К вам обращаюсь, дамы и господа - Левон Сюрмелян

Свободная бродяжническая жизнь была мне гораздо больше по вкусу, но вмешались друзья, и Вардапет согласился взять нас обратно при условии, что мы будем просить прощения на коленях.

Вначале мы отказались от подобного унизительного условия, но нас уговорили согласиться, ведь, в конце концов, он наш учитель и в какой-то мере отец всем нам. Вардапет считал нас упрямыми и своевольными и был полон решимости «сломить нашу волю», поскольку двумя основными принципами школьной дисциплины являлись послушание и покорность. Избиение турка-носильщика, кроме всего прочего, выглядело бунтарством с нашей стороны, а бунтарство было серьёзнейшим проступком, за который немедленно исключали из школы.

Мы вернулись в школу ради будущей поездки в Венецию и поднялись в комнату Вардапета, чтобы просить прощения. Дверь была закрыта, и пока мы толкались, размахивали кулаками, дрыгали ногами, фыркали и прыскали со смеху, Нурихан осторожно постучал.

— Entrez! — послышался голос Вардапета.

Мы вошли и стали перед ним на колени. Он сидел в глубоком раздумье за письменным столом — безупречный в своей чёрной молитвенной сутане. Он не взглянул на нас, его большие карие глаза были устремлены на лежащие перед ним бумаги. На стене висело распятие, а под ним — портрет аббата Мхитара Себастаци. В комнате было ещё несколько картин — остров Св. Лазаря в Венеции, Дева с младенцем, снимок, изображающий Вардапета в момент захоронения в Трапезунде останков мхитаристских монахов, убитых турками.

Мы ждали, что он заговорит, но он молчал, раздумывая. Затем, облокотясь на стол, коснулся бледными монашескими пальцами открытого лба и проникновенным голосом сказал:

— Месть — самая греховная из всех человеческих страстей.

Переждав ещё немного, как бы собираясь с мыслями, он поднял глаза и посмотрел на нас.

— Дорогие мои сыновья, турки срубили старинное древо нашей нации, — сказал он. — Вы обязательно должны отомстить за себя. Это ваш самый большой патриотический долг, священное дело всей вашей жизни. Но должны отомстить как христиане и мхитаристы, поднявшись к вершинам достижений человеческой мысли, принести честь своей школе и нации. Вы должны стать настолько угодными Богу, чтобы весь цивилизованный мир, указывая на вас, говорил: «Это молодые побеги того крепкого старого дерева, которое срубили турки, но корней уничтожить не смогли. Оно выросло и вновь зацвело». Господь простил врагов своих и сказал, что они не ведают, что творят. Задача, которую я возлагаю на вас, потребует проявления мужества, отваги и воли.

Жестом он разрешил нам подняться. Мы встали и поцеловали ему руку.

— Вы, наверное, удивляетесь, — сказал, улыбаясь, Вардапет уже иным, весёлым тоном, — почему мне нужно было поставить вас на колени. Когда-нибудь вы поблагодарите меня за это. Наполеон говорил: «Чтобы командовать, надо прежде научиться повиноваться».

В течение следующих нескольких недель я совершенно изменился. Теперь у меня появился свой внутренний мир, мир тайный, загадочный, как остров в тропических морях, как новая Вселенная; во мне произошло как бы раздвоение личности — моё обычное внешнее «я» и тайное, внутреннее.

Я открыл для себя сокровищницу книг, меня тревожили мысли, и я искал ответы на миллионы вопросов. Я жадно смотрел на любую книгу, любой клочок печатной бумаги, стремясь поглотить всё, что когда-либо было издано. Я хотел бы жить на острове один, как Робинзон Крузо — читать и размышлять там все семь лет, а после этого вернуться в мир мудрым человеком.

Узнав, что у Бенджамена Франклина был дневник, я немедленно завёл свой собственный и занёс в особую, составленную для этой цели тетрадь список тех добродетелей, которые нужно было блюсти ежедневно. И каждый вечер после занятий — а к тому времени мы были в школе на полном пансионе — я ставил плюсы и минусы против каждого пункта, оценивая себя со всей строгостью. Я делал вид, будто переписываю уроки, а между тем занимался нравственной бухгалтерией.

В это самое время ураганом захлестнула Трапезунд русская революция. Русские покидали фронт, заняв все дороги и корабли в стремлении попасть домой. Пили водку, ругались, пели, играли на гармошках и балалайках, стреляли в воздух из ружей и рвались домой… Через несколько месяцев русские ушли. Турки-носильщики пошли служить в турецкую армию, которая в то время стояла по другую сторону мыса Йорез. Теперь им оставалось биться только с армянами и кучкой грузин. Армяне и грузины создавали свои национальные армии. Для турок русская революция явилась истинным даром аллаха.

Ответственным за судоходство между Трапезундом и Батумом был назначен какой-то грузинский князь. Нам нужно было бежать прежде, чем турки вернутся в город. В городе не осталось никого, кто бы мог им противостоять. Хорошо знакомый с психологией грузин: есть, пить и веселиться, Вардапет пригласил князя на обед. Он выглядел франтоватым аристократом — ну вылитый принц и внешностью и манерами. В форме русского офицера, в белой овчинной шапке и с маленьким золотым кинжалом на боку, он явился в школу со всей своей свитой.

Они обедали наверху в кабинете Вардапета, поглощая жареных уток, плов, макароны, абрикосовый джем, мацун и пахлаву. И запивали бутылками кахетинского. (Мы тогда уже голодали). Вардапет находился в своей лучшей дипломатической форме — ублажал и льстил им. Когда он подал знак, мы вошли в комнату и запели грузинскую застольную, которой нас научил Вардапет. Если и есть на свете хоть что-нибудь, что грузины любят больше вина, — так это их народные застольные песни. Князь был в восторге. Он поднялся с места и обнял самых маленьких среди нас. По второму знаку Вардапета выступил вперёд мой одноклассник и продекламировал французское стихотворение об Армении и по-французски же объяснил, что оно написано Жаном Экаром, членом Французской Академии. Это было самым утончённым комплиментом, которым удостоил гостей Вардапет, поскольку предполагалось, что господа знают французский. Они, вероятно, ни слова не поняли, но тем не менее аплодировали.

Князь отдал нужные распоряжения, и через два дня на военно-транспортном корабле мы отплыли в Батум. Тем временем мои сёстры вместе с доктором Метаксасом и его семьёй уехали в Новороссийск. Многие греки остались в Трапезунде, но доктор Метаксас опасался новой встречи с Ремзи Сами-беем.

Батум, этот весёлый город балалаек, выглядел сейчас печально и уныло. Под нажимом Германии Советская Россия вынуждена была сдать Турции всю кавказскую зону: Батум — Карс — Ардаган, так же как и всю Турецкую Армению, занятую русскими ранее. Но армяне и грузины, претендуя на эти территории, как на свои, отказались признать договор, подписанный Советской Россией. Грузины взялись защищать Батум, а армяне — Карс, Ардаган и Баку. Баку не находился на армянской территории, азербайджанцы требовали признать город своей столицей, бакинские армяне всех фракций были полны решимости не позволить туркам и немцам захватить Баку. Они подавляли мусульманские восстания в городе и в течение десяти месяцев обороняли его от турок и немцев. После повторного захвата Трапезунда турецкая армия под командованием Энвера паши — палача нашей нации — двинулась на Батум. Маленький грузинский гарнизон в панике сбежал. Мы спешно уехали из Батума в Тифлис. Восстановившая силы турецкая армия продолжала наступать — местами быстро, местами медленно, делая временные передышки то здесь, то там. Грузинам удалось спастись, отдав свою страну под протекторат Германии. Говорили, что немецкие войска численностью в пять тысяч человек продвигаются к Тифлису.

И снова нам пришлось спасаться бегством. Только одни ворота были открыты перед нами и другими армянскими беженцами: Советская Россия. Вардапет уехал на Кубань раньше нас, чтобы устроить нашу кочующую школу в каком-нибудь безопасном месте. Следуя за ним, мы пешком прошли от Кавказских гор до Владикавказа.

Через три дня мы дошли по Военно-Грузинской дороге до Крестового перевала, где мне почудилось, будто я улетел на небеса.

В зачарованной тиши этой Кавказской Валгаллы мне слышалась божественная музыка, исполняемая бессмертными музыкантами на свирелях и барабанах, гитарах и скрипках. Горы — седобородые воины в белых сапогах с серебряными щитами и копьями — шли с нами в ногу, отплясывая великолепную воздушную лезгинку в искрящемся пространстве неземной голубизны.

Дорогу у Казбека перекрыли ингуши, не давая нам пройти. Они были враждебно настроены. Но тотчас же ускакали, завидев приближающуюся советскую штабную машину из Владикавказа. По приезде во Владикавказ нас разбил другой враг — брюшной тиф, разбросав нас по больницам и приютам. Я выздоровел в красноармейском госпитале в Краснодаре… Но всеми мыслями я был в Ереване, в героической, поражённой голодом и тифом столице новорождённой Армянской республики… Я записал в дневнике: