Монархия и социализм - Геннадий Александров

Пока играется одна сторона, то же самое делает и другая — 31 мая Германия подписывает пакт о ненападении сроком на десять лет с Данией, а 7 июня такие же пакты с Эстонией и Латвией. 15 июня Германия предлагает СССР заключить торговый договор, но СССР, всё ещё ожидающий от Англии и Франции ответа на свои предложения, немецкое предложение отклоняет.

4 июля генеральный консул Франции в Гамбурге передаёт в Париж сенсационную новость, ему стало известно, что если в кратчайший срок не будет заключено соглашение между Лондоном, Парижем и Москвой, то советское правительство будет готово подписать пакт о ненападении с Германией.

9 июля Черчилль выступает с требованием заключить военный союз с СССР. Заявление Черчилля, превратившегося к тому моменту в политического «парию», вызывает у депутатов Парламента только раздражение.

18 июля очень умный поляк, маршал Рыдзь-Смиглы выступает с заявлением, где говорится, что если потребуется защищать Данциг, то Польша будет сражаться даже и одна, без союзников. (В Лондоне и примкнувшем к нему Париже радостно потирают руки).

22 июля Москва заявила, что она начинает переговоры с Германией о заключении взаимовыгодного торгового договора. Тут же будто очнулись англичане и французы и 24 июля изъявили желание начать переговоры с Москвой, но обусловили своё желание необходимостью заключить сперва некое «политическое соглашение». Молотов в ответ заявляет, что Москве нужно соглашение военное, а не политическое. 26 июля Англия и Франция соглашаются послать в Москву военные делегации и в самом деле отправляют их, но почему-то морем. Кроме этого, когда делегации в конце концов доплывают до СССР, то выясняется, что состоят они из низкоранговых дипломатов и военных, не обладающих к тому же необходимыми для подписания соглашения полномочиями. Вышло это, не иначе, как по чьему-то недосмотру, нечаянно. «Хотели как лучше, а получилось как получилось.» Бывает.

31 июля случается сущая мелочь — сенат Данцига (чёрт, и у них — Сенат!) выносит постановление об удалении с данцигской таможни (вы представляете себе, какая это кормушка — таможня в «вольном городе»?!) всех польских офицеров, «надзирающих за порядком». В ответ Польша грозно хмурит брови (ещё чего! там же цепочка тянется с таможни — в Варшаву, а там — в Сейм, а там — и выше) и заявляет, что не только никого ниоткуда удалять не будет, но напротив, выдаст «польским офицерам» оружие (коня и саблю, наверное) и что любые действия против «польских офицеров» будут караться по всей строгости строгих польских законов. Сенат «вольного города», вольно пошумев, заявляет Польше протест. Происходит это 7 августа. А 8 августа немецкие газеты будто с цепи срываются, начав пропагандистскую кампанию против Польши. 9 августа уже не какой-то там «данцигский Сенат», а правительство Германии заявляет Польше протест по поводу «событий в Данциге». (Боже, сколько раз мы потом всё это видели, всё это слышали, всё это по телевизору смотрели, сколько раз, сколько раз, Боже, Боже, Боже).

10 августа Польша принимает гордую позу и отправляет немецкой стороне уже не некий «протест», а — Ноту, в которой по-польски говорится, что Данциг — это внутреннее дело Польши и не любителям квашенной капусты совать нос в польский огород. Ох, смелы поляки, ох, смелы! Смотрели они тогда на себя и любовались. А чего им бояться-то было? Ну сами посудите. У Польши ведь — Гара-а-антии!

12 августа 1939 года в Москве наконец-то начинаются переговоры между советской, французской и английской военными делегациями. Тут же, выяснив с кем и с чем она имеет дело, в тот же день, да-да, именно так, в тот же самый день, 12 августа 1939 года Москва даёт знать Берлину, что она готова к началу переговоров с Германией. 14 августа не больше и не меньше, как Риббентроп ставит в известность советскую сторону, что он готов немедленно вылететь в Москву для ведения переговоров (какой контраст в уровне представительства между немцами и англо-французами и какой контраст в смысле сроков, ну и понятна, конечно же, разница в скорости передвижения между паро-ходом и само-лётом).

15 августа Англия и Франция извещают немецкую сторону в том, что в случае нападения Германии на Польшу они готовы к войне с Германией. (Немцы, не без оснований полагая, что это заявление адресовано не так им, как Польше, относятся к нему как к блефу.)

15 августа СССР прерывает переговоры с англичанами и французами, заявив, что до тех пор, пока Польша не предоставит возможность советским войскам пересечь в случае войны свою территорию, ведение переговоров бессмысленно.

15 августа лорд Галифакс, пробуя, как сидит рыба на крючке, поднял на встрече с поляками вопрос о допуске советских войск на территорию Польши и услышал твёрдый, заученный ответ всё того же старательного маршала Рыдзь-Смиглы — «Нет! Нет! Нет! С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими же мы потеряем нашу душу!» О как! У поляков оказывается, не только Шопен в романтиках ходит, но даже и маршалы.

32

Собирался я сразу перескочить в 1940, но напишу-ка я ещё немного про Польшу, польская судьба — добрым молодцам урок, почти любая европейская страна, и даже не из самых маленьких, может, глядя на «1939», вывести для себя мораль. Да что там — мораль, можно смело проводить параллели с собою сегодняшним и заранее представлять себе, что будет, «если…». «К гадалке не ходи.» Вовсе не Россия — печальный пример человечеству, как то утверждают товарищи определённой и вполне нетрадиционной ориентации, нет повести печальнее если не на свете, то в Европе точно, чем пример всем нам знакомой и ещё не згиневшей Польши.

Мы остановились на середине августа 1939 года, в предверии, уже слышно как гром ворчит, грозно этак, и туча вполнеба, клубясь, наползая, солнце собою закрыла, только одинокий лучик пробивается сквозь черноту, вот уже и ветер прохладный дунул, да тут же и затаился, тише стало самой тишины, момент почти непереносимый, сейчас просверкнёт — ярче солнца, и тут же — грянет. Крестись, мужик!

17 августа 1939 года Вермахт получил задание предоставить в распоряжение СС сто пятьдесят комплектов польского военного обмундирования, которое позже будет использовано как доказательство «польской агрессии» в сфабрикованном «пограничном инциденте». Германия уже всё для себя решила.

Решил и СССР — 19 августа подписан торговый договор между Москвой и Берлином. 19-го же августа Молотов отвечает согласием на желание Риббентропа посетить Москву с официальным визитом. 20-го августа дипломатическая игра стремительно выходит на новый уровень — Сталину звонит лично фюрер немецкого народа и просит принять Риббентроп как можно скорее. Сталин соглашается и, заранее зная о чём пойдёт речь, торопится избавиться от всего, что может отвлечь его тогда, когда отвлекаться никак нельзя и 20–25 августа Жуков громит японцев на Халхин-Голе. Япония терпит самое тяжёлое к тому моменту поражение на суше. Теперь СССР может сосредоточиться только на переговорах с Германией. 22-го августа Англия заявляет, что возможное заключение пакта о ненападении между СССР и Германией никак не скажется на её обязательствах по отношению к Польше. Польша, как заворожённая, внимает и — верит. Всё ещё верит, и верит тем более, что верить очень хочет.

23 августа — подписание «пакта Риббентроп-Молотов».

24 августа Франция предупреждает Польшу, чтобы та «воздержалась от военных акций» в случает перехода Данцига под юрисдикцию Германии, чего все ожидают с часа на час. В ответ Польша тут же, того же 24 августа, начинает призыв резервистов. Чтобы укрепить решимость поляков 25 августа Англия подписывает с Польшей пятилетнее соглашение о взаимной обороне. Там, правда, есть пункт, которому никто не придаёт значения — особо оговорено, что соглашение действительно лишь при нападении на Польшу Германии, то есть при «агрессии» в отношении Польши какого либо другого государства (например, СССР) соглашение не будет иметь силы. Англия дальновидно сохраняет для себя свободу рук на случай, если Польша каким-то чудом выскользнет из ловушки.

Здесь нужно иметь в виду вот что — немедленно после «Чехословакии» Гитлер предложил полякам Словакию. ВСЮ Словакию в обмен даже не на Данциг, который Польше и так не принадлежал, а на такую малость, как экстерриториальная железная дорога, соединяющая Данциг и Германию. Поскольку обмен был слишком уж явно неравноценен, то даже и поляки заподозрили неладное и тут же кинулись в Лондон — консультироваться. В Лондоне сидели люди куда умнее гордых шляхтичей и они на пальцах объяснили полякам в чём смысл интриги — получив Словакию, Польша резко усиливалась, что вело к неминуемому осложнению и так очень непростых отношений с СССР, что, в свою очередь, означало необходимость срочного урегулирования отношений с Германией. Беря Словакию, Польша автоматически оказывалась в немецком лагере. Не знаю, объяснили ли англичане полякам ещё и другую, очевидную для них истину — Германия, отдавая Словакию и вроде бы лишая себя выгодного плацдарма для нападения на Польшу, на деле ничего не теряла, так как получала Данциг, а Польша была уязвима не только при нападении с южного направления, но и на севере и ключ к военной победе в гипотетической войне всё равно оставался в руках немцев и немцы полякам, даже окажись те их союзниками, дали бы это понять очень быстро. Словом, в результате немецкой политики поляки в любом случае оказывались в Рейхе, беря Словакию — добровольно, отказываясь от Словакии — силком. Не мытьём, так катаньем. Дело было только в том, что Англия и Франция были заинтересованы именно в катанье, они полагали (и не без оснований), что война Польши с Германией продлится более или менее продолжительный срок, а пока бы она шла, можно было не только провести перевооружение, но и сложить другую геополитическую комбинацию. Например — вернуться опять к Антанте. Особо горячими сторонниками этой идеи были, что понятно, французы.