Караван счастливых историй - Диана Машкова

Женю, когда она попала к нам в семью, словно отбросило в период младенчества, в тот возраст, в котором ее оставили. Везде, конечно, это описано и объяснено – ребенок должен пройти весь путь вместе с близким взрослым. Но до того как Женя пришла в нашу семью, я почему-то думала, что с моим ребенком такого не случится. Она казалась такой жизнерадостной, хорошенькой, разумной, было видно, что она абсолютно все понимает. В семье же все встало с ног на голову. В учреждении она хорошо ела, а дома перестала. Казалось бы, один и тот же продукт – там запеканка, а дома сырник – вызывал отторжение. Да и многие другие продукты пугали. Мороженое, например. Казалось бы, сладкое, холодное, приятное, все дети любят, а она кричала криком, когда ей его предлагали. То есть мы столкнулись с огромным перечнем всего, о чем сейчас рассказывают в школах приемных родителей. Она боялась купаться и в ванне, и под душем. Ее пугала своя, отдельная комната, и мы долго спали вместе. Ночью она постоянно вскакивала, куда-то шла, а у нас повсюду лестницы, поэтому приходилось загораживать каждый пролет и не спать – я банально боялась, что она упадет и расшибется. Одно время у Жени появилась склонность к систематически повторяющимся навязчивым действиям, которые она не могла контролировать. Она то методично отковыривала обои со стен, то расковыривала что-то у себя на теле, то дрыгала руками-ногами. Мы ходили по неврологам, они говорили, что это проявления адаптации, никакая не болезнь, просто надо этот период пережить. Но это же постоянно происходило, изо дня в день, и никто из нас не знал, что она сделает в следующий момент. По сути, в семье появился грудной ребенок, заключенный в тело трехлетнего. Интеллект, физические возможности и способности ребенка трех лет, но по уровню понимания – просто младенец. То есть, к примеру, Женя видит зубную пасту. Теоретически она, может быть, и знает, что этим надо чистить зубы. Но ей гораздо интереснее изрисовать пастой стены или попробовать ее в каком-то другом исполнении. Невозможно было абсолютно все предметы убрать из поля зрения, а Женя экспериментировала со всем подряд. Думаю, параллельно она фиксировала нашу реакцию, наматывала на ус, чтобы знать, как к тому или иному действию относятся родители. И вот таким образом выстраивала свою систему правил и понятий в доме. Именно это мне и разъяснила Людмила Петрановская. Я поняла, что не стоит ждать от Жени соответствия возрасту. Да, она, может быть, знает, кто такой Колобок и что такое красный свет светофора, но трехлетнего опыта жизни в семье у нее попросту нет. Почему кровные дети слушаются? Они уже прошли все нужные этапы в два месяца, в три месяца, в год. Младший ребенок видел, за что ругают старшего, а она всего этого не видела, не знает, и поэтому весь путь ей приходится пройти с нуля. Причем познавательный возраст без опыта опасен тем, что ребенок не знает границ. Обычно он уже в полгода, когда только начинает ползать, понимает, что в розетку ничего нельзя совать. А тут в четыре года впервые видит розетку. Надо? Надо! Полный вперед.

Но трудности адаптации со временем исчезают. Постепенно уходят страхи, ребенок успокаивается, привыкает к тому, что никто его не собирается бросать или выгонять. Да, иногда за что-то поругают, но чаще поцелуют. У нас на адаптацию ушло, наверное, года полтора – примерно столько времени Женя прожила и в Доме ребенка. Я многое сама для себя поняла за этот период, а еще проделала очень большую внутреннюю работу. Надо было добиться в себе желания полюбить искренне, а не формально, и я старательно отыскивала в дочке черты, которые мне нравились. У меня часто спрашивают: «А ты ее любишь, как своих родных?» Я точно знаю, что я люблю ее абсолютно отдельным чувством, как, впрочем, и всех своих детей. То, как я люблю младшего, которому четыре, – это одно, а любовь к старшему, ему двадцать один, совершенно другая. Женя привнесла в мою жизнь некое пятое чувство. Это, безусловно, любовь, но она другая. Мы с дочкой идем по пути обоюдного принятия. Я хотела бы, чтобы она понимала: мама остается мамой и когда целует, дарит платья, и когда строго объясняет что-то, ругает. Пытаюсь донести это до нее. Кстати, недавно она стала интересно реагировать, говорит: «Почему я тебя не слушаюсь? Потому что не ты меня родила. Вот если бы ты меня родила, я была бы совсем другая». Я ей объясняю, что все дети разные, «другие», но во всех своих детей я вкладываю абсолютно одинаковые ценности. А она стоит на своем, и логика тут, надо признать, непрошибаемая.

Как близкие отреагировали на появление Жени? Старшие дети сразу ее приняли, просто заранее согласились и сказали, что во всем нас с мужем поддержат. К маленькому не было вопросов, ему только два года было, а вот среднему на тот момент исполнилось 7 лет, и мы решили его познакомить с Женей еще на этапе Дома ребенка. Мои родители отнеслись к появлению девочки настороженно, но не более того. Активных негативных проявлений не было. Правда, мама до сих пор говорит, что все еще не приняла Женю, у нее нет желания тискать ее, целовать, как родных внуков. Но как раз эти страхи – не принять – меня тоже посещали, и я прекрасно понимаю, о чем она говорит. А друзья все были в восторге от нашего поступка, при этом им почему-то казалось, что мы совершаем подвиг. Хотя у меня что тогда, что сейчас не было ощущения, что я делаю что-то удивительное, усыновление – это обычная вещь. Ничего героического.

Сейчас адаптация уже далеко позади, и я, честно говоря, не вижу никаких явных последствий детдомовского прошлого. Острые вещи ушли, остались только особенности поведения конкретного ребенка. И моя кровная дочь могла бы быть такой же. Мы с этим просто живем. Допустим, мне мама говорит: «Она патологическая врунья, это все потому, что она детдомовская. Это у нее генетика плохая. Никто из твоих родных детей так не врет, как она». А я думаю, ну, значит, пятый ребенок у нас родился такой – до этого четверо мальчишек не врали, не врали, а вот теперь – раз, и пятый ребенок врет. Даже не врет, а фантазирует. Ну что с этим делать? Все нормально, продолжаем воспитывать.

Единственное, что меня сейчас беспокоит, – это мой внутренний, глубоко сидящий страх перед будущей встречей с кровной мамой Жени. Да, у нас в стране существует тайна усыновления. Никто не имеет права биологической матери передать координаты нашей семьи, чтобы она нас нашла. Но я сама часто себе представляю, как когда-нибудь Женя скажет: «Я хочу найти свою кровную маму». Думаю, как любой страх – этот нужно искоренять путем моделирования ситуации. Я соглашусь, и мы начнем вместе искать, а потом поедем на встречу с Жениной мамой. Понятно, что они не узнают друг друга сразу – я не верю ни в какой «зов крови», который при первой же встрече бросает людей в объятия. Я думаю, мы увидим женщину моих лет, скорее всего она будет выглядеть старше и вряд ли ухоженно. Хоть она и младше меня, но, очевидно, находится в иных социальных условиях, думаю, образ жизни возьмет свое. Скорее всего Женя сама не сможет с ней заговорить, наверное, это я скажу: «Послушайте, у нас к вам разговор. Вот эта девочка – ваша родная дочь». Не думаю, что даже в этот момент Женя кинется в объятия к своей кровной маме. Она, наверное, захочет узнать, почему ее оставили, что именно тогда произошло и почему мама так и не попыталась ее забрать. Может быть, эта женщина попросит у нее прощения, и они обе будут долго плакать… Но этого я не знаю, просто фантазирую. Подбираюсь к своему главному страху. Допустим, моя дочь после этой встречи скажет: «Ты знаешь, я хочу с ней жить, потому что она моя мама. Я понимаю, что она поступила неправильно, но я должна». Представим, что и мама Жени этого хочет, и моя дочь уходит к ней. Но как я ни пытаюсь это себе представить, в итоге все мои фантазии приходят к тому, что Женя возвращается обратно ко мне. Она вернется и скажет: «Нет, там все чужое, незнакомое и даже пахнет по-другому. Она не жила со мной все это время, она не целовала мои раны, когда я падала, она не носила меня на руках, когда я болела, она не водила меня в музей, она не рассказывала мне всего того, что рассказала ты. Ты моя мать». Я много думаю об этом, смогу ли я выдержать эту встречу и Женин уход? Я смогу, потому что знаю, она все равно вернется ко мне. И если она будет правильно мной воспитана, то, вернувшись, скажет: «Мы не можем ее бросить, она моя мать. Мы должны ей помочь. Она все равно близкий мне человек. И мы не можем оставить ее в беде». Если я все сейчас делаю правильно, то у Жени проявится сочувствие к кровной маме, она никогда не будет ее осуждать, никогда не скажет: «Ты плохая, потому что ты меня бросила». И когда я в своих страхах дохожу до этой точки, я понимаю, что это всего лишь страхи, как бы далеко они ни зашли. Все равно Женя мой ребенок, и, даже если она захочет жить со своей матерью, все равно меня она никогда не оставит. А для меня это самое главное. Двое старших детей у меня уже вылетели из гнезда, но они же все равно мои. Они все равно приходят, звонят, любят меня, даже если я уже не целую их пятки каждую ночь. Просто этот период прошел, он позади. Самый главный подвиг матери – это уметь вовремя отпустить свое дитя.