Собрание сочинений в шести томах. Том 6 - Всеволод Кочетов

— Так вот, — сказал Вася Грудинин, не принимая наших шуток. — Там, в лесах, — он по карте указал на район вокруг Ново-Лисина, — немца бьют наши войска. Противник отброшен дивизией полковника Бондарева. Взяты трофеи. В ТАСС об этом знают, в «На страже Родины» — тоже. Одни мы без информации. Есть вот из Политуправления фронта кое-какие данные — показания пленных, И только. Если хотите, вот вам копии. И еще вот о чем я хотел бы попросить вас, ребята: захватите с собой Ваню Еремина. У него машины нет, передвигаться ему трудно, пусть поездит с вами.

Чувствуя себя виноватыми — прохлопали крупные события на фронте! — мы захватили листки, предложенные нам Грудининым, и, пополнив запас бензина, тотчас выехали в Слуцк, бывший Павловск, где, как предполагают, стоит штаб стрелковой дивизии Бондарева. Ехали на этот раз втроем: с нами был и наш добрый, веселый товарищ Ваня Еремин. Конечно же, мы с удовольствием приняли его в свою бригаду.

Вечерело, и в Слуцк мы въехали в этой вечерней, странной тишине. Где же и как искать победоносную дивизию? Здесь, в Слуцке, два с половиной года назад начинал я свою журналистскую жизнь литсотрудником маленькой, но ершистой районной газетки, имя у которой было «Большевистская трибуна». Поссорился насмерть с директором опытной сельскохозяйственной станции в Новой Деревне, под Пушкином, и ушел сюда, в эту газетку. Хорошая то была журналистская школа. Вспоминаю о ней с великой благодарностью. Понятно, что я знал в Слуцке многих, в том числе и секретаря райкома Якова Ильича Данилина, с которым мы были в добрых, дружеских отношениях.

В райкоме во всех окнах стояла темень. Но в эти месяцы мы уже нигде по ночам не видели светлых окон, и такая темнота ни о чем ином, кроме как о тщательности светомаскировки, не говорила. И верно, райком был полон народу. У Данилина шло совещание. Но не такое, как бывало прежде, когда я здесь сиживал в углу кабинета с блокнотом в руках. Не было ни прежней чинной, строгой атмосферы, не было никаких правил типа «Здесь не курят», не было пространных речей. Все курили, все говорили, но говорили коротко, видимо, только самое главное, важное. Данилин успевал слушать одних и тут же отдавать распоряжения другим. Люди входили и уходили. Совещание было не текущее, а текучее.

Нас Дапилин встретил радостно.

— Думали ли мы когда-нибудь, — сказал он мне, — что придется в такой вот обстановочке встречаться? Все капустой занимались да картошкой. Из-за них спорили и ссорились. А сейчас… — Он шепнул: — Сидим, думаем, кого в подполье оставить. Не каждый это может, а?

Но они, как выяснилось дальше, думали еще и о другом — как не оставить врагу скот колхозов и совхозов, собранный с полей урожай, машины; это же богатство, копившееся годами; сколько труда, нелегкого труда потрачено было для того, чтобы встали на ноги, разбогатели наши пригородные колхозы и совхозы.

— Яков Ильич, немец-то, говорят, отброшен, — сказали мы. — Может быть, и нет особой нужды со всем этим спешить — с эвакуацией? Дивизия Бондарева…

— Отброшен, верно, — перебил он. — Бондаревцы здорово бьют фашистов. Но… — Он почесал в затылке. И мы поняли его жест и его мысль. Поняли, что бывает всякое. Этого всякого мы уже насмотрелись.

А где бондаревцы сейчас, поинтересовались мы. Не знает ли кто об этом в райкоме?

— Там, за Ижорой, — был ответ. — В бою. Немцу дали жару, взяли у него трофеи — минометы, пулеметы, но немец вновь контратакует. Мы тоже в тех местах стоим. — Говорил это высокий худой капитан с висящей на поясе туго набитой полевой сумкой.

Данилин нас познакомил, сказал:

— Товарищ из укрепрайона. Артпульбатами ведает.

Артпульбаты, героические артпульбаты! Не многие знают о вас, не много пишут о вас. Но на скольких рубежах вы, именно вы держали, держите, изматываете, обескровливаете немецкие дивизии!

— Поедемте со мной, — предложил капитан. — И наше хозяйство посмотрите, и бондаревцев поможем вам найти. А то где же ночью-то одним плутать.

Распрощавшись с Данилиным, отправились в ночной путь. Капитан ехал на грузовике впереди, мы — следом. В полном мраке остановились.

— Теперь, товарищи корреспонденты, придется пешком. Машины оставим здесь. Дальше ими нельзя. По шуму моторов начнут бить.

С полчаса шли, путаясь ногами в сухой осенней траве, спотыкаясь. Потом стала подыматься над лесом луна, посветлело.

— Ну, теперь и вовсе надо быть осторожней, — предупредил капитан. — Правда, мы уже близко.

Идем вдоль берега. Зыбкая лунная тропинка бежит через реку, за которой лес, а на опушке леса — враг. Там, где лес, и за лесом мерцают огни, будто костры в ночном. Вот, думается, звякнет в кустах колокольчик, фыркнет стреноженный копь и пойдет тяжело скакать по лугу.

Но вместо этого глухой удар и чуть позже взрыв: слева от нас, в отдалении, с хрустом рвется снаряд. За первым — второй, третий… Нет, значит, не костры впереди, не ночное, а то горят, догорают наши села и деревни, уже сожженные, но все еще вспыхивающие под ночным ветерком.

Днем по этому берегу, как говорит нам капитан, не ходят. Мы не спрашиваем почему. О том достаточно ясно свидетельствуют воронки от снарядов, черные при лунном свете и глубокие, как сквозные дырья в земле. Земля между ними изодрана железными когтищами. Это следы мин.

Немцы вот уже несколько дней подряд — как только добрались до реки — шлют на этот берег снаряды, бомбят его с воздуха. Здесь один из очередных рубежей, преградивших им путь к Ленинграду, рубеж, на котором бойцы-ленинградцы изматывают, перемалывают силы гитлеровцев. Глубоко в земле скрыты наши доты и дзоты — пушечные, пулеметные огневые точки. Строили их рабочие и работницы Ленинграда, а теперь защищают тоже ленинградцы, наши товарищи, земляки. Нет, думаем, не зря копались бесчисленные рвы и траншеи руками мирных жителей великого города, не зря люди гнули спины под солнцем и под пулеметным огнем с воздуха. Где-то враг и прошел через эти рвы с ходу, а где-то и споткнулся, застрял. И если хотя бы десять процентов такого труда пошло на пользу, дело уже сделано, труд себя оправдал. Смешно было бы требовать в таком деле стопроцентной отдачи. Война же. Не ты один умный, а и враг не дурак. Не ты один думаешь, а и он занят тем же.

Размышляя так, спускаемся по узкому, извилистому ходу к дверям в землянку командного пункта. В землянке встречаем командира роты Суворова, его помощника Введенского, политрука Алексеева. Еще недавно их всех мы могли бы встретить и в Ленинграде. Алексеева — в цехах одного из больших судостроительных заводов, где он был заместителем секретаря парткома. Суворова — в земельной организации в должности техника по автоделу. Введенского — в учебном отделе спортивного общества «Спартак». А сейчас вот волею судеб они собрались в этом подземном обиталище, удивительно похожем внутри на обычную бревенчатую избу крестьянина. Видимо, в землю опустили, вкопали именно сруб такой избы. Коптят на столах две керосиновые лампы, непрерывно зуммерит телефон: то некая «Кура» вызывает «Журавля», то товарищ «25–25» просит к аппарату товарища «25–27».

Нас расспрашивают о последних новостях, об улице Марата, Выборгском районе, где живут семьи этих людей. Смотришь на них, и становится особенно ясным глубокий смысл слов, несколько дней назад сказанных командиром Суворовым его бойцам.

Когда рота только что пришла сюда, на этот рубеж, Суворов выстроил всех бойцов и сказал всего одну фразу:

— Запомните, товарищи, отсюда мы пойдем только вперед или… останемся лежать здесь навсегда.

Столкнуться с врагом пришлось им очень скоро. В тот же вечер командир заметил в бинокль движение на опушке, за рекой. Растянувшись на добрый километр по фронту, наступая из лесу к реке, из него цепью выходили люди. Известно было, что где-то впереди находились наши части. Встал вопрос: кто же это — свои или чужие? На всякий случай вся укрепленная линия стала готовиться к бою. Политрук пробрался на правый фланг к артиллеристам, командир остался в центре, с пулеметчиками.

Все стало ясным, когда за рекой застучали выстрелы. Это наше боевое охранение, заранее залегшее вдоль реки на том берегу, уже увидело и различило погоны наступавших солдат, услышало немецкую речь и ударило из винтовок.

За первой цепью немцев из лесу тем временем выходила вторая цепь, за второй — третья…

Выждав момент, рота открыла огонь из всех своих огневых средств. Снаряды пушек рвались над вражеской пехотой, пулеметы били по ее рядам. Немцы легли и дальше двигались только ползком. Но все-таки двигались.

Обнаруживать их стало труднее. Открытое пространство перед лесом тянулось каких-нибудь 300–400 метров, ближе к реке начинался густой колхозный смородинник, а на самом берегу уже была деревня, брошенная жителями.

Цепи немцев добрались сначала до смородинника, а затем вступили и в деревню, под прикрытие изб. Отдельные их группы попытались было с ходу переправиться и через реку.