Русская религиозная аксиология - Вячеслав Лукьянов

Несомненно, что проблематика «спасения мира», проблематика эсхатологическая, – прежде всего и по преимуществу религиозная. Ее постановка русскими религиозными философами отражает специфику рассматриваемого направления, которое, как справедливо отмечает С. А. Гриб, «в основном не противостоит, а скорее ведет к богословию»[278]. Вместе с тем теургическое истолкование искусства встретило со стороны богословов и самих религиозных философов, близких к богословию, резко отрицательное отношение (С. Н. Булгаков, В. В. Зеньковский и др.). Например, С. Н. Булгаков в этой связи утверждает: «Теургическая власть дана человеку Богом, но никоим образом не может быть им взята по своей воле, хищением ли или потугами личного творчества, а потому теургия, как задача для человеческого усилия, невозможна и есть недоразумение или богоборство»[279]. С другой стороны, теургическая миссия искусства оказалась предметом критического анализа и со стороны представителей нерелигиозных направлений философии и эстетики. Так, Р. Гальцева и И. Роднянская, сопоставляя концепции спасения Н. Ф. Федорова и В. С. Соловьева, отмечают, что «печать ирреализма лежит на вселенских замыслах и того и другого»[280].

Действительно, концепция теургии не получила в науке такого же признания, какое получила концепция ноосферы, выдвинутая другим направлением русского космизма – естественнонаучным. Для этого, на наш взгляд, были определенные основания. Концепция теургии, разрабатывавшаяся русскими религиозными философами, опирается не на научную, а на религиозную картину мира и связана с «эсхатологическим ожиданием» (Н. А. Бердяев) наступления «Царства Божьего» на земле. По словам Бердяева, Достоевский своей формулой: «Красота спасет мир» подразумевал «наступление Царства Божьего», которое «есть преображение мира, не только преображение индивидуального человека, но также преображение социальное и космическое»; преображение предполагает «конец этого мира, мира неправды и уродства, и начало нового мира, мира правды и красоты»[281].

Понятно, что в таком богословском облачении концепция теургии не могла быть принята нерелигиозными направлениями философии и эстетики и интерпретируется как «грандиозная эстетическая утопия». Вместе с тем данная концепция, на наш взгляд, содержит в себе идеи, еще не до конца осознанные современной наукой и обладающие значительным эвристическим потенциалом и ценностью.

В концепции теургии фиксируется актуальная для современной культуры проблема духовного «падения» человека и одновременно выдвигается задача его «обновления» и «спасения». Искусство в этой связи не случайно оказывается в центре внимания религиозных философов. Именно искусство, а не наука, позволяет человеку в процессе художественного общения вырабатывать (что является задачей художника), передавать (посредством художественно-образной системы произведения и его символики) и осваивать (в процессе восприятия произведения искусства) целостное миропонимание. Картины мира, опредмечиваемые и распредмечиваемые в процессе художественного общения, содержат в себе не только знания об окружающем мире, но и, что оказывается существенным – ценности, лишь на основе которых человек способен ставить задачи по преобразованию себя самого и окружающей среды. Если «спасение мира» зависит от «спасения» человека, то искусство и оказывается незаменимым в плане формирования внутреннего духовного мира человека. Об этом свидетельствуют современные социологические исследования, показывающие существующую взаимосвязь между духовным потенциалом личности и ее склонностью к общению с искусством[282].

В этом плане представляется актуальным обращение В. С. Соловьева, Е. Н. Трубецкого, Н. А. Сетницкого и других к анализу ценностного содержания художественных образов. Они не приемлют образов, движущихся в сторону «обезьяно-человека» (Сетницкий), т. е. утверждающих низкопробные, ложные или мнимые ценности. Формирование рынка кино– и видеопродукции в современной России с выдвижением в качестве доминирующих псевдоценностей массовой культуры (обладание физической силой или оружием, секс и т. п.) актуализирует их позицию. «Спасение мира» красотой не может не опираться на одухотворение человека и культуры, на выработанные человеческой историей идеалы Красоты, Добра и Истины, с их точки зрения. Апелляция при этом к «Божественному началу» не только не уничижает человека, но возвышает его, нацеливая на высокие духовные идеалы.

В свою очередь, опора на выработанные культурой гуманистические идеалы позволяет искусству формировать «человека– деятеля» (Н. А. Сетницкий), способного к преобразованию самого себя и окружающего мира сообразно этим идеалам. Такое представление, не лишенное оснований, требует уточнения.

Несомненно, что искусство обладает общественно-преобразующей функцией. Вместе с тем с точки зрения научной (но не религиозной) искусство (даже в соединении с другими видами человеческой деятельности) не способно установить «Царство Божие» на земле. Однако «пересоздать существующую действительность» (В. С. Соловьев), на наш взгляд, искусству (в соединении с наукой, техникой, религией и т. д.) под силу. Что мы имеем в виду?

П. А. Флоренский в письме к академику В. И. Вернадскому – создателю учения о ноосфере – высказал мысль о существовании «особой части вещества, вовлеченной в "круговорот жизни духа"» – «пневматосферы» – и о наличии «вещественных образований, проработанных духом, например, предметов искусства»[283]. В XX веке происходит резкое расширение сферы искусства, связанное с научно-техническим прогрессом, развитием техники массовых коммуникаций и др. В этой связи резко расширяется круг «проработанных духом» предметов искусства. Это и дало основание современному исследователю – Ю. Б. Бореву выделить в структуре ноосферы особую область – «артосферу», которая имеет только ей присущую функцию. Как показывает Ю. Б. Борев, «разум настолько чужд природе и настолько противостоит ей, что не мог бы постигать реальность, если бы между нами и природой не находилась уже обмысленная художественная реальность, пластично охватывающая природу и общество и взаимодействующая с когитосферой (впитывающая из нее идеи, готовящая материал для концептуально-теоретической переработки и провоцирующая способности в такой переработке)»[284]. Выделение в структуре ноосферы особой области – «артосферы» – предполагали и размышления самого академика В. И. Вернадского, который к ноосфере относил и «мир художественных построений»[285].

В этом плане концепцию теургии русских религиозных философов сегодня следует трактовать как попытку осмыслить место и роль искусства в современной культуре, аналогичную попытке другого, естественно-научного, направления русского космизма осмыслить место и роль человеческого разума в биосфере (концепция ноосферы). Эта попытка оказалась эвристически ценной, поскольку показала значимость искусства в формировании целостного миропонимания человека, его картины мира, места и роли в этой картине ценностей – идеалов Красоты, Добра и Истины.

На наш взгляд, эвристически значимой представляется и постановка перед искусством задачи явно внеэстетического характера – «претворять неидеальную действительность в идеальную» (В. С. Соловьев). Уже на рубеже столетий религиозные философы почувствовали значимость аксиологической составляющей человеческой деятельности для всех ее форм и видов, будь то деятельность общественная, научная, трудовая, техническая и т. д. По их представлениям, эта аксиологическая составляющая наиболее ярко выражена непосредственно в художественном творчестве (с этим, видимо, и связано расширительное толкование Н. А. Бердяевым человеческого творчества как «художественного акта»). Однако реалии XX века показали, что творчество человека в любой сфере не может не опираться на общезначимые духовные ценности (религиозные, нравственные, экзистенциальные и др.), если оно хочет быть нацелено на «спасение мира», а не на его разрушение. Это в равной мере относится и к общественным преобразованиям, к созданию новых технологий, научным открытиям и т. д. Концепция теургии, выдвигая перед человеком задачу «творить в красоте» (В. С. Соловьев), как бы предлагала человечеству возможную альтернативу тем общественным катаклизмам, разрушительным войнам и т. п., которые оно реализовало на протяжении XX века. Само выдвижение задачи спасения мира красотой (неотделимой от добра и истины) стало свидетельством глубочайшей озабоченности русских религиозных философов судьбой мирового развития, являлось попыткой внести свой вклад в реальное утверждение этих ценностей-идеалов.

Принципиально важной для перспектив развития современной цивилизации была также и постановка вопроса о духовной красоте человека как необходимой предпосылке утверждения красоты в действительности. Рассмотрение религиозными философами духовной красоты в трех аспектах (собственно духовном, жизнетворческом и художественном) не является случайным. Красота для них – одна из ценностей. А ценности имеют три основные формы существования: 1) они выступают в виде идеалов, выработанных общественным сознанием и освоенных, принятых индивидуальным сознанием в форме личных ценностей; 2) они утверждаются и воспроизводятся в форме человеческих поступков, жизнетворчестве личности; 3) наконец, они выступают в виде произведений культуры и искусства. Фактически все эти формы существования ценностей стали предметом анализа русских религиозных философов. Духовная красота для них – высшая форма человеческого творчества, связанная с «богоуподоблением». Однако религиозные философы не закрывали глаза на реалии окружающей жизни. Как отмечает Н. А. Бердяев, «ужас человеческой жизни заключается в том, что добро осуществляют при помощи зла, правду – при помощи лжи, красоту – при помощи уродства, свободу – при помощи насилия»[286]. И, несмотря на это, наперекор «всякой низости», «всякой мерзости» (В. С. Соловьев) они утверждали идею высокого предназначения человека. Как подчеркивал С. Л. Франк, «христианский идеал есть не бегство от мира, как от чистого зла, а активное овладение миром для его исцеления и спасения»[287]. Утверждение в мире Красоты (а вместе с ней Добра и Истины) – таков путь реализации христианского идеала, с их точки зрения. В этой связи Н. О. Лосский отмечал: «Через красоту открывается ценность всех остальных видов добра в особенно увлекательной форме. Поэтому, влияя без приказаний, без заповедей, без нарушения свободы, красота может преодолеть не только обыденный эгоизм, но и титаническую гордыню – она может побудить человека забыть свое самолюбивое "я" и самоотверженно служить добру»[288].