Теплая Птица - Василий Гавриленко

— Вот и ладушки, — усмехнулся Киркоров. — Тогда повернись и сложи руки за спиной запястье к запястью.

Я выполнил указание. Передо мной встали Джунгли, железнодорожная будка, костер, и Марина — ее задумчивые глаза и ровный голос, читающий стихотворение бывших.

Прикосновение металла неприятно. Наручники защелкнулись. Я повернулся лицом к решетке. Киркоров откинул полу плаща. На поясе у него помимо кобуры висела связка ключей.

— Бука, светани.

Киркоров зазвенел ключами. С потолка капала вода.

Я скоро увижу Марину. Радость в душе сменилась холодом, таким же, как холод наручников на запястьях. Что она сделала со мной? Я был игроком, возможно, лучшим в Джунглях, я оберегал Теплую Птицу, и вдруг… Я здесь, за решеткой, с этими странными людьми, и виновата во всем она. Скорее увидеть ее — я должен знать, что истинно: то, что происходит со мной сейчас, либо то, что случилось в доме, затерянном в Джунглях.

— Наконец — то.

Киркоров нашел ключ, вставил в замок. Ржавый скрип был сигналом свободы. Как только решетка распахнулась, я ринулся вперед. Длинная нога Киркорова преградила путь, я потерял равновесие и полетел на пол, носом — в щербатый камень.

— Ты, ублюдок, — зашипел Киркоров, склоняясь надо мной. — Еще одна такая выходка, и я вышибу тебе мозги к е…ной матери.

Единственный глаз этого человека полыхал такой яростью, что сомнений не было, — да, вышибет.

— Поднимайся.

Букашка помогла мне встать на ноги.

— Эх, Андрей, — голос Киркорова снова стал миролюбивым. — На твоем месте я радовался бы: в этих застенках томились цари и генсеки.

Букашка рассмеялась:

— Брешешь, Киркоров.

Ее смех мне понравился. Хороший смех.

— Почему вру? — возмутился одноглазый. — Я слыхал, что здесь сгноили Ленина.

— Ленин помер на даче с золотыми перилами. И не от того, что его сгноили, а потому, что впал в младенчество.

— Он из младенчества и не выходил. Тем более — на даче мог быть двойник Ленина.

— Ты бы это ленинцам сказал….

Я слушал странный диалог, мало что понимая, и думал: не рвануть ли вверх по коридору, пока на меня никто не смотрит.

— Ладно, хватит, — точно прочтя мои мысли, жестко сказал Киркоров. — Ты вечно споришь, Букашка. Иди вперед, освещай дорогу. Андрей — за ней.

Женщина пожала плечами и, направив перед собой луч фонаря, пошла по коридору. Я двинулся вслед. Тяжелые ботинки Киркорова застучали по каменному полу за моей спиной.

Коридор узкий, извилистый. Никаких ответвлений, либо дверей, — кишка, оканчивающаяся камерой, какую я только что покинул. Точно нора кролика, только не теплая и сухая, а сырая и мертвая, типичная человеческая нора…

На другой стороне кишки — противоположность камере — светлая зала. Как это по-человечески! Из света — во тьму за какие-то секунды…

От электрического света я на мгновение ослеп.

Длинный стол из красного дерева, окруженный черными креслами. На дальней стене — герб: золотой двуглавый орел. Посреди стола на листе металла полыхает костер.

— Снегирь, гаси свет. Генератор посадишь, — крикнул кто — то.

Во главе стола, прямо под двуглавым орлом, в кресле с высокой спинкой сидел подросток. Мальчик лет четырнадцати. Я никогда не видел в Джунглях детей и с изумлением уставился на него.

Но тут погасло электричество. Пока мои глаза привыкали к тусклому свету костра, Киркоров сообщил:

— Учитель, мы привели дикого.

— Я же просил не называть меня учителем, Киркоров, — голос мальчика был не по-детски хриплым. — И, тем более, не нужно называть диким нашего гостя. Присаживайся, Андрей.

Он показал рукой на ближайшее ко мне кресло. Я уже не удивлялся: здесь, похоже, все знали мое имя.

— Снимите с меня наручники, — сказал я, глядя в глаза мальчика, в которых отражался огонь костра. Он спокойно выдержал мой взгляд и кивнул Киркорову.

— Сними.

Киркоров заколебался.

Мальчик повторил приказание. Вздохнув, одноглазый подчинился. Потирая запястья, я примостился у стола.

— Меня зовут Христо, — представился мальчик.

Морщины на лбу, седина на висках. Но, особенно, — глаза: усталые, равнодушные, холодно-мудрые… Как две бездонные пропасти. Нет, это не мальчик. Пожилой мужчина, неведомой силой заключенный в теле ребенка.

— Что это за место?

Христо широко, по-мальчишески, улыбнулся. У него не было ни единого зуба — плоские изжеванные десны.

— Подземный бункер. Называется Кремль-2. Отсюда власти бывших намеревались управлять страной в случае Дня Гнева. Но… не успели спрятаться. Вышел немец из тумана, вынул ножик из кармана, кто не спрятался, я не виноват.

Христо то ли издал смешок, то ли кашлянул. За моей спиной захохотал Киркоров, которого сразу одернула Букашка.

Я пожал плечами.

— Ну, допустим. Но я-то здесь причем? И… где Марина?

— Ты прав, Андрей, — сказал Христо. — Без Марины мы не должны ничего обсуждать с тобой. Букашка, позови всех.

Букашка подошла к темному пролому в стене. Я догадался, что раньше это была шахта лифта, курсирующего от первого Кремля, общеизвестного, ко второму, тайному, подземному. Что скажешь, вымысла бывшим не занимать…

— Все к учителю. Учитель зовет!

Глухое эхо потащило слова сквозь землю наверх.

— Букашка, — поморщился Христо. — Я же просил…

Марина присела в кресло напротив. Одета в серый комбинезон, белая шапочка надвинута на лоб, рыжие пряди волос разметались по плечам. Сцепив пальцы у подбородка, я исподлобья посмотрел на нее. Она отвела глаза.

— Все в сборе, — удовлетворенно сказал Христо. — Познакомься, Андрей. Это Снегирь.

Над столом приподнялся широкоплечий краснолицый детина с окладистой бородой.

— Кисть потерял по пьяной лавочке.

— Спасибо за пояснение, Христо, — пробасил Снегирь и салютовал мне обрубком правой руки.

— Вовочка.

Мне улыбнулся щербатым ртом старичок с подвижными глазами. Морщинистое личико его обрамляли седые, похожие на паутину, волоски, каким-то чудом держащиеся на висках. Макушка Вовочки была блестящая и ровная, как яйцо, окунутое в масло, и в ней отражалось пламя костра.

— С Киркоровым и Букашкой ты уже знаком. Ну и с Мариной, конечно.

— Кто вы такие? — спросил я, обращаясь к Христо.

— В первую очередь, мы просто люди, — ответил тот, задумчиво глядя на огонь. — Во вторую, — мы возрожденцы.

— Возрожденцы?

— Да.

— Что это значит?

— Андрей, это трудно, почти невозможно объяснить тому, кто не знает всполохов.

— Он знает, — произнесла Марина.

— Да, — кивнул Христо. — И потому ты здесь, Андрей. Марина, кажется, уже говорила с тобой на эту тему?

— Нет, — соврал я, с удовольствием увидев, как лицо девушки краснеет.

— Ну что ж, — спокойно продолжил Христо. — Тогда я скажу тебе. Мы все видим всполохи, тот, кто утверждает, что не видит их, — лжет. Это проблески истины, отголоски прошедшей грозы. День Гнева одолел человека, однако ему не удалось до конца истребить память. Память бессмертна, как бы кому-то не хотелось обратного.

— Мне хотелось бы.

— Понимаю, Андрей. Я сам поначалу боялся всполохов, и не желал быть тем, чей образ предлагала мне память. Христо Ивайловым, сыном советника болгарского посольства, избалованным мальчиком, больше всего в жизни любящим ночные клубы, девочек и таблетки экстази. Или вот, Вовочка… Всполохи больше всех донимают его. В мире бывших он был важной шишкой, настолько важной, что мог бы предотвратить День Гнева. Во всяком случае, ему так кажется. Я прав, Вовочка?

— Прав, — отозвался старик. — Страх помешал мне…

— Ну, не расстраивайся, — мягко сказал Христо.

— А я не хотел быть Олегом Снегиревым, — произнес Снегирь. — Коррумпированным полицейским, за взятку пропустившим на футбольный матч женщину, оказавшуюся террористкой.

— Вот именно, — кивнул Христо. — А Киркоров не хотел петь глупые песни и носить блестящие одежды.

— Упаси Бог, — ужаснулся Киркоров.

— Букашка не желала быть Ольгой Букашиной, секретарем приемной комиссии, а Марина…

— Нет, Христо.

Марина резко выпрямилась, глядя на учителя вспыхнувшими глазами.

— Хорошо, — спохватился Христо. — Так вот…

— Если вы так страшитесь прошлого, — перебил я, посмотрев на Марину, — то какого же дьявола вы намерены возрождать?

Лицо Христо просияло:

— Ты не ошиблась, Марина. Похоже, он как раз тот, кто нам нужен.

Можно подумать, что вы нужны мне.

— Мы намерены возродить человека, Андрей. Не мир, в котором он жил, ибо тот мир был ужасен. Мир похоти и злобы, мир тела, бесконечной погони за комфортом и совершенного забвения души. День Гнева был неизбежен и необходим, как дождь в снедаемом зноем городе. Но человек не заслужил столь глубокого падения. Человек, при наличии воды, умывается так же легко, как пачкается. Мы хотим дать человеку воду и построить новый мир с умытым человеком.