гибкая девушка с тяжелой копной волос, обрамлявших цветущее лицо, украшенное огромными чистыми глазами. Франсуа-Жюль со страхом видел, как его отцовские чувства к сироте перерастают в безумную, пожирающую его страсть.

Несмотря на отсутствие между ними родственных уз, совесть его не позволяла любить это дитя, которое было им воспитано и называло его отцом. Поэтому он держал возникшее чувство в глубокой тайне.

Борясь со своими желаниями и обуздывая их, он наслаждался счастьем жить под одной крышей с Андреа, видеть и слышать ее каждый день, а вечером брать ее за руку и чуть не падать от опьянения, целуя на ночь ее лоб.

Когда девушке исполнилось восемнадцать, она достигла, казалось, всего, что может быть у молодости, и довела Франсуа-Жюля до полного смятения чувств, так что он не мог больше сдерживаться и задумал немедленно жениться на Андреа.

В общем, каких-то физических препятствий к столь желанному союзу не было. За неимением любви чувство благодарности к подобравшему ее человеку заставит Андреа дать согласие, ибо она будет, несомненно, счастлива превратиться из бедной девушки в состоятельную даму.

Решивший для себя следовать по стопам отца, поскольку унаследовал от него писательский дар, Франсуа-Шарль работал в то время целыми днями над диссертацией по литературе. После ужина он прощался с отцом и Андреа, поднимался к себе, занимался еще добрый час и с последним поездом отправлялся ночевать в Париж, чтобы назавтра с утра опять идти в библиотеку и лишь к сумеркам вернуться в Mo.

Однажды вечером, когда сын сидел у себя над книгами, Франсуа-Жюль со страшно бьющимся сердцем обратился, почти заикаясь, к девушке:

— Андреа… дорогое дитя… ты уже достигла возраста для замужества… Я хотел бы поговорить с тобой об одном намерении… которое закрепило бы счастье моей жизни… Но… увы… я не знаю… согласишься ли ты…

Девушка покраснела и встрепенулась от радости, услышав эти слова, хотя, как видно, она вкладывала в них какой-то свой смысл.

Уже давно они с Франсуа-Шарлем обожали друг друга. Еще в детстве на каникулах дом и сад оживлялись от их игр, перемежавшихся невинными поцелуями. Подростками они поверяли друг другу свои мечты, говорили о прочитанных книгах. Теперь же, чувствуя, что стали всем друг для друга, они поклялись, что соединятся, и ждали лишь подходящего момента, чтобы открыться отцу, в радостном одобрении которого у них не было ни тени сомнения.

Уверенная, что намек, содержавшийся в произнесенной фразе, мог относиться только к ее браку с Франсуа-Шарлем, Андреа не задумываясь ответила:

— Отец, радуйтесь, ибо ваши пожелания уже осуществились. Франсуа-Шарль любит меня, а я люблю его. Он выбрал меня своей суженой, и я стала его невестой.

До этого момента Франсуа-Жюль был уверен, что росшие вместе его сын и Андреа оказывали друг другу лишь целомудренные и невинные знаки внимания, принятые между братом и сестрой. Сраженный услышанным, он все же кое-как сдержал свои чувства, выслушивая слова благодарности счастливой девушки и прибежавшего на ее зов сына. Вскоре юноша ушел на вокзал, а на отца после того, как его проводила до спальни исполненная почтительности и радости Андреа, напал приступ бешенства. Мучившую его ревность еще больше усилил осознанный им контраст между собственным стареющим телом и искрящейся молодостью сына, несмотря на то что они были очень похожи друг на друга.

«Она его любит!..» — исступленно повторял он, сходя с ума при мысли о том, как Андреа уйдет с его сыном. Несколько долгих часов подряд он мерил шагами спальню, сжимая руки в кулаки и тихо стеная. Внезапно пришедший ему в голову дерзкий план оживил надежды ревнивца. Он признается Андреа в любви и, хотя между ними стоял теперь его сын, будет униженно умолять стать его женой, сказав, что от ее ответа зависит жизнь и смерть ее благодетеля. Она должна будет сжалиться над ним и согласиться.

После принятого решения им овладело неукротимое желание немедленно испытать судьбу. Да! Покончить с этими ужасными муками… скорее… скорее… услышать одно только ее слово, чтобы переживаемый ад сменился несказанным блаженством!

Бледный как полотно, шатаясь, с блуждающим взглядом он поднялся на второй этаж и вошел в спальню Андреа.

За окном светало. Девушка спала, и ее золотые волосы рассыпались вокруг ангельски красивого лица и обнаженной шеи. Проснувшись от звука шагов Франсуа-Жюля, она улыбнулась ему. Но тут же ей показалось странным, что он зашел к ней в столь неурочный час, и ею овладел необъяснимый ужас, еще больше усиливавшийся страшным видом и перекошенным лицом мужчины.

— Что с вами, отец?… — промолвила она. — Почему вы так бледны?

— Что со мной? — пробормотал несчастный и прерывистым голосом поведал ей о своей непреодолимой любви.

— Ты будешь моей женой, Андреа, — сказал он, молитвенно сложив руки, — а если нет, то я умру… умру… я… твой благодетель.

Бедная девушка стояла, словно пораженная громом, ей казалось, что она спит и видит какой-то кошмар.

— Я люблю Франсуа-Шарля, — прошептала она — Я хочу принадлежать только ему…

Слова эти коснулись растерзанной души Франсуа-Жюля, словно раскаленный утюг открытой раны.

— О! Нет… нет… не ему… а мне… мне! — вскричал он, умоляюще подняв к ней глаза и протянув руки.

Девушка окрепшим голосом повторила:

— Я люблю Франсуа-Шарля. Я хочу принадлежать только ему.

Эта ненавистная фраза, еще раз прозвучавшая в его ушах, довершила помешательство Франсуа-Жюля, представив его воображению более ясное, чем когда-либо, видение его сына, обладающего Андреа.

Дрожащим голосом он произнес: «Нет… не ему… нет… нет… мне… мне…» и попытался обнять девушку, сходя с ума от вида ее обнаженной шеи и угадывающихся под тонким покрывалом изящных форм.

Несчастная пробовала было закричать, но он обеими руками схватил ее за горло, повторяя страшным голосом: «Нет… не ему… мне… мне…»

Пальцы его расцепились только, когда девушка умерла.

После этого он набросился на труп.

………………………………………………………………

Часом позже, вернувшись в свою спальню, Франсуа-Жюль пришел в себя и ужаснулся содеянному им страшному преступлению. К тяжелым мукам горести от убийства своего идола примешивался страх наказания и тягчайшего позора, грозившего запятнать его имя и перенестись на сына.

Но постепенно бедняга успокоился, подумав, что, поскольку все совершилось тихо, без свидетелей и никто и никогда ничего не знал о его любви, то подозрения на него не падут, учитывая безупречно честно прожитую им жизнь. В восемь утра служанка, ежедневно будившая девушку, принесла страшное известие, и Франсуа-Жюль сам вызвал служителей правосудия.

Внимательный осмотр места происшествия позволил прийти к выводу, что никто посторонний не проникал ночью в дом, в котором находилось только двое мужчин: Франсуа-Жюль и недавно нанятый молодой слуга Тьери Фукто. Франсуа-Жюль не мог быть причастным к убийству, и все подозрения пали на Тьери, которого тут же и арестовали, несмотря на его отчаянные протесты, обвинив его в убийстве с последующим изнасилованием.