Граф Карлштайн - Филип Пулман

…и в деревенской школе на целый день отменят занятия… —

ВОСЕМЬ… ДЕВЯТЬ…

…и все дети придут в замок… —

ДЕСЯТЬ… ОДИННАДЦАТЬ…

…каждый с букетом цветов для доброго графа Карлштайна!..

ДВЕНАДЦАТЬ!

Полночь!

«Господи, — думала я, — что-то происходит сейчас там, в лесу? Боже мой! Что же там происходит? Ведь пробил назначенный час, и теперь…»

И тут вдали тихо и глухо, точно во сне или в мечтах, пропел охотничий рог.

— Что это? — В голосе графа Карлштайна явственно слышалось сильное волнение.

И вновь зазвучал рог, но отнюдь не так весело и радостно, как звучит охотничий рог во время осенней охоты в лесу, полном солнца, свежего ветра и запаха опавшей листвы. Нет, в звуках этого рога отчетливо слышалась дикая, неземная, леденящая душу мелодия. Ибо то пел рог Замиэля!

Я услышала шорох. Это Снивельвурст подполз на четвереньках к окну и опасливо приподнял занавеску.

— Не тронь, болван! — рявкнул граф Карлштайн.

— Но я слышал…

— Тише! — прошипел граф.

Теперь рог звучал гораздо ближе, не более чем в одной-двух лигах[9] от замка, и мне казалось, что эти звуки льются откуда-то с высоты, прямо с пустынных небес, раскинувшихся над ледяными горными вершинами…

Снова пропел рог, и что-то загрохотало, точно первые грозовые раскаты. Что это? Топот копыт?

— Это Замиэль, — сказал граф, и в голосе его я отчетливо почувствовала ужас. — Да нет, не может быть… Просто сердце у меня бьется чересчур громко, так и несется вскачь!.. Поди-ка сюда, Снивельвурст, положи руку мне на грудь, послушай… Слышишь, как бешено бьется мое сердце?

— Ой, и правда, стучит, как барабан, ваша милость. Вот потому вам и показалось… Да, точно! И сомнений быть не может! Вам, пожалуй, лучше прилечь, ваша милость… А я вам еще стаканчик бренди налью…

— Да что со мной такое? — вскричал граф с каким-то сердитым удивлением. — Надо успокоиться! Взять себя в руки… Чего тут волноваться? Ведь все идет по плану, я все сделал правильно…

Я вся извернулась, но все же сумела чуточку приподнять свисавший со шкафа плащ и увидеть, что происходит в комнате. Снивельвурст, бледный как мел, усаживал графа в кресло, да и сам граф выглядел не лучше своего секретаря: лицо потемнело, глаза расширены и дико сверкают, руки так и вцепились в подлокотники… И могу поклясться: волосы у него на макушке так и шевелились от страха! Такого я еще никогда в жизни не видела! Мурашки так и побежали у меня по спине.

А снаружи…

Граф оттолкнул Снивельвурста, и тот, став еще больше похожим на жалкую крысу, отбежал на четвереньках в угол. А граф Карлштайн вскочил, бросился к окну и прикрыл глаза рукой. Потом, резко отпрыгнув от окна, он прижался спиной к стене и пробормотал:

— В конце концов, он ведь, наверное, и должен производить довольно много шума… — Казалось, граф разговаривает с самим собой, пытаясь как-то себя успокоить. — Не может же он охотиться совершенно беззвучно, правда?.. Но почему он направляется сюда? По-моему, он должен был после охоты вернуться в Броккен… Теперь-то он наверняка уже должен был настигнуть свою добычу — ведь за полночь перевалило…

Пронзительный дикий вой, на какой, по-моему, способно лишь существо невероятно жестокое и кровожадное, будто ножом вспорол царившую в комнате напряженную тишину. Гончие псы Замиэля! Граф, услышав их, как-то сразу обмяк, словно чья-то невидимая рука сдавила ему сердце, не давая дышать. Он еще сильнее вжался спиной в висевший на стене гобелен и поднес руку к губам. Лицо его совсем потемнело, став похожим на грозовую тучу или, точнее, на огромный синяк, отливающий черным. «Неужели его сейчас удар хватит?» — подумала я и, содрогаясь от ужаса и отвращения, заметила, что один глаз у него так налит кровью, что, казалось, она вот-вот брызнет оттуда, точно фонтан алых слез.

— Нет, нет… мне это просто кажется! Это не Замиэль… ведь полночь уже миновала… Да и приходил он не за мной… НЕ ЗА МНОЙ! Я ведь отдал ему требуемую добычу, верно? Нет, нет, это не он!

Из-под стола до меня доносилось какое-то невнятное бормотание, жалобное повизгивание, и я, с трудом оторвав глаза от страшного лица графа Карлштайна, увидела, что Снивельвурст, поджав к подбородку трясущиеся от страха коленки, пытается натянуть на себя край скатерти.

И снова послышался вой гончих, но уже гораздо, гораздо ближе! А еще стали слышны вопли, каких не способна издать человеческая глотка, и страшный свист хлыста, звучавший так протяжно и зловеще, что напоминал громы и молнии небесные. Жуткие звуки слышались теперь повсюду вокруг башни, и было ясно: это приближается сама Дикая Охота. Дико рычали и выли гончие псы, им вторило эхо в скалах, дрожавших от топота адских коней. Я принялась молиться, а граф все прижимался к гобелену и кричал:

— Нет, нет! Не меня! Я хороший! Я же решил стать добрым! Я раскаялся!

И тут послышался голос, глубокий, как недра гор, и величественный, как сами горы:

— СЛИШКОМ ПОЗДНО!

Оконное стекло разлетелось вдребезги, заметалось пламя свечи, гобелены, как живые, зашевелились на стенах, надулись пузырями, словно мощный порыв ветра проник прямо сквозь каменные стены. И граф Карлштайн, шатаясь, вскричал:

— Нет, нет!.. Никогда не бывает слишком поздно!

— СЛИШКОМ ПОЗДНО! ПОЛНОЧЬ НАСТУПИЛА И МИНОВАЛА. ГДЕ МОЯ ДОБЫЧА?

— В охотничьем домике. Я оставил их там и запер… Клянусь, я запер их там!

И снова прогрохотал тот голос:

— СЛИШКОМ ПОЗДНО! СЛИШКОМ ПОЗДНО!

— Нет… Не надо!

— ДЕСЯТЬ ЛЕТ Я ЖДАЛ ЭТОЙ НОЧИ. ГДЕ МОЯ ДОБЫЧА?

— Но я сам отвез их туда! И крепко запер дверь!

— ОХОТНИЧИЙ ДОМИК БЫЛ ПУСТ, ГЕНРИХ КАРЛШТАЙН.

— Неправда! Я не верю тебе! Это невозможно!

Порыв ветра, куда более сильный, чем все ветра, что когда-либо хлестали стены старого замка, сотряс башню до основания. Так порой способна тряхнуть молодое деревце сильная мужская рука. Граф Карлштайн упал на колени, безумно вращая глазами в поисках спасения. Один его глаз был налит кровью, а второй так расширен, что казалось, вот-вот выскочит из глазницы.

Но спасения не было. И снова могучий глас Дикого Охотника — звучный, как самый мощный орган, и полный какой-то пьянящей жестокости и насмешки — затопил казавшийся теперь маленьким кабинет графа, подобно тому как волна в штормящем море способна затопить потерявшее управление судно.

— ПОЛНОЧЬ УЖЕ МИНОВАЛА, ГРАФ КАРЛШТАЙН.

— Нет, нет! Умоляю тебя!

— ДЕСЯТЬ ЛЕТ НАЗАД МЫ ЗАКЛЮЧИЛИ СДЕЛКУ, И ТЕПЕРЬ Я ПРИШЕЛ, ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ТО, ЧТО МНЕ ПРИЧИТАЕТСЯ…

— Нет… нет!

Снова зазвенело разбитое окно, поднялись и сомкнулись, точно две гигантские руки, тяжелые шторы, и я увидела, что это вовсе не шторы и не руки, а развевающийся плащ, застегнутый у горла сверкающей огнем застежкой. Но у того, на ком был этот плащ, я не разглядела ни лица, ни тела, ни рук, ни ног. Казалось, он целиком состоял из непроницаемой ТЬМЫ. И эта тьма была ЖИВОЙ! И ХОХОТАЛА! И все вокруг было наполнено этим жутким хохотом и лаем гончих псов. А потом эта хохочущая тьма окутала графа Карлштайна и как бы приподняла его в воздух, точно легчайший листок бумаги, а потом мертвое тело графа с грохотом рухнуло на пол.

Что было после этого, я совершенно не помню, потому что лишилась чувств. А когда очнулась (это произошло, наверное, минуты через две, не больше), свеча уже не горела, и комнату освещал лишь холодный лунный свет, серебристой полосой падая в распахнутое окно с выбитыми стеклами (по обе стороны от окна висели изодранные в клочья шторы). Стол был перевернут. Граф Карлштайн лежал (слава богу, вниз лицом!) в центре комнаты, а его секретаря нигде не было видно. Скорее всего, сбежал. А где-то далеко, у самого горизонта, еще слышались, исчезая в небесах, отзвуки какого-то далекого вихря, который, вполне возможно, был просто плодом моего воображения. В самом замке царила полная тишина.

Я встала на ноги и, вся дрожа, стала ощупью пробираться к двери. После увиденного я не испытывала ни малейшего страха перед здешними слугами и по лестнице сбежала, совершенно не таясь. В огромном зале не было ни души, огонь в камине едва тлел, и лишь догорающие головни освещали пространство вокруг красноватым светом. Я поискала глазами лампу или свечу, чтобы зажечь ее от этих последних головешек, и тут услыхала чьи-то голоса. Разговаривали двое, да так испуганно и визгливо, что мне захотелось узнать, кто же это такие.

Оказалось, что это фрау Мюллер, за которой по пятам тащился… Снивельвурст! Оба скатились по лестнице в зал, насмерть перепуганные и больше всего похожие на мокрых крыс. Фрау Мюллер была в халате и ночном чепце, а в руках держала ковровую сумку. Похоже, у нее что-то случилось с лицом: щеки как-то странно провалились, нос и подбородок почти соприкасались, а взгляд был совершенно безумный. По-моему, примерно так должны были бы выглядеть жители Бедлама[10].