Грустные клоуны - Ромен Гари

— Жак. — Да.

— У тебя есть фотография, когда ты был маленьким?

— Нет.

— Жаль.

— Почему?

— Так… Матери недальновидны. Они никогда не думают…

Энн хотела скачать «они никогда не думают о других матерях», но осеклась. Он бы не понял. И, к тому же, она не была уверена. В эти дни месяца у нее было больше всего шансов забеременеть: снова приходилось рассчитывать на удачу. Иногда она рассматривала его лицо, чтобы выявить будущее сходство. Ею двигало не только желание родить от него ребенка, но и не в меньшей степени — нежелание навредить себе. Отныне только ребенок мог удержать ее от необдуманных действий.

— Пододвинься ближе. Да, можно еще.

— Так?

— Так.

Высоко в горах слышались колокольчики овец, а снизу, из долины, доносился детский смех; ветер, качалось, выбирал из всех шумов те, которые легче всего было нести с собой.

— Жак. — Да.

— Расскажи немного о себе. Ведь я тебя не знаю. Я ничего о тебе не знаю.

— Да нет же, кое-что знаешь.

— Может быть, в общих чертах. По верхам. А я хочу знать мелочи. Те, что имеют значение. Расскажи. У нас даже не было времени поговорить.

— Расскажи ты.

— Ну ладно… Сначала я вышла замуж.

— Это в общих чертах. Я хотел бы знать мелочи. Те, что имеют значение.

Она тряхнула головой и уткнулась носом ему в грудь. Рэнье взял ее лицо в ладони и поцелован в губы долгим поцелуем, как мужчина, отдающий все лучшее, что есть в нем самом.

— Вот видишь, — скачал он. — Вообще-то я думаю, что пора покончить со словами, как со средством выражения, и вернуться к поцелуям. Они говорят все. Они не умеют лгать. И даже когда пытаются обмануть, ложь сразу всплывает на поверхность, потому что язык сам спотыкается на ней.

— Мне следовало бы опасаться тебя, — скачала Энн. — Люди, которые красиво говорят, похожи на профессиональных танцоров. Те прекрасно вальсируют с любым партнером.

Рэнье нежно ласкал ее грудь, вкладывая в прикосновение всю нежность, на которую способна мужская рука. Его губы снова отправились в медленное странствие, которое прервал, вызывая ощущение полета, этот крик, даровавший ему жизнь и возвращавший все то, что он потерял, пропустил и испортил в своей жизни.

— Крик муэдзина, — пробормотал он.

— Помолчи.

— Но крик муэдзина вызывает ассоциации лишь с пальмой, минаретом, фонтаном и пустыней. Тогда как ты.

— Помолчи.

— … Твой крик дает все то, что было пропущено в жизни. Моя мать умерла в сорок третьем, не зная, что Франция стала свободной и что я остался в живых. Но теперь она это знает. Она услышала.

— Это не кощунство?

— Нет. Потому что я не способен на такое кощунство.

Шелестели листвой оливковые деревья, небо в белой пыли быстро неслось в вышине, и солнце нещадно слепило глаза. Сюда никто не добирался, кроме рыбацких лодок с рыбаками, которые, качалось, парили над долинами Мантона и мысом, над оливковыми деревьями и плантациями степных гвоздик. Энн и Рэнье приходили сюда каждый день, но однажды, подойдя к ручью, они увидели, что кладка убрана, а на другой стороне в зарослях кустарника их поджидали двое ребятишек, которым на пару было не больше двенадцати лет. Дети сердито смотрели на пришельцев. У мальчика на голове была бумажная треуголка типа наполеоновской, а девчушка стояла рядом, держась за его рукав. Они убрали доску — перейти на другую сторону было невозможно. Рэнье попытался вступить в переговоры.

— Это наше место, — заявила малышка. — А мост построил Пауло, — добавила она, показав на доску. — Мы были здесь раньше вас. Правда, Пауло?

Мальчик не произнес ни слова, лишь надул губы, выставил вперед босую ногу и, шевеля пальцами, с вызовом уставился на незваных гостей.

Рэнье настаивал, чтобы их пропустили, но Энн потянула его за рукав, и, развернувшись, они начали спускаться к дороге на Горбио. В этот момент девочка окликнула их. Они остановились. На другой стороне ручья шло долгое шушуканье: мальчик, по всей видимости, не соглашался со своей подружкой, но было ясно, что, несмотря на треуголку и сердитый вид, главным в их команде был не он.

— Что вы нам дадите, если мы вас пропустим?

Сошлись на том, что за пятьдесят франков мост будет опускаться каждый день после полудня. И каждый раз, когда они приходили, дети были на месте. Мальчик опускал мост и по-военному отдавал честь, пока они переходили на другую сторону. А потом дети стремглав мчались в деревню за мороженым.

Естественно, это были маленькие Эмберы.

XXII

Он стоял на террасе, и Энн хорошо видела его на фоне звездного неба. Воздух был напоен той морской свежестью, которая успокаивает и осушает слезы. Накануне, рано утром в дверь кто-то постучал. Это был человечек маленького роста с печально изогнутыми бровями.

— Прошу извинить, но у меня важное сообщение для…

Я пошла будить тебя. Вы не без враждебности обменялись рукопожатием. Маленький человечек посмотрел на меня долгим взглядом и приложил руку к сердцу, как это делают президенты Соединенных Штатов, отдавая честь флагу. В нем все было смешным. Чарли Чаплин говорил, что рассмешить людей — верный способ заставить их полюбить тебя.

Ла Марн достал из кармана газету и развернул ее.

— Вот, на третьей странице. Сегодня пополудни состоится встреча друзей шевалье Байяра.

— А, ну ладно, — сказал Рэнье.

— Должно быть, они повсюду вас ищут…

Ты захлопнул дверь у него перед носом.

Не нужно плакать. Надо быть, как говорят мужчины, сильной женщиной. Она встала, натянула белый пуловер и, сидя на кровати, посмотрела на разбросанные по полу газеты.

СТРАТЕГИЧЕСКАЯ АВИАЦИЯ США ПРИВЕДЕНА В БОЕВУЮ ГОТОВНОСТЬ.

«НУЖНО ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ ВОСПРЕПЯТСТВОВАТЬ ПРИМЕНЕНИЮ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ», — ГОВОРИТ ЭЙЗЕНХАУЭР.

БРАТСКИЕ НАРОДЫ СССР И КИТАЯ СПЛАЧИВАЮТСЯ ВОКРУГ ТОВАРИЩЕЙ СТАЛИНА И МАО…

Он уезжал через два дня.

Энн подумала о небоскребе ООН, который осматривала накануне отъезда, не подозревая, что разглядывает то самое место, где завязывалась ее судьба. «Войска Объединенных Наций высаживаются в Корее.» Эти слова на последних страницах газет не пробуждали в ней никакого отклика. В них было что-то далекое, незнакомое, нереальное. Ей казалось, что на самом деле они были не более, чем ошибкой. Небоскреб — никогда раньше человеческое устремление не заслуживало лучшего имени. Расположенная на Ист-Ривер, башня Объединенных Наций символизировала очередное бегство на небо человечества, одержимого невесть какой мечтой о недосягаемом. Погоня за несбыточным, так насмешливо называл Рэнье эту всепоглощающую тоску, и точно так же он мог бы сказать о себе самом.

Она вышла к нему на террасу.

— Куда, Жак? До каких пор?

Она пыталась говорить сдержанно, без излишней горячности в голосе, не выплескивая наружу свое возмущение и женский гнев.

— Почему все-таки Корея?

Он ответил не сразу, улыбнувшись так, будто просил у нее прощения.

— Это уникальный момент в истории, Энн, и его нельзя упустить. Коммунизм попал в руки безумного диктатора. Коммунизм — пленник Сталина.

— Выходит, коммунизм тоже нужно освободить, так?

— Ему нужно дать шанс развиваться свободно, как всем живым существам. Я не боюсь победы коммунизма — я боюсь его поражения. Потому что поражение — это всегда насилие, ужас, угнетение, страх. Вот уже четверть века Сталин мешает коммунизму жить, не дает ему расцвести, стать творением человечества. Он присвоил слова, сказанные его другом Горьким: «Если враг не сдается, его уничтожают». Этим он и занимается. Мы не сдадимся. Вот поэтому Объединенные Нации и сражаются в Корее. Повторю еще раз: сталинизм — это не коммунизм, это уродство, чудовищная историческая ошибка. Истинное лицо коммунизма можно будет увидеть только после падения Сталина.

«Одержимый, — подумала она. — Это безнадежно. Сидит с пустым рукавом на фоне звездного неба, искалеченный, но невредимый, и видит в поражениях лишь потенциальные победы». Она не хотела этого говорить, но не сдержалась:

— И всегда самые лучшие роли… Против Франко, против Гитлера, а теперь против Сталина… Все, как у нас в Голливуде. Звездный принцип. Кончится тем, что ты получишь Оскара. Оскара за самую лучшую роль в самой лучшей борьбе. Я не хочу тебя обижать, но.

— Да нет же, ты меня не обижаешь. Это похоже на правду. Однажды деревенский мальчик лет одиннадцати-двенадцати попросил у меня автограф. Ну да! Он встал передо мной и строго на меня посмотрел. «Это правда, что вы герой? — Нет. — А папа сказал, что вы — участник Движения Сопротивления. — Ну да. — Тогда могу ли я получить у вас автограф?» Я расписался. Он поразмышлял немного, а потом спросил: «А что такое участник Движения Сопротивления?» Смешно, правда?

— Нет. И не стоит отправляться умирать в Корею, чтобы освежить ему память. Что ты защищаешь, Жак? Что, конкретно?