Вскрытые вены Латинской Америки - Эдуардо Галеано

Амазонское благоденствие словно испарилось. Сельва снова сомкнулась над тропами. Охотники за наживой отправились в другие области, прежде шумные поселки смолкли. Остались только те, кто теперь влачил жалкое существование, стараясь выжить, — работники, привезенные издалека и вынужденные трудиться до седьмого пота во имя чужих интересов. Чужих даже для самой Бразилии, которая только и делала, что внимала сладким песням мировых импортеров сырья, но не принимала серьезного участия в реализации каучука — финансировании /133/ его добычи, развитии коммерции, переработке продукта и распределении готовой продукции. Сладкая сирена разом онемела. До тех самых пор, пока вторая мировая война снова, хотя и не надолго, подняла цены на каучук из бразильской Амазонии. Когда японцы оккупировали Малайский архипелаг, союзные державы предприняли отчаянные попытки обеспечить себя резиной. В сороковые годы нужда в каучуке разбудила и перуанскую сельву[59]. В Бразилии так называемая «битва за каучук» снова бросила в сельву крестьян Северо-Востока. По представленным конгрессу данным оказалось, что во время этой «битвы» от всяких болезней и голода погибли 50 тыс. человек, оставшихся гнить в болотах.

Венесуэла долгое время отождествлялась с какао, родина которого — Америка. «Мы, венесуэльцы, созданы, чтобы продавать какао и ввозить на свою землю всякую всячину из-за границы», — говорит Ранхель[60]. Олигархи-какао, ростовщики и коммерсанты составляли «святую троицу отсталости». С какао сосуществовали, образуя его кортеж, животноводство (в степях льянос), производство индиго, сахара, табака и добыча некоторых полезных ископаемых. Но не случайно народ прозвал — и очень удачно — рабовладельческую олигархию Каракаса «Большое Какао». Эта олигархия разбогатела за счет труда негров, снабжая какао мексиканских горнопромышленников и испанскую метрополию. С 1873 г. в Венесуэле пустил корни и кофе. Кофе, подобно какао, нуждался в землях на горных склонах или в жарких долинах. Несмотря на вторжение наглого пришельца, какао все-таки продолжало свои захватнические действия, забирая влажные почвы Карупано. Венесуэла долго была аграрной страной, приговоренной к пыткам на колесе то взлетающих, то падающих цен на кофе и какао; эти оба продукта приносили /134/ доходы, позволявшие вести их хозяевам, их продавцам и ростовщикам паразитическую жизнь, буквально сорить деньгами. Но вот в 1922 г. в стране вдруг обнаружили нефть, и с тех пор она стала определять жизнь Венесуэлы. Внезапное открытие нового сокровища словно бы оправдало надежды четырехвековой давности испанских первооткрывателей, безуспешно разыскивавших вождя, якобы купавшегося в золоте. В одном из таких походов они, совсем помешавшись умом, приняли деревушку Маракаибо за Венецию, благодаря чему Венесуэла и получила свое имя[61].

В последние десятилетия XIX в. европейцы и североамериканцы стали предпочитать шоколад всем другим сладостям, превратившись в настоящих лакомок. Развитие промышленности дало сильный толчок расширению плантаций какао в Бразилии и стимулировало производство на старых плантациях Венесуэлы и Эквадора. Бразильское какао так же стремительно, как и каучук, примерно в то же самое время появилось на мировой экономической арене. Подобно каучуку, оно обеспечило работой крестьян Северо-Востока. Город Салвадор в Баия-де-Тодуш-лос-Сантуш превратился в один из самых значимых городов континента — как столица Бразилии и сахара, а затем и как столица какао. К югу от Баии — от Реконкаво до штата Эснириту-Санту, — между низинами побережья и горной цепью, латифундии до сих пор продолжают производить значительную часть сырья для удовлетворения мировой потребности в шоколаде. Как и сахарный тростник, какао привело к утверждению в стране системы монокультуры, выжиганию лесов, жизненной зависимости от мировых цен и беспросветной нужде рабочих. Собственники плантаций, живущие на набережных Рио-де-Жанейро и больше понимающие толк в коммерции, чем в сельском хозяйстве, не разрешают отводить ни дюйма своих земель под другие культуры. Их управляющие обычно выплачивают жалованье натурой — вяленым мясом, мукой, бобами; когда расчет производится деньгами, то крестьянин получает за полный день работы сумму, равную стоимости литра пива, и должен трудиться полтора дня, чтобы заработать на банку сухого молока.

Бразилия немало попользовалась милостями мирового рынка. Но уже в пору своего процветания она /135/ встретила серьезного конкурента в лице Африки. С двадцатых годов Гана вышла на первое место — англичане разбили огромные плантации какао с помощью самых современных методов в этой стране, которая тогда была колонией и называлась Золотым Берегом. Бразилию потеснили на второе место, а через несколько лет и на третье в мировом производстве какао. А ведь были времена, когда никто не мог предположить, какая жалкая судьба ожидает плодородные земли Баии. Выдержав натиск колонизаторов, почвы продолжали давать богатые урожаи: пеоны вскрывали ножами плоды какао, сгребали зерна в кучи, грузили в повозки, а ослы отвозили груз к сушильным корытам, и все больше валили деревьев, разбивали новые плантации и отвоевывали новые территории ударами мачете и ружейными выстрелами. Ничего не знали пеоны ни о ценах, ни о рынках. Они даже не знали, кто правит Бразилией: еще совсем недавно встречались работники в фазендах, убежденные, что император Педро II все еще сидит на троне. Хозяева какао потирали руки: они-то знали или думали, что знают. Потребление какао росло, а с ним росли цены и прибыли. Порт Ильеус, где отгружалось на суда почти все какао, называли «Королем юга», и, хотя ныне он зачах, там остались массивные дворцы помещиков, «фазендейро», являющие собой образцы дурного и претенциозного вкуса. У Жоржи Амаду есть несколько романов на эту тему. Вот как он изображает один из периодов высоких цен на какао: «Ильеус и вся зона какао купались в золоте, плавали в шампанском, спали с француженками, специально привезенными из Рио-де-Жанейро. В «Трианоне», самом шикарном кабаре города, полковник Манека Данташ зажигал сигары банкнотами в пятьсот тысяч рейсов, как делали все богатые фазендейро страны в прежние времена взлета цен на кофе, каучук, хлопок и сахар»[62]. /136/ Повышения цен вели к увеличению продукции, но затем цены падали. Подобные колебания с каждым разом становились все более резкими, и земли начинали терять своих прежних хозяев. Наступало время «нищих миллионеров»: плантаторы уступали место экспортерам, которые отбирали у них земли за долги.

Приведем лишь один пример: всего за 3 года, 1959 — 1961, цена на бразильские какао-бобы упала на одну треть. Позже хотя и отмечалась тенденция роста цен, по она отнюдь не обнадеживала; ЭКЛА также предрекла недолгое благоденствие[63]. Главные потребители какао — США, Англия, ФРГ, Голландия, Франция поощряют конкуренцию между африканским какао, с одной стороны, и бразильским и эквадорским с другой, чтобы закупать дешевое сырье. Оказывая влияние на уровень цен, они, таким образом, вызывают периоды депрессии, во время которых рабочие, связанные с производством какао, оказываются на улице. Безработные спят в тени деревьев и едят зеленые бананы, пытаясь обмануть голод; во всяком случае, они не едят дорогой европейский шоколад, который Бразилия, третий мировой производитель какао, как ни странно, импортирует из Франции и Швейцарии. При этом шоколад все более дорожает, а какао в относительном стоимостном выражении все дешевеет. В период за 1950—1960 гг. продажи эквадорского какао возросли по объему более чем на 30%, а по стоимости — лишь на 15%. Остальные 15% явились подарком Эквадора богатым странам, которые в тот же период направляли в Эквадор свою промышленную продукцию по возраставшим ценам. Эквадорская экономика зависит от экспорта бананов, кофе и какао — продукции, весьма подверженной резким колебаниям цен. По официальным данным, каждые 7 из 10 эквадорцев страдают от недоедания, а уровень смертности по стране один из самых высоких в мире.

Бразилия занимает четвертое место в мире по производству хлопка, Мексика — пятое. В целом Латинская Америка поставляет пятую часть хлопка, который /137/ необходим текстильной промышленности всей планеты. В конце XVIII в. хлопок превратился в ценнейшее сырье для промышленности Европы; Англия за 30 лет увеличила в пять раз свои закупки этого натурального волокна. Прядильная машина, изобретенная Аркрайтом одновременно с Уаттом, запатентовавшим свою паровую машину, а также созданный несколько позже механический ткацкий станок Картрайта послужили толчком развитию ткацкого дела и обеспечили хлопку, этому исконно американскому растению, ненасытные рынки за океаном. Порт Сан-Луис-де-Мараньян, лениво дремавший во время своей долгой тропической сиесты, которая нарушалась лишь посещениями двух-трех судов в год, внезапно был разбужен шумным вторжением хлопка: на плантации северной Бразилии хлынули рабы, а из Сан-Луиса ежегодно стали уходить по 150—200 кораблей, груженных каждый миллионом фунтов текстильного сырья. На заре прошлого века в результате кризиса горнодобывающей промышленности хлопок получил в свое распоряжение огромные массы рабов; исчерпав все золото и бриллианты на юге, Бразилия, казалось, возрождается на севере. Порт Сан-Луис переживал пору расцвета и плодил столько поэтов, что его прозвали «Бразильскими Афинами»[64], но вместе с процветанием в область Мараньян пришел голод, ибо здесь забросили выращивание продовольственных культур. Бывали периоды, когда для еды можно было купить только рис[65]. Эта история так же быстро кончилась, как и началась: за эйфорией внезапно последовал коллапс. Крупномасштабное производство хлопка на плантациях США, где земли плодороднее и работы по очистке и складированию сырья механизированы, сбило цены более чем на 30%, и Бразилия вышла из игры. Новый расцвет наступил во времена Гражданской войны между северными и южными штатами в США, прервавшей североамериканские поставки хлопка на мировой рынок, но он был недолог. Лишь в XX в., в 1934—1939 гг., бразильское производство хлопка сделало впечатляющий скачок вверх, однако затем снова произошла катастрофа: США выбросили свои излишки на мировой рынок и опять сбили цены.