Современный болгарский детектив - Андрей Гуляшки

Мне захотелось поглядеть на всю четверку, но в баре я нашел только Тони. Как всегда сдержанный, сосредоточенный, он уже заказал водку и так пристально ее изучал, что заметил меня, лишь когда я сел рядом. Он явно удивился моему появлению, однако поспешил любезно улыбнуться.

— Как дела?

— Нормально.

Я смотрел на него и думал: знает ли он, как проводит вечера его невеста? Ничего удивительного, если и знает. Но едва ли с его согласия девица развлекает иностранцев. Во всяком случае, вероятно, он все же догадывается, где и как проводит Красимира свое время. Терпит, бедняга. Нет, не понимаю я этих современных ребят, совсем не понимаю.

Мимо стола прошмыгнула официантка. Я попытался ее остановить, но тщетно: она удалилась, независимо крутя задом.

— Подойдет и к нам, — успокоил меня Тони. — Обслужит иностранцев и подойдет. Бате Велко, задумывался ли ты, как зарождается проституция в обычной туристской стране?

— Я ничего не знаю об этой официантке и потому не стал бы о ней судить так строго.

— Это потому, что мы привыкли называть проститутками только тех девушек, которые ищут «клиентов» на тротуаре в больших городах капиталистического мира.

Я не нашелся, что ответить. Или, точнее, ждал продолжения, но Тони махнул рукой и замолчал. Наверное, жалел, что затеял этот разговор с человеком из милиции, ведь такому всего не скажешь.

Я спросил:

— Пишешь что-нибудь о проституции?

— А думаешь, не пора написать? Время идет вперед, нынче эта проблема обросла массой новых деталей. Ты слышал, конечно, как какой-нибудь молодец хвастает, что уложил в постель женщину. Но ты наверняка не слышал, к примеру, как беседуют мои сверстницы: «Уложила его?» — «А как же иначе!» Студентки, понимаешь ли. Выпускницы. Устроились на хорошую работу, потому что в свое время успели «уложить» стареющего ловеласа, от которого зависело их распределение... Это разве не проституция?

У меня просто-таки язык чесался спросить: а Дашка и твоя Краси — кого и ради чего «укладывают»?

Но не спросил. Пусть выскажется, думал я, вяло возражая:

— Отдельные случаи, верно, бывают, однако чтобы делать обобщения...

— Ага, боишься назвать вещи своими именами!

— Не боюсь, однако надо изучать их, чтобы иметь право на такие категорические заявления.

— Я и изучаю. Вот тебе еще пример: мужья подсовывают своих жен начальникам, от которых зависит их зарплата. По-твоему, что это?

— В каждом обществе есть отдельные беспринципные люди, от них всего можно ожидать.

— Опять — отдельные? Вот и изучай явления, классифицируй... Кто это напечатает?

— Нет, правда, ты что-то написал на эту тему? — спросил я серьезно.

— Через день-два выйдет мой очерк. Надеюсь, произведет впечатление.

— И на каком пороке ты сосредоточил свой огонь?

— Есть один, старый как мир, — властолюбие.

— Проблема, что и говорить. Надеюсь, тебе удастся ее поднять.

— Надеюсь, очерк тебе понравится, — ответил Тони.

Он смотрел на вход — наверное, ожидал своих приятелей, а они не появлялись, и он нервничал: грыз ногти, точно неврастеник. Раньше я за ним этого не замечал.

— Ты трудяга, — похвалил я его, желая ободрить.

— Одним трудолюбием сейчас ничего не достигнешь, — сказал Тони. — Мой отец преподаватель. Исключительно работоспособный человек, на десять голов умнее, чем его окружение. А уйдет на пенсию как простой сельский учитель.

— Но, может, труд приносит ему удовлетворение?

— Вот в этом-то и дело. Его самодовольство отравляет жизнь моей матери. Она — другой человеческий тип. Я рад, что унаследовал кое-что от нее: никогда не останавливайся на достигнутом!

— Что имеешь или чего достиг?

— Это одно и то же.

— Не согласен с тобой...

Он прервал меня:

— Какие бы аргументы ты ни приводил, у меня есть принцип: если бездарные сынки какого-нибудь шефа занимают высокие должности, почему бы мне не быть выше их? Все говорят, что я перспективный автор. Источник моей энергии — честолюбие, и я не стыжусь этого. Человек без честолюбия — живой труп.

— Ты что, недоволен местом, которое занимаешь?

— Пока доволен. А в дальнейшем успехи будут зависеть от поддержки авторитетного лица. Никто не взлетит на высокую орбиту без ракеты-носителя.

Я попытался возразить, но он снова меня перебил:

— Только не учи меня, пожалуйста, и не агитируй. Я знаю, как решаются подобные вопросы.

— Ты получил назначение в центральную газету прямо из университета. Без всякого блата. Потому что в тебе увидели перспективного журналиста.

— Да, но знаешь ли ты, сколько сил и энергии мне это стоило?

— Только поэтому ты и будешь непоколебим.

— Именно здесь ты и ошибаешься!

Он посмотрел на дверь, и лицо его вытянулось: на пороге стояла бледная, всхлипывающая Дашка.

Тони вскочил, девушка уткнулась ему лицом в грудь и разрыдалась. Следом вошел Тоди, молча мне кивнул. Тони смотрел на него вопрошающе.

— Из «Пироговки» звонили хозяйке Краси, — начал Тоди, — та позвонила Дашке... в общем, Краси умерла.

— Что?! — закричал Тони, выпуская Дашку из своих объятий.

Я поднялся и подошел к Тоди, ошеломленный страшным его сообщением.

— Врач сказал, отравление. Грибами.

— Грибами? — переспросил Тони и резко повернулся ко мне. — Вчера. Твоими грибами!

Тони сел, рядом с ним плюхнулась на стул Дашка, все так же безутешно рыдающая.

Сидящие за соседними столиками стали на нас поглядывать.

— Где она сейчас? — спросил я Тоди.

Пожав плечами, он объяснил:

— Врач спрашивал о ее родителях, да они ведь в деревне. У Краси здесь брат, но хозяйка не знает его адреса.

— А кто-нибудь из вас его знает?

— Он механик в какой-то автомастерской.

— Найдите его. Надо ему сообщить...

Я протянул руку, прощаясь.

— Мне пойти с тобой? — спросил Тони.

— Не надо.

7

Еще не видя всего размаха беды, я чувствовал, что она обрушится и на мою голову. Тони выразился достаточно ясно: Краси отравилась моими грибами.

Почти то же самое я услышал от врачей и прочитал в медицинском заключении: отравление произошло в обеденное время, умерла поздно вечером, хозяйка, зайдя утром к своей квартирантке, нашла ее одетой на постели; давая показания, заявила, что вечером и ночью не слышала никаких подозрительных звуков.

Экспертиза установила, что Краси была беременна.

Прочитав все это в кабинете врача, я не мог встать со стула. Много раз приходилось мне посещать больницы, и я думал, что привык к их проклятым запахам, но теперь чувствовал, что мне становится плохо. Наверное, не только от запахов. Вошла медицинская сестра. Мне показалось, что она обмотана марлей. Или плавает в бассейне с молоком. Сквозь белую мглу едва слышно прозвучал ее голос:

— Вы ждете доктора Стоилкова?

Отвечать не было сил, я только кивнул.

— Вам плохо?

Я встал, попробовал нащупать ручку двери. Пожалуй, я даже потерял способность говорить.

Во дворе, на свежем воздухе, стало легче. Я присел на скамеечку, вытащил свою трубку, но тут же запихнул ее обратно в карман плаща. На соседней скамейке сидел молодой человек. Я попросил у него сигарету, он любезно протянул мне пачку. Закурив, я поперхнулся дымом и потушил сигарету. Хотелось хорошенько подумать, прежде чем что-то предпринять, но времени для раздумий не было. Надо было идти к своему руководству.

Подполковник Веселинов, мой начальник, старше меня всего на шесть лет, но видел он и пережил гораздо больше, чем мой отец, человек уже преклонного возраста. Веселинов работал в милиции со дня ее создания, расследовал много запутанных историй, но от этих мыслей мое настроение нисколько не улучшилось. С нами, молодыми, он был строг — строже, чем нам того хотелось, и мы втайне его побаивались. Особенно когда знали за собой какие-нибудь промахи.

Я совсем недавно поступил на службу, однако уже успел проштрафиться. Арестовал вора, после того как три ночи подряд выслеживал его. Когда этого типа вводили в кабинет, он стал сопротивляться — не хотел входить, пока я не позвоню какому-то полковнику, который, дескать, его знает и мог бы мне объяснить, что с его арестом произошла ошибка. Я не выдержал и дал ему пару раз по шее. Утром он пожаловался Веселинову, и в тот же день мне был зачитан приказ о наложении взыскания.

— На первый раз, — сказал подполковник, — ограничимся взысканием. А если такое повторится, жду тебя с рапортом об освобождении от занимаемой должности.

Выгонит меня, думал я сейчас, шагая к нему. И что самое обидное: он меня ценит. Мог бы закрыть глаза на мой промах. Ладно, пусть накажет, лишь бы не доложил вышестоящему начальству, пока я расследую этот случай... Наивный! Знал ведь я как дважды два, что Веселинов обязательно доложит генералу, но часто мы питаем несбыточные надежды.

Подполковник Веселинов дочитывал какую-то корреспонденцию, черкая в ней красной шариковой ручкой. В конце последней страницы поставил большой вопросительный знак, который я увидел, стоя посреди кабинета.