Слепое солнце - Александра Огеньская

Скормил диктофону батарейку, включил телефон. Потом достал свою мнемоническую отраву. Простенькое аутотренинговое упражнение: "Я спокоен. Мне легко и хорошо. Я не я, а…". Странно, зелья в колбочке осталось ровнёхонько на полглотка, никак не больше. Пробка плохо притёрта? Пролилось? А хватит ли на сеанс? Зато не будет искушения нырнуть в транс в опасный третий раз.

"Я спокоен. Я — легкий осенний лист, соскользнувший с ветки настоящего к корням памяти прошлого…". Стих какого-то ритма для медитаций, кажется.

На этот раз транс наплыл легко и ровно, теплым опьянением. Если и было зябко, то прошло. А сделалось — уютно, как после пары бокалов шампанского или рюмки плохонького, но в торжественной обстановке Отдела после рождественской полуночи уместного и предвкушаемого коньяка. Джош даже не понял, в какой момент он еще лежал в холоде и тьме подвала третьего ноября две тысячи седьмого года, пытаясь сконцентрироваться на утерянной чаше Валира, а в какой — в жарком и мрачно-багровом седьмом дне ноября две тысячи шестого.

/…Череп чаши скалился на жертву золотыми зубами, издевательски косил агатами глазниц. Джош скалился в ответ — две чужие ладони на груди причиняли морозную тянущую, жадную боль, несмотря на проглоченный наркотик. Ладони эти выдирали нечто невидимое изнутри, из пустоты под ребрами — с воем, стонами, воплями рвущихся гитарных струн. Беззвучными. Собственного голоса хотя поскулить тихонько — не доставало, пропал. Зато имелся чужой голос — хриплый и бесчеловечно восторженный.

— Ну, почти. Умный мальчишка, такие и сами по себе долго не живут. Добегался. Ага? — место чаши занимается бледное даже в оранжевом свете свечей пятно лица. Ладони ушли и боль оборвалась. Тусклая чернота глаз мучителя вопрошала о важном, но мысли путались, смысл ускользал. — Молодец, мальчик. Бегал-бегал, и сам к нам прибежал. А мы голову ломали, как заманить. Идеальная болванка. Молодой, здоровый, выносливый, долго протянешь…

— Давай же! Чего время тянешь? — угрожающий шелест. На потолке грубо намалеванная алым шестиконечная звезда. Пальцы мёрзнут.

— Сам знаю. Не тупой. Чашу мне сюда!

Снова дразнила и пугала чаша. Грубые узловатые пальцы ныряли в нее и выныривали уже липкими и темными от крови. Потом они тыкались то в лоб, то в плечи, то в живот Джоша, выводили старательные иероглифы. Кожу стягивало коркой.

Опять пели и бормотали, дрожал свет, по потолку бежала рябь теней, плескалось беспамятство у порога — и, на счастье, затопило. Надолго.

Очнулся — лили на лицо, на грудь остывающее тепло. Захлебнулся — солёной густой горечью попали в нос. Обливали кровью из чаши. Жарко шептали:

— Почти готово. Почти… Ох и Сил потянул! Живой ты там? Живой. Только не сдыхай пока, еще успеешь. Потом…

И в сторону, требовательно:

— Полыни подкиньте!

В ответ завоняло палёной горечью.

— Ну, заключительный этап. Начинай, Эрен…

Там — послушно начали: забубнили скороговоркой, замотало огонёчки свечей конвульсиями висельника. Здесь — тоже. Вновь принялись за грудь и живот, широко разгоняя кровавую лужу по коже. Обещали:

— Источник! Источник пробьем! Представляешь, парень, чистым Источником станешь! В смысле — Вратами! Нравится? Единственные за всю историю настоящие, живые Врата!

Сквозь бубнеж прорвалось:

— Маль, кончай трепаться, мы уже почти!…

— Я тоже.

В груди заворочалось, сердито ощетинилось иглами чистейше пламя. Пламя стремительно росло, топило горло, мешая дышать, распирало рёбра, готовые вот-вот разлететься под непреодолимостью набухания — Джош застонал сдавленно.

— Чуешь? Чуешь Силу?! Близко уже… живой Источник… Можешь гордиться. Пока можешь. Что, наружу просится? Такая уймища. Чую… Сейчас я помогу тебе выйти, драгоценная…

Смутно, неверно — кинжал с обсидиановой рукоятью, хищный длинный зуб…

— Маль! Черт! За щенком хвост притащился! Дружки его приперлись! Ты слишком затянул обряд! Забираем всё и уходим!

— Нет. Успеется. Минут двадцать есть. "Омниа…"

— Маль, твою ж!.. Уходим! Бросай!

— Нет. Я угрохал в парня все Силы! Снова десять лет собирать?!

— Хрен с Силами! Уходим!

— Придурки! Мальчишка уже Источник! Только вскрыть осталось! Оставим его Светлым — всё зря!

— Хорошо, берем с собой и уходим!

— Помрёт! Не продержится больше часа… А… пошли вы! Катитесь! Сам закончу! Оно того стоит! Пять минут! А барьер еще минут семь продержится гарантированно!

Ярко вспыхнуло. И взметнулся обсидиановый кинжал…/

Джош испуганно вынырнул в реальность, жадно глотнул невкусного застоявшегося воздуха, закашлялся. Рядом вздрогнули, тяжело навалились под бок. С перепугу — только что был кинжал, а теперь темно и слепо! Проклятые "зрячие" галлюцинации! Дразнят! — судорожно отпихнул от себя тяжесть, вызывая обиженный лай. Тут же полезли горячим шершавым, как наждачка, языком в лицо.

— Цезарь, мой хороший… — обслюнявил все щёки. — Ну, хватит…

Оттолкнул снова, но уже аккуратно, необидно. Значит, умный пёс действительно сумел найти себе местечко поуютней — под боком у хозяина. И, нужно сказать, удачно — не позволил окончательно закоченеть на каменной плите. Да и куртка за время отключки успела подсохнуть. Аккурат с того боку, который пригрел Цезарь.

— Умный мальчик, молодец. Сейчас домой пойдем.

Внезапно пережитый клок памяти бился в такт тяжело бухающему сердцу. Мутило. Но анализировать пережитое пока было рано — сначала собрать мысли в кучу. Нашарил диктофон, поставил запись на повтор — разочарованно послушал тишину, изредка разбавляемую шорохами мечущегося тела и невнятным рычанием Цезаря. И всё. Тишина и треск записи убаюкивали, мечущиеся клочки образов в голове требовали покоя — отстояться, устаканиться, прийти в систему. — Сейчас пойдем. Сейчас, Цез. Знаю, тебе не нравится здесь.

Только тело действовало исходя из своих потребностей, не спешило подчиняться, плевало на понятия "нужно" и "должен". Вместо того чтобы подняться и уходить, Джош застегнул куртку до самого подбородка, покрепче обнял Цезаря, щекой пристроился на пушистый бок и позволил телу делать, что оно захочет.

— Сейчас пойдем… Только немного… минут пятнадцать… — зевнул. Тело хотело спать. Телу было ровно — опасно или не опасно, холодно или тепло. Тело дошло до края и поставило вопрос ребром.

Каждый аккорд "Турецкого марша" отдавал в мозгах спазмом острейшей боли. В такие моменты Джош ненавидел Моцарта чистейшей ненавистью. Впрочем, сначала нужно было осознать, что звучит именно "Турецкий марш", затем — что композитор Моцарт, и только потом — что звонит телефон. Опять — Мэва. Вспомнить, что с Мэвой разругались в пух и прах, уже не успел — на "прием" пальцы нажали автоматически.

— Слу…шаю.

— Хвала Свету! Ответил! Придурок! Ты чего вытворяешь?! Всех уже обзвонила! И твоего собачьего инструктора, и Конрада, и Мартена! И в "Марне" была! И в лавке! И дома! Придурок, твою мать! Пришибла бы нафиг, так напугал!

Пока в ухо вопили с интонациями базарной бабы, память возвратилась.

— Беккеру… доложила уже?

Вопли сникли.

— Так и?

— Нет. Честное слово, — устало и искренне. Может, правда. — Где ты находишься?

— Не важно. Через час буду дома. Сколько времени уже?

— Пять минут шестого. Почему у тебя голос такой странный? Скажи, где ты находишься, и я тебя заберу.

Джозеф со стоном потянулся, погладил Цезаря. Предложение Мэвы нужно было всесторонне обдумать.

— Джош, ты слушаешь?

В конце концов, если приспичит, Мэва все равно доложится: не сегодня, так завтра. Ну, настучит, что Рагеньский ездил на место преступления, что с того? Святая обязанность любого хорошего детектива. А тащиться до остановки сквозь дождь и грязь до остановки, потом через полгорода, после еще квартал до дома — мягко говоря, не хотелось.

— Слушаю, Мэва, слушаю. Через двадцать минут забирай. Коттедж некроманта, подвал.

— Хорошо, скоро буду.

— Через двадцать минут, — с нажимом, настойчиво.

— Ладно. Засекаю время.

Двадцать минут — чтобы избавиться от "улик" — выбросить пустой уже пузырёк, привести себя, а в особенности — мысли в порядок. И записать, записать, пока не забылось! Торопливо, путаясь и сбиваясь, надиктовать, шалея от внезапного понимания:

— … Чаша Валира, точно. В ней моя кровь. Четыре человека, но чётко видел только троих. Третий новый, зовут Эрен. Больше ничего про него не знаю пока. Обряд требует больших энергетических затрат, поскольку некромант сказал, что собирал Силы десять лет. Как-то так. И еще…

То, что продрало морозцем.

— Я и есть тот самый источник. Я. Это меня они назвали Вратами. Очевидно, если бы меня… как они сказали?… вскрыли?.. вскрыли, точно — энергия бы потекла через меня. И, наверно, не зря мной вновь заинтересовался тот белобрысый…