Литературная Газета 6460 ( № 17 2014) - Литературка Литературная Газета

В лагере, в который он попал, отбывала наказание молодёжная элита – дети знаменитых и просто известных революционных деятелей, например сын Красина и племянник Орджоникидзе. В лагере Феликс сдружился с Никитой Кривошеиным, сыном русского эмигранта, ставшего героем французского Сопротивления и на волне послевоенного патриотизма вернувшегося на Родину. Отца не тронули, но сына на всякий случай, чтобы не распространял идеологическую буржуазную заразу, отправили за колючую проволоку. Соседом Феликса по нарам оказался молодой литовский священник. Результатом этого тесного сосуществования стало обращение отпрыска профессиональных революционеров-атеистов в глубоко верующего католика. Обладая феноменальной памятью и неординарными способностями, за шестнадцать лагерных лет Феликс выучил пять иностранных языков (латынь, греческий, французский, немецкий, английский), ознакомился с шедеврами мировой литературы, увлёкся теологией и приобрёл специальность слесаря-лекальщика.

После освобождения ему не разрешили жить в Москве, и он поселился в городе Горьком (ныне Нижний Новгород), работал на заводе, учился заочно на истфаке и время от времени по спецразрешению навещал маму в столице. Людмила Ивановна не могла примириться с католицизмом сына, бесконечно и безрезультатно с ним спорила, что не мешало ей пытаться устроить его личную жизнь. На свою беду, Феликс без памяти влюбился в Люсю Боннэр, дочь материной подруги и соратницы, старой большевички из соседнего подъезда. Увы, будущая знаменитая правозащитница скромному венку бывшего политзаключённого предпочла терновый венец академика-диссидента Сахарова. С горя Феликс женился на далёкой от политики врачице Майе, уехал в Иерусалим к Гробу Господнему и стал известным католическим теологом. Но это случилось потом-потом, а пока что мы с Людмилой Ивановной делили кухонный закуток коммуналки в доме постепенно вымиравших старых большевиков. Советская власть Людочку полностью реабилитировала, наделила приличными квадратными метрами в центре Москвы, назначила более чем значительную пенсию, прикрепила к привилегированной поликлинике, направляла раз в год совершенно бесплатно в санаторий – то в Сочи, то в Кисловодск, поздравляла со всеми красными датами календаря, подкрепляя открытки праздничными пайками, которые немедленно отправлялись сыну.

Как истинный член партии Людмила Ивановна была: 1) всё ещё идеологически выдержана; 2) морально устойчива; 3) пользовалась беспредельным уважением выживших в сталинском ГУЛАГе товарищей и 4) до чрезвычайности была скромна в быту. Она вполне разделяла бабушкины взгляды на питание: чем проще, тем лучше, и не надо тратить драгоценное время на стояние у плиты. Поутру она варила себе густую геркулесовую кашу на воде, иногда заменяя её полпачкой творога, а с кофе съедала бутерброд с сыром. На вечер готовилась гречневая каша с маслом, которую часто сопровождал солёный огурец или квашеная капуста. Несколько раз в неделю Людмила Ивановна обедала в таинственной большевистской столовой, откуда приносила готовые котлетки или голубцы. Время от времени она варила себе небольшую кастрюльку супа. Мне запомнился только рыбный суп, потому что он сильно и не очень приятно пах на всю коммунальную жилплощадь. В память о далёком и тяжёлом владивостокском детстве покупалась банка «Лосось дальневосточный в собственном соку» и вываливалась в кастрюлю с кипящей мелконарезанной картошкой. Получалось быстро, дёшево и сердито.

Само собой разумеется, Людмила Ивановна попала в сети дедушкиного обаяния. В его присутствии она хорошела, её железобетонный характер мягчал, она смеялась его шуткам и заливалась краской, когда он целовал ей руку. По-моему, она была в него тайно влюблена и страшно завидовала бабушке, но никогда и никому и ни под какими пытками в этом бы не призналась. Однажды дедушка пригласил её на свои именины. Конечно, она не одобряла отмечание дня ангела, но деду об этом не сказала и всех нас удивила своими подношениями – баночкой собственноручно сваренного кизилового варенья и миской тушёной свёклы. Неожиданно свёкла всем понравилась, её ели и нахваливали, а Людочка розовела от похвал и рассказывала, как просто блюдо готовится. В отваренную и натёртую на крупной тёрке свёклу добавлялись томатная паста, слегка обжаренный мелконарезанный репчатый лук, растительное масло, соль, и всё это тушилось под крышкой на среднем огне минут двадцать. Подобная простота поразила бабушку, и блюдо было принято на вооружение. К тому же тушёная свёкла способствовала улучшению пищеварения, что придавало блюду особую медицинскую ценность. Со временем в рецепт были внесены небольшие изменения: для усиления вкуса и цвета стали добавлять немного лимонного сока и сахарного песка.

За три года до начала перестройки дом старых большевиков дал опасную трещину, и нас всех в срочном порядке стали расселять в строящемся Строгино. Оставшиеся в живых делатели Великой Октябрьской революции написали в горком партии гневное письмо: мол, мы вам советскую власть устанавливали, а вы нас за Можай в Строгино хотите загнать? Не выйдет! И не вышло. Все жильцы осели в центре Москвы в квартирах за выездом. Бабушка оказалась на улице Горького, а Людочка воссоединилась с дочерью и поселилась у Савёловского вокзала. Людмила Ивановна тяжело переживала смену политических ориентиров в стране, чувствовала себя потерянной и ненужной. Развал СССР она не пережила.

Новое место жительства не повлияло на старые семейные традиции. Как и прежде, праздничный пасхальный обед собирал всех родственников и друзей дома. В восемьдесят восемь лет бабушка оказалась владелицей двухкомнатной квартиры на главной улице Москвы, в трёх минутах ходьбы от метро, с троллейбусной остановкой под окнами дома, но полюбить Миуссы ни бабушка, ни я так и не смогли. Бабушке больше всего не хватало уютной церквушки в Филипповском переулке, куда мы с ней ходили к всенощной перед Светлым Христовым воскресеньем, делая перерыв между двумя этапами изготовления творожной пасхи – подготовительным и соединительным.

Сигналом к началу работ служило извлечение в Страстную пятницу из бабушкиного сундука-кофра деревянной пасочницы, завёрнутой в серое полотняное полотенце с вышитыми красными петушками по краям. Конусообразная четырёхчастная конструкция из древесины дуба с пазами и выступами, с вдавленными во внутренние поверхности буквами Х.В. и узорчатыми крестами явно дышала на ладан. Она родилась в XIX веке, и бурные события XX века её надломили. От полного распада спасли наложенные на раны медные полоски с крошечными, тоже медными гвоздиками. В ту же пятницу добытые два килограмма творога отправлялись под ночной гнёт; из твёрдого панциря миндального ореха то щипцами, то с помощью молотка извлекались ядра, наполняя собой двухсотграммовый стакан, из которого затем пересыпались в эмалированную кружку, заливавшуюся кипятком. В результате пятничных действий в субботу утром творог превращался в единую монолитную массу, потерявшую вместе с лишней жидкостью неприятную кислоту, а коричневая плотная миндальная кожура легко сползала, обнажая белое тело ореха. Миндаль мелко резался, резались и апельсиновые цукаты, а если удавалось разжиться вареньем по-киевски, то к цитрусу добавлялись засахаренные вишенки, корки дыни и арбуза.

Ближе к вечеру к столу прикручивалась мясорубка, а к её ручке приставлялся желательно мужчина. Этой чести в разные времена удостаивались дедушка, папа, сын Людочки Феликс, саратовский племянник Кирилл, кузен Жорж… В мужские обязанности входило дважды провернуть творог с кусками сильно охлаждённого сливочного масла (400 граммов). Естественно, творог отчаянно сопротивлялся, вылезал из жерла мясорубки, не желая прокручиваться, особенно во второй раз. Рука крутящего тоже начинала выказывать неповиновение и всё чаще требовала передышки. Однако хуже всех приходилось тому, кто деревянной ложкой стирал восемь желтков с двумя стаканами сахара. Белые сладкие кристаллы скрежетали и ни в какую не хотели превращаться в нежную жёлтенькую единообразную консистенцию. Понятно, что после подобных усилий снятие цедры с трёх лимонов на мельчайшей тёрке казалось невинной младенческой забавой.

В доперестроечную эпоху в церковь ходили по глубокой внутренней потребности. Народу в храме бывало не очень много (не считая Елоховского собора), лица пришедших искренне отражали приподнято-праздничное состояние, а песнопения наполняли душу умиротворением. Вернувшись со службы, мы ставили пластинку со «Всенощной» Рахманинова и завершали труд над главным пасхальным sp[?]cialité de la maison.

В жёлтом с красными цветами китайском эмалированном тазике воссоединялись все компоненты. Сначала дважды пропущенный творог с маслом тщательно перемешивался со стёртыми с сахаром желтками, а уже в их густую массу постепенно внедрялись миндаль, цукаты и лимонная цедра. И опять рука мешавшего вертеть ложкой уставала... И вот последняя добавка – две пачки 20%-ных сливок по 150 граммов в каждой. Наступал торжественный момент закладки высочайше калорийного содержимого тазика в выстланную марлей пасочницу, которая затем с трудом втискивалась в переполненную холодильную камеру, где должна была избавиться от лишней жидкости, стекавшей из срезанной верхушки дубового конуса в подставленную мисочку.