Россия и Европа. 1462—1921- том 1 -Европейское столетие России. 1480-1560 - Александр Янов

ТРЕТЬЯ

ГЛАВА

ляне стяжатели

глава четвертая ПврвД ГрОЗОЙ

Иоси и н

часть вторая ОТСТУПЛЕНИЕ В ТЕОРИЮ

Крепостная историография Деспотисты

Язык, на котором мы спорим

Введение к Иваниане Первоэпоха Государственный миф Повторение трагедии

Последняя коронация?

глава пятая

глава шестая

глава седьмая

часть третья

иваниана

глава восьмая глава девятая глава десятая глава

одиннадцатая заключение

ВекXXI. Настал ли момент Ключевского?

глава третья 151

Иосифляне и не стяжатели

До сих пор я пытался сфокусировать внимание читателя на одной главной мысли: вопреки постулату Правящего Стереотипа об одно- линейности московской истории, самодержавная революция Гроз­ного просто не могла быть продолжением государственного дела Ивана III. Мы видели, как она его разрушала. И разрушила. Дотла.

Отказавшись от императива Реконкисты и повернув «на Герма­ны», революция эта положила начало первому в русской истории выпадению страны из Европы и одновременно с ним грандиозному мифу об особой, альтернативной Christendom, как называлась тогда христианская цивилизация, судьбе России.

Отказавшись от рационального законодательства и милитаризо­вав всю хозяйственную жизнь страны, подчинив ее целям несконча­емой войны, революция эта вызвала опустошительную экономичес­кую катастрофу, с описания которой и начинается эта книга.

Отказавшись от императива церковной Реформации, револю­ция Грозного царя, как увидим мы в этой главе, не только обрекла русское крестьянство на вековое рабство, но и на целое столетие по­грузила страну в фундаменталистскую пучину Московии, где земля еще в XVII веке — после Коперника, Галилея и Ньютона — считалась четырехугольной, а геометрия и астрономия — «богопротивными».

Отказавшись от идейного плюрализма, запугав и деморализовав страну массовым террором, она вернула её в глубокое Средневековье.

Россия просто стала другой страной.

И когда Геннадий Зюганов, пытаясь исторически обосновать не­обходимость реставрации СССР как «евразийской твердыни», с гор­достью именует Ивана Грозного «подлинным основателем россий­ской геополитической державы», он, пусть и не подозревая об истин­ном смысле этого заявления, совершенно прав.1 Ибо если первостро- ителем европейской России был Иван III, то начало евразийской «адо­вой твердыне» и впрямь положил Грозный. И в этом смысле он дей­ствительно оказался основателем новой военно-имперской державы.

Так или иначе, до сих пор сюжет властно требовал сосредото­читься не столько на социальных силах, что стояли за политическим курсом каждого из главных персонажей нашей трагедии, сколько на характеристике самих этих персонажей и их политики. Теперь при­шло время подробнее разобраться в том, что именно сделало кру­шение курса Ивана III наиболее вероятной, говоря языком Герцена, из исторических возможностей, стоявших тогда перед Россией.

Деньги против барщины

Глава третья Иосифляне и нестяжатели

Начнем, естественно, с судьбы крестьянства, т.е. подавляющего большинства населения страны. При Иване III жило оно еще в традиционных волостных общинах, обрабатывая либо черную (государственную), либо частновладельческую (церковную, боярскую, помещичью) землю и платило за это оброк — главным об­разом натуральный. Экономический рывок страны в первой полови­не XVI века, подготовленный европейским курсом великого князя, создал неслыханные раньше возможности быстрого обогащения за счет результатов земледельческого труда — и почтенная крестьян­ская «старина» начала необратимо рушиться. Парадокс состоял в том, что рушилась она по совершенно разным, даже противопо­ложным причинам.

С одной стороны, в России, как и повсюду в Северо-Восточной Европе, развивалась, как мы помним, феодальная дифференциа­ция. Проще говоря, посколькутогдашнее государство предпочитало расплачиваться с офицерами своей армии именно землей (с сидя-

1 Геннадий Зюганов. За горизонтом, Орел, 1995, с. 31,43.

щими на ней крестьянами, конечно), то рядом с наследственными вотчинами, росли, как грибы после дождя, временные, условные — на срок службы — «поместья».

Как всякие временные владельцы, помещики, естественно, не были заинтересованы в рациональной эксплуатации своей земли — зачем, если через три-пять лет может она принадлежать кому-нибудь другому? — ни тем более в судьбе сидевших на ней крестьян. Един­ственный их интерес состоял в том, чтобы извлечь из крестьянского труда немедленную — и, конечно, максимальную — выгоду. Тем бо­лее, что хлеб дорожал и на его продаже можно было заработать при­личные деньги. Традиционные, фиксированные, если не в законе, то в обычае, натуральные повинности помещиков не устраивали. Тре­бовали они поэтому от крестьян обрабатывать барскую запашку, урожай с которой можно было сразу же обратить в деньги. Так и ро­дилась на Руси та уродливая форма эксплуатации крестьянского тру­да, что впоследствии получила название барщины.

Поскольку это нововведение ни законом, ни обычаем не регули­ровалось, барская запашка постоянно росла за счет крестьянских земель. Н.Е. Носов называет это «процессом поглощения черных во­лостных земель поместным землевладением».2

В результате, как правильно описывал Джером Блэм, происхо­дил распад традиционной крестьянской общины. Помещик узурпи­ровал её права. Одного, впрочем, Блэм и эксперты его направления, как и следовало ожидать, не заметили. Зато обратили на это главное внимание советские историки-шестидесятники. Я говорю о том, что на протяжении всего досамодержавного столетия перевод крестьян с оброка на барщину был всего лишь малозаметной, можно сказать, теневой экономической тенденцией. Юрьев день Ивана III стоял на страже крестьянских интересов. И те из помещиков, кто перебарщи­вал, вполне могли в очередном ноябре остаться вообще без кресть­ян. Уходили от жадных помещиков обычно на боярские земли, где барщины, как правило, не было.

Н.Е. Носов. Становление сословно-представительных учреждений в России, Л., 1969, с. 284.

Разумеется, помещики за это бояр ненавидели. И Юрьев день тоже. Разумеется, мечтали они прикрепить крестьян к земле, закре­постить их, как мы бы теперь сказали. Но покуда властвовала в рус­ской деревне «конституция» Ивана III, даже самые жадные из них вынуждены были с нею считаться. Именно по этой причине в дерев­не доопричного столетия преобладала вовсе не та тенденция, кото­рую описывал Блэм. Преобладала историческая соперница барщи­ны — перевод крестьянского оброка на деньги.

Другими словами, параллельно с феодальной дифференциаци­ей шел в русской деревне противостоящий ей социальный про­цесс — дифференциация крестьянская. А она по логике вещей и к результату должна была вести противоположному. Не к барщин­ной, то есть, экспроприации крестьянства и тем более не к его за­крепощению, но к образованию мощной прослойки богатой кресть­янской предбуржуазии, «кулаков» — на языке товарища Сталина.

Масштабы этой дифференциации были в то столетие огромны. В особенности на Севере, который после новгородской экспедиции Ивана III и конфискации там церковных земель стал, по словам С.Ф. Платонова, «крестьянской страной».3 Из отдаленной окраины государства превратился тогда Север в самый оживленный его реги­он. Можно сказать, что Россия повернулась лицом к Северу. Ком­мерческое и рабочее население устремилось к северным гаваням. Ожили не только торговые пути, но и целые регионы, связанные с ними. Крестьянская дифференциация преображала Россию, делая ее хозяйство, по сути, неотличимым от экономики североевропей­ских соседей.

Одним из самых замечательных открытий историков-шестиде- сятников была, как, наверное, помнит читатель, обнаруженная А.И. Копаневым «Уставная земская грамота трех волостей Двинско­го уезда 25 февраля 1552 года». Вот его заключение: «Активная мо­билизация крестьянских земель, явствующая из Двинских докумен­тов, привела к гигантской концентрации земель в руках некоторых

3 С.Ф. Платонов. Проблема русского севера в новейшей историографии, Летопись за­нятий археографической комиссии, вып. XXXV, Л., 1929, с. 107.

крестьян и к обезземеливанию других». И не о каких-то клочках зем­ли, достававшихся богатым крестьянам, шла здесь речь, они покупа­ли целые деревни.

И самое неожиданное: двинские документы свидетельствуют, по словам Копанева, что «деревни или части деревень стали объек­том купли-продажи без каких бы то ни было ограничений». Перехо­дила земля из рук в руки «навсегда», т.е. «как собственность, как ал- лодиум, утративший все следы феодального держания».4