Право на месть (Страх - 2) - Владимир Константинов

Варданян сел за стол, сделал ну совсем зверское лицо, словно снимался на стенд: "Их разыскивает милиция", хмуро и раздражено проговорил:

- Что у вас за манера такая - все превращать в балаган?

- Превращать жизнь в балаган, а страну в общую "Палату N 6" - это по вашей части, дядя. Я же хочу дать вам понять, что в отношении меня вы сильно заблуждаетесь. Определенно. А то, что я вынужден на вас ишачить ровным счетом ничего не значит. Делаю я это в целях безопасности своей семьи. Однако, отношения своего к вашей банде не изменил и в ближайшее время менять не собираюсь.

- Ну-ну, - криво усмехнулся дядя Алик. - Только, как мне помнится, вы это уже говорили.

- И буду говорить при каждом удобном случае, до тех пор, пока у вас не проснется совесть, не осознаете всю гнусность вашей теперешней жизни, не раскаятесь и не попросите у людей прощения.

- А ну прекратить! - заорал благим матом Варданян и грохнул об стол кулаком. - Черт знает что такое!

То, что я вывел-таки из себя этого старого мерина доставило моей усталой сущности массу положительных эмоций, взбодрило. Значит, не потерял ещё форму. Однако, хватит экспериментов на выживаемость. Зачем травить быка флагом бывшей империи. Нам ещё с ним предстоит какое-то время пройти по жизни рука об руку, хотя и разными дорогами.

Я сделал покаянное лицо, нарисовал виноватую улыбку.

- Уж и пошутить нельзя.

- Шутить будете дома с женой, молодой человек! - строго сказал дядя Алик, глядя на меня, будто питон на несчастного грызуна, - властно и немигающе. - Если, конечно, такая встреча состоится. Но у меня складывается впечатление, что вы никак этого не хотите.

- Как сказал бы один из моих бывших клеентов - "хоп, понял, начальник". Приказывайте! Готов выполнить любое, даже самое дебильное задание командования.

Генерал покачал своей "милой" головкой пятилетнего бугая, надолго замолчал, очевидно размышлял, как отнестись к моей очередной выходке. Похоже, моя готовность номер один ему понравилась.

- С вами положительно не соскучишься, - с улыбкой проговорил он.

- И не надо. Скука сокращает жизнь. Улыбка и хорошее настроение продлевают. Выбирайте. Или вы загнетесь через пару, от силы через пять лет, или будете удивлять окружающих своей живучестью и способностью к воспроизводству.

- Вы не оставили мне выбора, Дмитрий Константинович, - рассмеялся дядя Алик. И даже позволил себе пошутить: - Однако, как говориться, - ближе к телу. У меня к вас есть одна деликатная просьба.

- Деликатная - это какая? Это не когда по мордам? Нет?

- Это, когда деликатная, - уже совсем серьезно сказал Варданян. - И прекратите, Дмитрий Константинович, хотя бы на время ваньку валять.

- Хорошо, - тут же согласился я. - А кого прикажите? Вашего босса? Так он и так весь настолько вывален, что ни одного живого места нет - сплошное дерьмо.

Неожиданно для меня, но больше - для себя самого, Варданян громко и весело рассмеялся. Смеялся долго. Делал попытки, но все никак не мог остановиться. Лицо покраснело от натуги, глаза слезились. Этот его смех показал, что он ненавидит своего босса нисколько не меньше чем я. Просто, волею обстоятельств он вынужден верно и предано ему служить, ибо отставка таких, как он, всегда заканчивается весьма плачевно. Определенно.

Наконец, устав смеяться, он достал носовой платок, вытер слезы и смущенно, даже, как мне показалось, испуганно проговорил:

- Извините! Это, очевидно, что-то нервное.

- В ваши годы немудрено, - посочувствовал я.

- Так о чем это мы? - спросил Варданян, потеряв нить разговора.

- Как мне помнится, вы приготовили для меня какой-то деликатес, напомнил я.

- Ах, да. У меня к вам есть предложение... Вы, как мне помнится, хотели мне помочь в поиске человека, сделавшего запись беседы Сосновского и Лебедева.

- Это когда ещё было. С тех пор обстоятельства резко изменились не в вашу пользу.

- Не будем вдаваться в подробности в чью пользу они изменились, съехидничал дядя Алик. - Я попросил бы вас этим заняться и помочь нам его найти. Вы человек здесь новый, наблюдательный, быстро сходитесь с людьми, да к тому же опытный оперативник. Думаю, что вам удастся это сделать. Обещаю хорошо заплатить и, если будете настаивать, ходайствовать о вашем освобождении.

"Я его уже нашел", - подмывало меня сказать, но вместо этого сказал:

- Ну, насчет освобождения вы малость загнули. Это не в вашей компетенции. Не для того меня траспортировали через всю Россию и проводили надо мной эксперементы, как над бедным кроликом, чтобы отпускать. А вот деньги... Деньги моей семье, лишенной по вашей милости кормильца, сейчас очень бы пригодились. И потом, у меня нет иной альтернативы, как согласиться. Как говорят в народе, - не мытьем, так катаньем, но вы своего добьетесь. Знаю по личному опыту.

- Вот и хорошо. Будем считать, что мы договорились. - Варданян выдвинул ящик стола, достал из него связку ключей, протянул мне. - А это небольшой аванс - ключи от вашей квартиры. Кстати, она находится в том же доме, что и квартира Одинокова.

Я поразился их возможностям. Неужели они каждому боевику отваливают по квартире? Нет, наверное, лишь особо одаренным, с кем они связывают определенные надежды. При желании я бы смог сделать у них неплохую карьеру. Но дохлый номер, господа мокрушники! Не на того нарвались. Дима Беркутов всю свою сознательную жизнь давил вас, отморозков, и будет давить. Это я вам обещаю и где-то по большому счету гарантирую. Определенно.

Глава третья. Калюжный. Новые неприятности.

Шли четвертые сутки моего пребывания в "колонии истинно свободных граждан", как именовал нас Профессор, когда вернулись из своего свадебного путешествия молодожены. Молодой супруг, хилый невазрачный парень с длинными, что у горилы руками, подошел ко мне, протянул руку,

- Гена Хрящ.

- Иван. А почему Хрящ? - пожал я его руку.

- Шут его знает. Кликуху мне на зоне дали. Наверное потому, что у меня вместо костей хрящи.

- Как это? - не понял я.

- А так это. - Геннадий вдруг буквально переломился в поясе, просунул голову между ног, весело мне подмигнул.

- Видал?

- Да, впечатляет, - согласился я.

Его супруга, крепкая разбитная девица неопределенного возраста (как потом выяснилось, ей было всего девятнадцать лет) с красивым, слегка припухлым порочным лицом, обошла вокруг меня, проговорила:

- А ты ещё ничего, Ваня. Крепенький. - Неожиданно ухватила за промежность. - Ого! Подходяще.

От подобной наглости я настолько растерялся, что не нашелся, что ей ответить. Почувствовал, что краснею. Чем вызвал взрыв смеха колонистов.

Люба, так звали девицу, напропалую изменяла мужу со всеми колонистами. Один лишь Профессор не пользовался её услугами. Геннадий к её изменам относился совершенно равнодушно. Впервые я обнаружил это вскоре после знакомства. Все мы сидели за столом и играли в шестьдесят шесть, когда я с удивлением увидел, как в углу Люба с Несуном занимаются любовью. Геннадий время от времени кидал в их сторону насмешливые взгляды и покачивал головой.

- Ты что же, не ревнуешь ее? - спросил я удивленно.

- А чего, пусть, - равнодушно ответил он. - Профессор говорит, что ревность самое недостойное чувство, оно оскорбляет и унижает человека, отнимает его свободу, делает заложником частнособственнических инстинктов.

- Но ведь это непорядочно? - возразил я.

- Ты, Ваня, рассуждаешь, как член партии или профсоюза, - ответил за Геннадия Профессор. - Кто вообще может определить, что порядочно, а что нет? Партийные лидеры? Правительство? Презилент? Абсурд! Эти господа придумывают догмы для того, чтобы самим спокойнее жилось. Люба наслаждается жизнью и дарит наслаждение другим. Разве это ни есть высший смысл бытия? Разве можно запретить человеку наслаждаться жизнью? Это не только не гуманно, но и бесчеловечно.

И я сдался. Спорить с Безверхим было бесполезно. Логика его была безупречной.

Я теперь каждый день с самого утра до вечера дежурил у офиса Сосновского, досконально изучил режим его работы, знал в лицо каждого его телохранителя. Обычно его охраняло семь человек. Двое ехали с ним в машине, остальные - в машине сопровождения. Охранники Ссосновского по-прежнему меня не замечали. И это меня вполне устраивало. И вообще, я отметил, что люди стараются не замечать бомжей. Как однажды сказал один из моих подследственных: "Нет человека - нет проблемы". Вот потому, очевидно, для большинства моих соотечественников бомжей вовсе не существовало. Так им было спокойнее жить, комфортнее.

О взрыве в метро я узнал из информационной программы по телевизору, висевшему в зале ожидания вокзала, и сразу понял откуда, как говорится, растут ноги. Этому пауку недостаточно оказалось пролитой крови, потребовалась свежая. Что он ещё придумает. Это ещё более укрепило в правильности принятого мной решения.

То ли я слишком перенервничал, переживая случившееся в метро, то ли подхватил где вирус или простудился, но только к вечеру я почувствовал недомонгание. Все тело ломило и покрылось испариной, голова была тяжелой, подташнивало. Зашел в аптеку, купил антигриппин и тут же выпил с дюжину мелких, будто рисовые зерна, таблеток. Болеть мне было никак нельзя. В буфете вокзала купил два стакана горячего чая и пару бутербродов с колбасой. Поужинал. Вернулся в свое временное жилище. Кроме Любы в комнате никого не было. Она была в одной комбинации, которую она носила только дома и снимала и бережно укладывала, выходя на улицу. Люба мне игриво намекнула, что пора бы нам "познакомиться" поближе. Но я, сославшись на недомогание, лег и вскоре уснул. Когда открыл глаза, то явственно расслышал приглушенный возбужденный голос Прживальского: