Любовь-морковь и третий лишний - Дарья Донцова

Воздух во дворе показался мне восхитительно свежим, я набрала полную грудь кислорода, ощутила легкое головокружение и услышала нежный голосок:

– Не могла бы ты мне еще разок помочь?

Я обернулась, с явным усилием толкая перед собой коляску, ко мне приближалась молодая мама.

– Пустышку дома забыла, – воскликнула она, – ну не переть же коляску наверх, покатай Мишку, я мигом сношусь!

Не надо совершать благородные поступки, потом трудно остановиться.

– Иди спокойно, – разрешила я.

Девушка кинулась в подъезд, а я стала прохаживаться с коляской между заваленными снегом скамеечками.

Юная мать словно сквозь землю провалилась, через четверть часа я стала всерьез размышлять над тем, как поступить с подброшенным мне младенцем, но тут непутевая родительница вывалилась из подъезда и заголосила:

– Господи, прости, пожалуйста. Сосед наш, Николай, страшный урод, запер дверь, а ключ в замке оставил, мне снаружи не открыть, он на игле сидит, совсем без соображения, еле-еле доколотилась, появился, перец мерзкий, зенки выкатил и давай орать: «Ночь давно! Люди с работы идут!» Ума не приложу, как от него избавиться, может, в милицию сбегать?

– Ты в какой квартире живешь? – перебила я тараторку.

– В тридцать второй.

– Давно?

– Ну.., не слишком. Меня, кстати, Ляля зовут, хочешь ириску?

Я вздрогнула, мигом вспомнив йоркшириху, почесалась и ответила:

– Очень приятно, рада знакомству, я Лампа, это имя такое, просто Лампа.

Ляля хихикнула:

– Суперское.

– Ну-ка скажи, тебе Альбина Фелицатовна Ожешко знакома?

– Нет, – удивилась Ляля, – а что?

– Эта женщина жила в тридцать второй квартире, и мне очень надо отыскать либо ее, либо каких-нибудь родственников дамы, допустим, сына.

Ляля попрыгала сначала на правой ноге, потом на левой.

– Скажи, нудное дело с ребенком гулять! Мне со всех сторон не повезло! У других балконы имеются, можно туда ребятеночка вывезти и, пока он спит, своими делами заниматься. А лучше бабушку иметь, только у нас с Николаем нет никого! Мы с ним вообще-то из Екатеринбурга, в Москву учиться приехали, он в автодорожный, а я куда попаду. В результате поженились, а жить негде, Колька пошел персональным водителем к хозяину, вот тут шоколадно получилось. Нам Иван Николаевич две комнаты выбил, настоящее счастье, теперь мы москвичи с постоянной пропиской. Сосед, конечно, урод, но ведь он и умереть может! Нам, правда, квадратные метры достались в ужасном состоянии, комнаты полгода закрытыми стояли, обои от сырости от стен отошли, кто до нас там жил – понятия не имею. Впрочем, похоже, что старуха.

– Почему? – спросила я.

Ляля толкнула туда-сюда коляску.

– А она умерла, одинокая была, все шмотки на месте остались, в шкафу платья, такие ни я, ни ты не наденем, всякие салфеточки кружевные, картины в рамах. Я думала, они ценные, потащила одну в скупку, а там меня на смех подняли, оказалось, репродукции, из журналов вырезанные. Нас сюда тетка привела из отдела, которым Иван Николаевич руководит, открыла дверь и заявила: «Лучше, ребятки, вам ничего не предложат, берите эту кубатуру, пока с соседом поживете, а там видно будет. Жилплощадь чистая, никто на ней не прописан. Прав на комнатки и скарб никто не предъявил в установленный законом срок, следовательно, вы полноправные владельцы всего будете». Но я знаю, кто тебе стопудово поможет!

– Да? – безнадежно поинтересовалась я.

– Вон видишь окошко на первом этаже?

– С белыми занавесочками?

– Ага, пошли, там Варвара Михайловна живет, она домоуправ, вернее, теперь уже нет, но про любого всю подноготную выложит. Тетя-гипноз, не хочешь, а все ей расскажешь. Давай, давай!

Вцепившись одной рукой в меня, а другой в коляску, Ляля быстрым шагом подошла к окну и постучала в стекло.

– Лялечка, ты? – донеслось из открытой форточки.

– Во, – шепнула молодая мамаша, – говорю же, гипноз, видит и чует под землей на три метра.

– Опять Мишенька соску выплюнул? – неслось из форточки. – Давай помою.

Занавеска заколыхалась, рама приоткрылась, наружу высунулась пожилая дама, которую легко можно было принять за сестру Зинаиды Самуиловны – прическа, маникюр, макияж.

– Где пустышка? – поежилась Варвара Михайловна. – Холод какой, словно в прежние времена.

– Сосочка у нас чистая, спасибо.

– Тогда зачем стучишь?

Ляля подтолкнула меня к окну.

– Это Лампа, моя подруга, она очень хочет с вами поговорить о.., о.., о…

– Альбине Фелицатовне Ожешко, – быстро добавила я, – квартира тридцать два, может, помните?

– Маразм еще не заключил меня в объятия, – кокетливо отозвалась Варвара Михайловна, – через окно полезете или в дверь войдете?

Я засмеялась, хозяйка тоже захихикала.

– Сейчас вам открою, – сказала она.

Глава 19

– Кто вы и почему интересуетесь Альбиной, – вперила в меня острые глазки Варвара Михайловна, усаживая на старинном кожаном диване.

Я навесила на лицо самую приветливую улыбку и сказала:

– Не встречался ли вам когда-нибудь глянцевый журнал «Мир историй» [7].

– Хорошее издание, – милостиво кивнула Варвара Михайловна, – вон на столике стопка лежит.

Надо же, какая я внимательная, сразу приметила журнальчик и правильно повела себя, кстати, я весьма положительно отношусь к «Миру историй» и не упускаю возможности купить его в начале каждого месяца. Изучив статью, всегда смотрю на имя автора и давно заметила, что материалы, подписанные Ниной Шварской самые занятные.

– Меня зовут Нина Шварская, – ляпнула я.

Варвара Михайловна всплеснула руками:

– Это вы писали в январском выпуске о неизвестных эпизодах биографии Достоевского?

Меня в свое время тоже привлек этот материал, я очень хорошо помню его, поэтому спокойно кивнула.

– Да.

– Вы талант.

Мне стало неудобно.

– Право, не хвалите меня.

Варвара Михайловна бросилась к буфету, причитая на ходу.

– Если б знать, что вы, Ниночка, придете.., минуточку, простите, но вы вначале представились.., э… Лампой.

Осознав свою ошибку, я подавила стон и быстро принялась выкручиваться из создавшегося положения.

– Верно, вы не ослышались, в моем паспорте написано Евлампия Романова, Нина Шварская – псевдоним, наш редактор категорически не желает видеть на полосе мое настоящее имя, оно ему кажется очень нарочитым, напыщенным. Кстати, многие литераторы пользуются не своей фамилией.

– Теперь понятно, – снова посветлела лицом Варвара Михайловна.

Поняв, что дама окончательно поверила неожиданной гостье, я ощутила порыв вдохновения и принялась бодро фантазировать:

– Сейчас я задумала цикл о старых московских жилых домах, о тех людях, которые ютятся в них всю свою жизнь…

– Правильно, – перебила меня Варвара Михайловна, – нас, коренных москвичей.., кстати, ангел мой, вы сами откуда будете?

– Я родилась в столице, – улыбнулась я, – младенчество провела на улице Кирова, нынешней Мясницкой, потом папе дали квартиру, и мы уехали в другой район. Но момент переезда я помню смутно, была слишком мала, единственное, что зацепила память: неподалеку от отчего дома была булошная, а там…

– Господи, – всплеснула руками Варвара Михайловна, – сразу видно, что вы, как и я, коренная москвичка, булошная, молошная, так говорят лишь те, чье детство прошло в пределах Садового кольца. Право, приятно встретиться с вами, нас осталось мало, всего ничего, вымирающая прослойка истинных москвичей, не тех, чьи родители перебрались сюда из деревни после войны, а тех, чьи прадеды возводили город. Вы, милая, из какой семьи?

– Мама была оперной певицей, бабушка тоже, – сообщила я чистую правду, – но в нашем роду аристократов нет, прапрабабка была крепостной у Шереметевых, правда, актрисой домашнего театра, очевидно, музыкальные способности передавались генетически, я сама окончила консерваторию по классу арфы, но, увы, карьера не сложилась, вот я и посвятила себя журналистике.

Варвара Михайловна закатила глаза.

– Ах, кажется, тысяча восемьсот шестьдесят первый год был давно, ан нет, всего ничего прошло.

Кстати, о крепостном праве, мой супруг, вечная ему память, царствие небесное, был профессором МГУ, историю преподавал. Как-то раз попались ему студенты – совершенные оболтусы, на лекции не ходили, семинары прогуляли, но на экзамен явились. Петр Петрович мой, добрейшей души человек, решил лентяев не корить, да и какой толк? Ну поставит он им «два», так они снова заявятся на пересдачу, вот и надумал профессор задать недорослям самый простой вопрос, чтобы ответили живенько и восвояси убирались!

Преподаватель посадил Митрофанушек и велел:

– Ну-ка, драгоценные студиозусы, хочется мне спросить вас о крепостном праве, пару слов всего, подготовьтесь и выходите.

После этой фразы Петр Петрович сел на стул и тщательно прикрылся газетой, преподаватель наивно надеялся, что лентяи приготовили шпаргалки или, по крайней мере, принесли учебники, откуда можно почерпнуть ответ на вопрос.