Додо - Гранотье Сильви

Он не задал мне ни одного вопроса, ответил чередой мычаний на мое предложение перезвонить им завтра. Я с грустью повесила трубку.

Когда я вернулась к Ксавье, у того созрели две идеи. То есть на две больше, чем у меня. И на оба его предложения я, как обычно, ответила «да».

21

На этот раз я не пожалела, что променяла свой мундир и блох на одежду пусть не самую приличную, но хоть новую. Это был отель для настоящих богачей. Позади конторки портье шла анфилада маленьких салонов, обещавших полную безнаказанность. Старый застекленный лифт на неспешной скорости возносился к берегам роскоши. Шаги смягчались толщиной ковров, звуки — толщиной стен, возраст — флером элегантности, а жизнь в целом — знаками глубокого почтения, полученными без всяких усилий: достаточно было того, что вы клиент.

Оговорюсь. Я могла явиться и в вонючем мундире с засаленным рюкзаком — уверена, что меня приняли бы с той же вежливостью, которая сглаживала все шероховатости, просто отказываясь их замечать.

Я получила минимальную порцию — легкий наклон головы, невозмутимое:

— Разумеется. Господин Альфиери ждет вас в своих апартаментах. Кстати, вот мадемуазель Альфиери, она вас проводит.

Есть в мире справедливость: за деньги всего не купишь. Мадемуазель Альфиери была жирным созданием на коротких лапках с редкими волосенками. Она оглядела меня, как это делают некоторые женщины при любых обстоятельствах, словно примеряясь к потенциальной сопернице. Учитывая ее стати, ничего утешительного я в этом не нашла. Ее темные глаза были слишком большими и выпученными, рот как куриная гузка, а над носом явно поработал хирург–косметолог. Как, возможно, вы заподозрили, она с первого взгляда показалась мне совершенно отвратительной.

Мы поднялись в молчании, сдобренном симпатичным поскрипыванием старого лифта, в котором я вдруг почувствовала родственную душу. Она постучала в дверь, открыла и прошла вперед так резко, что едва не задела меня по носу.

Ограничилась она тем, что зашептала на ухо отцу нечто темпераментное. Он ответил ей тем же, и она уселась с надутым видом.

Сеньор Альфиери, напротив, встал и добродушно со мной поздоровался. Он мне сразу понравился. Он был из тех людей, с которыми хочется расцеловаться четыре раза, по простому, приговаривая: «Привет, Джузеппе, скидывай пиджак, не стесняйся». Я удержалась от подобной бестактности и присела на диванчик, который он мне указал.

Мы расположились в той части апартаментов, которая считалась гостиной. Разумеется, он предложил мне выпить. Я, разумеется, отказалась, приклеившись глазом к бутылке итальянского вина, выглядывавшей из ведерка со льдом. Я обещала Ксавье держаться.

Скажу вам раз и навсегда. У Альфиери был такой итальянский акцент, что впору захлебнуться, но я изображать акцент не умею. Он тепло поблагодарил меня за то, что я пришла… сама. Ну вот, пошли намеки.

— Нет, нет, нет, поймите правильно. С тех пор, как в Италии начались громкие разоблачения, иностранцы повсюду видят мафиози. Посмотрите сами. Вот моя дочь. Со мной вы ничем не рискуете. Нет, нет, нет, я просто хотел с вами поговорить. Наш друг Хуго стал жалким лжецом, но я–то сразу понял, что вы и есть та самая Доротея, моя, то есть наша, Доротея Поля.

Ну он и борзый. Эти итальянцы все мачо. Но мне было только удобно, что он молол языком сам, не требуя этого от меня.

— Итак, — продолжил он тоном светской беседы, логичным, но донельзя смешным, — вы убили Поля.

— Да.

— Извините за бестактность, но это было по его просьбе? — Наверно, он заметил, что привел меня в полное недоумение, потому что заполнил недостающие графы: — Я хочу сказать, что Поль умер очень своевременно. Для него. — Он нервно прищелкнул пальцами: — Я хочу сказать, что именно тогда ему и следовало умереть. Ну, умереть… исчезнуть, не оставив следов…

— Вы хотите сказать, следов в виде банковских купюр.

— Ах, я хожу вокруг да около, а вы уже все знаете.

— Не все. Иначе меня бы здесь не было.

Я объяснила, что двадцать лет назад тот Поль, которого я знала, не имел ни гроша, вымогал у меня деньги, шантажировал и некоторым образом сам толкнул меня на убийство. Но в таком случае, о любой жертве можно сказать, что она сама нарывалась. Это еще не убийство по просьбе!

Он терпеливо продолжил:

— Да, но тело, мадмуазель. Тело. Что вы сделали с телом?

Предательство — последний барьер, который требуется преодолеть. Без этого никакая жизнь не полна. Ксавье убедил меня, что Хуго предал первым. Жалкое оправдание, но достаточное. И я все выложила: тем, чтобы тело Поля исчезло озаботился Хуго.

Физиономия Альфиери явила собой зрелище, которое стоило всех предательств в мире. У него чуть челюсть не отвалилась. Даже его брюзгливая дочь колыхнула жиром в темном углу, где витало ее неясное присутствие. А сеньор Альфиери, который безостановочно бегал по комнате, размахивая руками, словно пародия на итальянца, сел, пристроил свои маленькие ладошки на подлокотники того же размера, и по–прежнему с ошеломленным видом тихонько спросил:

— Вы хотите убедить меня, будто Хуго сделал так, чтобы тело его друга Поля исчезло?

Тут и я обратилась в статую горгульи — под стать синьору Альфиери. Я заговорила еще до того, как успела осознать последствия своих слов:

— Друга? Да они и знакомы–то не были.

Последовавшая за этим пауза, наверно, выглядела бы забавно, будь у нас более искушенный зритель, чем эта «моццарелла» на ножках. Мы обменялись бесконечным взглядом, который стоил многотомной эпопеи. Наши глаза сцепились в схватке — вначале на равных, замерев неподвижно, пока он не дрогнул первым, позволив пробиться вопросу, и тогда я со всей уверенностью в собственной честности постаралась взять верх; в ответ он ударил наотмашь, противопоставив уверенность в своей, я на секунду смешалась, пытаясь разглядеть ловушку, спрятанную за его зрачками. Он открылся, не сопротивляясь и давая мне возможность оглядеться, пока я не уверилась, что меня не ждет засада. Он был так же честен, как я. Осталось выяснить одно: нужны ли мы друг другу, или на этом следовало остановиться? Уверенность в нашей взаимной зависимости была подтверждена заочным рукопожатием, и каждый упал на свой табурет в углу ринга в ожидании следующего раунда.

Чтобы довести до конца метафору, скажу, что он первым снял перчатки и показал пустые руки в знак того, что первым открывает карты.

Хуго, интеллектуал, оппортунист и подлец, и Поль с его душой наемника, вечный проходимец, любящий вперемешку женщин, деньги, игру и неприятности, познакомились в исправительном доме. Наверно, после нескольких взаимных услуг они поняли, что отлично дополняют друг друга, и решили объединить свои усилия, чтобы разбогатеть. Хуго отводилась роль витрины, а Полю — доверенного подручного. Начинали они скромно. Поль своими махинациями добывал средства, а Хуго их преумножал и отмывал. Конечно, официально никакой связи между ними установить было невозможно. Идеальная организация для Альфиери, убежденного европейца, который решил наладить денежный оборот за пределами своей исторической родины.

Альфиери приступил к делу с осторожностью, вкладывая поначалу небольшие суммы. Удостоверившись, что система работает, он дал полный ход, и как раз в этот момент я убила Поля.

Альфиери перевел стрелки на Хуго, который поклялся всеми богами, что Поль не передавал ему исчезнувшие вложения и что речь идет о любовной драме. Он сам выбрал адвоката для защиты, чтобы надежнее меня нейтрализовать и не допустить расследования, которое могло бы помешать его махинациям. Альфиери сначала решил, что я сообщница, но когда увидел, что меня действительно поместили в лечебницу, а я так ни в чем и не созналась, и не обнаружив при этом никакой связи между Хуго и мной, в конце концов принял предложенную версию и вернулся в родные пенаты, дабы принести достойное покаяние перед достойным сообществом, которому он в данном случае сослужил дурную службу, за что и расплачивался долгие годы безоговорочным послушанием.