Сборник 7 ДАЛЕКО ЗА ПОЛНОЧЬ - Рэй Брэдбери

– Ладно, – произнес Бинс, – приступим.

Он шагал и шептал, шагал и шептал, шагал и шептал. Двое, четверо, вот уже шестеро повернулись и стали вынимать все из своих столов.

Уилл Морган сделал глубокий вдох и стоял, затаив дыхание.

Поравнявшись с ним, Бинс остановился.

«Ты ведь не скажешь этого? – подумал Морган. – Не надо!»

– Вы, – прошептал Бинс.

Морган крутанулся и едва успел ухватиться за чуть не опрокинувшийся стол. «Вы, – гремело у него в мозгу, – вы!»

Бинс сделал шаг и остановился перед Недом Эминджером.

– Ну что ж, старик Нед, – начал он.

Морган закрыл глаза и подумал: «Скажи ему, скажи, ты уволен, Нед, уволен!»

– Старина Нед, – с нежностью произнес Бинс.

Морган так и сжался от этого странного, дружелюбного и мягкого тона, каким говорил мистер Бинс.

В воздухе повеяло ленивым ветром южных морей. Морган в недоумении заморгал и выпрямился, шмыгая носом. Опаленная солнцем комната наполнилась запахом прибоя и прохладного белого песка.

– Нед, дорогой мой старина Нед, – ласково проговорил мистер Бинс.

Уилл Морган ошеломленно замер. «Я сошел с ума», – подумал он.

– Нед, – нежно произнес мистер Бинс. – Оставайся с нами. Останься.

А остальным бросил:

– Всё, обед!

Бинс ушел, а раненые и умирающие стали покидать поле боя. Уилл Морган наконец повернулся и внимательно посмотрел на Неда Эминджера, спрашивая себя: «Почему, Господи, почему так?»

И получил ответ…

Перед ним был Нед Эминджер – не старый и не молодой, а где-то посредине. Это был не тот Нед Эминджер, который, ничего не соображая, высовывался из окна душного поезда прошлой ночью или тащился по Вашингтон-сквер в четыре утра.

Этот Нед Эминджер стоял спокойно, будто прислушиваясь к далекому шуму зеленых лугов, ветра, листвы и беспечного лета, доносимому свежим озерным бризом.

Капли пота исчезли с его свежего, румяного лица. Глаза не были налиты кровью, в них была чистота, спокойствие и безмятежность. Словно зеленеющий остров, он стоял посреди мертвого, неподвижного моря письменных столов и пишущих машинок, которые могли в любой момент вдруг ожить и затрещать, как электрические сверчки. Нед стоял и смотрел, как уходят живые мертвецы. Ему было все равно. Он пребывал в великолепном, прекрасном одиночестве, облаченный в свое спокойное, прохладное и прекрасное тело.

– Нет! – вскричал Уилл Морган и бросился вон из комнаты.

Он бежал, сам не понимая куда, пока не обнаружил себя в мужской уборной роющимся как одержимый в мусорной корзине.

Он нашел там то, что и ожидал: маленький пузырек с этикеткой:

ВЫПИТЬ СРАЗУ:

ПРОТИВ БЕЗУМИЯ ТОЛП.

Дрожа, он откупорил его. Внутри еще оставалась крохотная голубоватая капелька. Качаясь, он подошел к раскаленному запертому окну и стряхнул эту каплю себе на язык.

Через мгновение Уилл почувствовал, будто его тело окунулось в прохладу прибойной волны. Его дыхание, словно живительный источник, наполнило комнату ароматом смятого лепестка клевера, тающего на языке.

Он так крепко стиснул пузырек, что тот треснул в его руке. Он вздохнул, глядя, как растекается кровь.

Дверь открылась. В нее заглянул Нед Эминджер. Достояв так с секунду, он повернулся и ушел прочь. Дверь захлопнулась.

Несколько секунд спустя Морган уже ехал в лифте вниз, брякая портфелем со всяким барахлом, которое он выгреб из своего рабочего стола.

Выходя, он обернулся и поблагодарил лифтера.

Должно быть, его дыхание коснулось лица лифтера.

Тот улыбнулся.

Ошалелой, непостижимой, очаровательной, прекрасной улыбкой!

В полночь в той маленькой лавке в скромном переулке было темно. В окне уже не было вывески с надписью: МЕЛИССА ЖАБ, ВЕДЬМА. Исчезли пузырьки и флакончики.

Целых пять минут Уилл Морган колотил в дверь – тщетно. Еще пару минут он пинал дверь ногами.

Наконец дверь со вздохом нехотя отворилась.

Усталый голос произнес:

– Войдите.

Воздух в лавке был лишь слегка прохладней, чем снаружи. Огромная глыба льда, в которой вчера он разглядел призрачные очертания прекрасной женщины, съежилась, потеряв добрую половину своего веса, и продолжала неуклонно таять, чтобы вскоре исчезнуть совсем.

Где-то во мраке стояла в ожидании та женщина. Но теперь, он чувствовал, она стояла одетой и собиралась уходить. Уилл открыл было рот, чтобы крикнуть, чтобы докричаться, но ее голос остановил его:

– Я предупреждала тебя. Ты пришел слишком поздно.

– Никогда не поздно! – возразил он.

– Прошлой ночью было еще не поздно. Но за последние двадцать часов внутри тебя оборвалась последняя маленькая ниточка. Я это чувствую. Я знаю. Так и есть. Она умерла, умерла, умерла.

– Что умерло, черт подери?

– Твоя душа, конечно. Умерла. Съедена. И переварена. Она исчезла. У тебя внутри – пустота. Ничто.

Он увидел, как ее рука протянулась к нему из темноты. Она коснулась его груди. Быть может, ему лишь показалось, что ее пальцы проникли сквозь его ребра, ощупали его потроха, его легкие, его несчастное, бьющееся в груди сердце.

– О да, она умерла, – печально произнесла она. Как жаль. Город снял с тебя обертку, как с леденца на палочке, и съел тебя целиком. Теперь ты всего лишь оставленная у подъезда пыльная бутылка из-под молока, в горлышке которой паук свил свою паутину. Грохот улиц, словно молот, раздробил в прах твой хребет. Подземка выпила твое дыхание, как кошка высасывает душу из младенца. Пылесосы вычистили твой мозг. Алкоголь растворил остальное. Пишущие машинки и компьютеры пропустили сквозь свое нутро твой осадок, раскатали на принтере, покрошили в мелкую чепуху и выбросили в канализацию. Ты расплылся в нервно мигающих строках на призрачно-бледных экранах старых телевизоров. А все, что от тебя осталось, вскоре подхватит городской автобус, похожий на огромного злого бульдога, и унесет прочь, сжимая тебя в своей резиновогубой пасти.

– Нет! – закричал он. – Я передумал! Выходи за меня замуж! Выходи…

От его крика ледяной гроб раскололся. Куски рассыпались по полу за его спиной. Очертания прекрасной женщины растаяли, оставив на полу небольшую лужицу. Уилл резко повернулся и нырнул в темноту.

Он наткнулся на стену, и в тот же момент послышался стук захлопнувшейся двери и звук закрывающегося замка.

Кричать было бесполезно. Уилл остался один.

Год спустя, июльским вечером, в подземке он в первый раз за триста шестьдесят пять дней встретил Неда Эминджера.

Среди всего этого скрежета, гула и потоков огненной лавы, через который мчались поезда, унося с собой в преисподнюю тысячи тысяч душ, стоял Эминджер – свежий, как листья мяты под летним дождем. Вокруг него плавились восковые фигуры людей. А Нед стоял, омытый водами лишь ему одному принадлежащего ручья, в котором плескалась форель.