Хромой Орфей - Ян Отченашек

Все притихли; взрыв висел в теплом воздухе комнаты.

- Что с тобой? - сухо осведомился Прокоп.

- Сам знаешь! - не отводя глаз, сказал Павел.

Прокоп лишь покачал с серьезным видом головой, вяло улыбнулся.

- Ну и что? Ты еще не сообразил, что это было испытание? Думаешь, можно тебе так сразу и доверить...

- Хватит болтать!

Прокоп нервно закурил сигарету.

- Валяй, валяй, - сказал он облачку дыма, насмешливо щуря глаза. - Еще что скажешь?

- Проще всего было бы набить тебе морду.

- Что меня и не удивляет. Видите? - показал Прокоп на Павла. - Отсутствие мыслей обычно сказывается в склонности к наиболее простому решению. Sancta simplicitas!     [24] Такая прямолинейная, энергичная...

Прокоп уже опомнился от первого испуга и сам пошел в наступление; с сарказмом, на который был мастер, он проговорил:

- Прими мой совет: когда пойдешь домой, кинься на первого же эсэсовца. Видимо, такие действия отвечают твоему пониманию борьбы. Не раздумывая, лупить по чем попало... - Бросив беглый взгляд на часы, он дал понять, что ссора уже утомляет его. - Ну, еще что? А то становится скучно.

Павел обвел глазами комнату: все сидели молча, отвернувшись, явно никто не пылал желанием встревать в ссору, а может быть, им это попросту было неприятно. У Бациллы от волнения подрагивали малиновые губки. Моника уставилась в пространство, Ганка нашла прибежище у радиолы, без всякой нужды меняя иголку. Даша разглядывала Павла с жадным интересом, как допотопного зверя.

- Ты прав, - выдохнул Павел. - И я только хочу еще сказать, что я про тебя думаю: ты самый обыкновенный бездельник. Вот и все.

- Говори, говори, - хладнокровно кивнул Прокоп. - Ты меня оскорбить не можешь.

- Да ладно вам, господи! - вмешалась Ганка. - Не ждала я, что вы из-за этого такой скандал закатите, Павел! Налейте-ка лучше чаю. Ведь, собственно, ничего не случилось.

- Вот именно! - вдруг взорвался Павел, и все разом всплыло у него на поверхность - гнев, стыд, разочарование. - Неужели мы сюда ходим только для того, чтоб надуваться чаем и пожирать соленые палочки...

- Что с ним? - непонимающе спросила одна из девушек.

- А сам больше всех умолотил, - заметил кто-то насмешливо, но Павел уже ничего не воспринимал.

- Я, идиот, воображал, тут будет дело... - продолжал он срывающимся голосом. - Ведь война кругом... Люди гибнут в концлагерях, а мы болтаем...

- Будь добр, брось эту сентиментальную комедию! - резко прервал его Прокоп. - Все, что ты говоришь, конечно, ужасно ново! Но здесь за все отвечаю я. И потому не потерплю! - Он пружинисто поднялся с места, он уже полностью владел ситуацией. - Ничего не поделаешь, Ганка, придется тебе спуститься и открыть входную дверь,- с неторопливой деловитостью сказал он, потом повернулся ко всем: - Спокойно! Вас это не касается. Продолжаем!

Он демонстративно перестал обращать внимание на мятежника: однако когда Павел одевался в передней, не замечая укоризненных глаз Ганки, Прокоп вышел к нему, провел худыми пальцами по волосам.

- Все это не так просто, приятель, - сурово сказал он. - Еще проболтаешься где-нибудь...

- О чем? - спросил Павел. - О соленых палочках? Ты понимаешь по крайней мере, что смешон?

Прокоп глазом не моргнул: он прислонился к косяку и, мгновенно обдумав что-то, перестроился на более приветливый тон.

- Да в чем дело? Если это тебя так задело - пожалуйста: приношу свои извинения. Не лично, а во имя дела. Зайди ко мне в лавку, потолкуем обо всем, ты многое поймешь. Там, где речь идет о подлинных ценностях, личные антипатии отходят на задний план, понимаешь?

Павел упрямо молчал, тогда Прокоп уже примирительно добавил:

- Отчасти я понимаю тебя, но... «суетливость не к добру», как сказал Гамлет над телом Полония. Побольше читай и размышляй, сквозняк в черепной коробке - вещь весьма опасная. Борьба может иметь множество форм. Я жду тебя! Смерть оккупантам!

Ганка уже нетерпеливо побрякивала связкой ключей, и Прокоп поспешно возвратился в комнату. Там царило молчание; все переглядывались с едва заметным чувством пристыженности, как люди, внезапно очутившиеся после полумрака на ярком, обнажающем свету.

Моника шевельнулась, защелкнула чеканный портсигар.

- Спущусь с ними, - сказала она, решительно вставая.

Прокоп поднял голову.

- Моника! Моника! Устала? - всполошился он.

- И устала. Но главное: мне все это очень не понравилось, -- ответила она деловито, и, прежде чем Прокоп успел возразить и удержать ее, дверь за ней захлопнулась.

Павел думал о ней, шагая в темноте по мокрым плитам тротуара, изо всех сил старался вызвать в памяти ее лицо, но она была где-то далеко-далеко, быть может, там, где кончается эта ненастная ночь. И все было такое путаное, расплывчатое, обманное - не за что ухватиться.

Дождь перестал, но капли еще слетали с дождевых желобов; Павел поднял воротник и так закашлялся, что в груди закололо.

- Вам бы вернуться. Теперь я сама дойду.

Этот голос напомнил ему, что он не один. Рядом шла та девушка, ее называли Моника; когда они вместе вышли на улицу, он предложил проводить ее до дому. До сих пор она молчала, и он был ей за это признателен.

- Не беспокойтесь. Мне надо проветриться.

- Мне тоже. Отвратительный вечер.

Ветер как полоумный носился в пустынных улицах, нападал из-за углов. Он теснил Павла и Монику, а они пробивались сквозь него, шли к набережной - две мятущиеся тени, смешно вздутые ветром.

Павел взял Монику под руку. Она не противилась, сама приникла к нему, грея его правую руку; она дрожала от холода.

- Зачем вы туда ходите? - спросил он без особого интереса.

- Не знаю. Быть может, потому, что нет причин не ходить. Все лучше, чем торчать дома и плевать в потолок.

Помолчав, она сказала еще:

- Ну конечно, я не разочарована тем, чем разочарованы вы...

Он не понял:

- Тогда зачем же и вы ушли?

- Наверно, потому, что мне сегодня там все опостылело: старый хлам, барышни-хозяйки, особенно Даша, эти физиономии... С большинством я знакома по гимназии. Кроме вас, никто там ломаного гроша не стоит.

Он пошел медленнее, подлаживаясь под ее шаг.

- Что можете вы знать обо мне?

- Мало ли что. Но вы, по-моему, совсем другой. Мне с вами хорошо, хотя я и не знаю почему. Мне пришло в голову, когда вы там скандалили: «Если он захочет меня поцеловать, я не откажусь». Вот сказанула, а? Ничего, что я так говорю? Не толкуйте моих слов дурно, поверьте, в моих глазах никто и ничто не стоит притворства. Я вас не очень-то поняла. Вы, видимо, все принимаете ужасно серьезно.

- Что вы называете - все?

- Ну, хотя бы жизнь, людей, эту их идиотскую войну...

- Это и моя война.

На это она не сказала ничего, занятая своими мыслями.

- Для вас дважды два - всегда четыре, правда? А я в этом не так уверена. Собственно говоря, я ни в чем не уверена. Короче, вы то, что называют «человек с характером», надежный, отважный, законченный...

Он заставил Монику замолчать, крепко сжав ее локоть, и с удивлением признался себе, что она все больше и больше его интересует; она была одним из тех уникумов, с которыми он столкнулся в этой заставленной старинной мебелью квартире.

- Смотрите, у меня сейчас вырастут крылья.

- Думаете, я вам делаю комплименты?

- Нет... Впрочем, вы, пожалуй, в чем-то правы. Для меня действительно дважды два ровно четыре. Иной раз, когда меня охватывают сомнения, я решаю интегралы. Ужас, да? И квадратуру круга я еще не признал неразрешенной задачей, если б не верил, что когда-нибудь разберусь в этом, - наверняка пал бы духом. Не люблю я того, чего нельзя постичь разумом, - все эти туманности, метафизику, абстрактную болтовню, как у них... Не могу я себе этого позволить.

- Вы слишком многого требуете от мира, - вздохнула Моника и добавила со странным упрямством: - И ни в чем вы не разберетесь! Ни в чем, что действительно важно! Квадратура круга!.. Так вам и надо. Не удовольствуетесь отговорками - плохо вам будет жить.

- Предсказываете судьбу? - с сомнением перебил он ее.

Попытался перевести разговор. Спросил мимоходом:

- Вы его хорошо знаете?

- Кого? А, вы имеете в виду Цельду?

- Нет. Прокопа.

- Его настоящее имя - Целестин. Забавно, да? Как будто гармошку растягивают. А Прокоп - его кличка. - Пояснив это, она насмешливо протянула: Под-поль-на-я! Все должно быть надлежаще таинственным и интересным. Место ли тут обыкновенному Целестину!

Павел покосился на нее - темнота поредела, глаз уже различал черты лица. Прижал ее локоть:

- А Моника?

Тряхнула головой:

- Нет... Моника - настоящая. А знаете, мне ужасно хотелось, чтоб вы его поколотили! Мне его совсем не было жалко, негодяя такого. - Она засмеялась внезапной мысли. - Как вы думаете, Мата Хари любила соленые палочки?