К вам обращаюсь, дамы и господа - Левон Сюрмелян

Это казалось довольно логичным.

Он предложил нам поехать с ним в Константинополь, а то в Венеции нам ещё целых четыре года выносить церковь и молитвы. Религиозное воспитание уже превратилось для нас в пытку.

И тогда мы, четверо старших, инсценировали бунт. Однажды утром, когда Баграт Еркат зазвонил к подъёму, мы не обратили на это никакого внимания. Мальчики построились в ряд, а мы, болтая и смеясь, отошли в сторону. Он зазвонил снова. Мы вновь не прореагировали.

— Ну что ж, — процедил сквозь зубы Баграт. — Придётся доложить о вашем неподчинении Полю.

— Иди, докладывай, — сказали мы и весело запели:

Frére Jacques, Frére Jacques,Dormez-vous, dormez-vous?Sonnez les matines, sonnez les matines.Ding-dang-dong, ding-dang-dong![19]

Он увёл остальных мальчиков с собой и, вернувшись через несколько минут, подмигнул нам и сказал громко:

— Эй вы, глупые софисты! Поль в кабинете Вардапета и хочет поговорить с вами!

С пением и криками, словно пьяные, — а мы в самом деле опьянели от радости, что бунтуем после трёх лет монашеской дисциплины, — вошли мы в кабинет. Поль сидел за столом Вардапета, держа перед собой толстую книгу по анатомии на русском языке, и очень старался придать себе важный вид. Ему исполнилось двадцать, и он готовился изучать медицину в Падуе.

— Что означает весь этот шум? — спросил он. — Если у вас есть жалобы, почему не предъявляете их мне? Хороший пример вы подаёте младшим!

Мы смутились, не зная с чего начать и что ему ответить. Поль нам нравился. Мы дружили с ним; он многое для нас сделал. В подобной ситуации требовалось большое красноречие.

— Мы разорвали средневековые цепи, опутавшие наши умы, и хотим жить как хозяева своей судьбы! — прокричал я как матрос на митинге. — Сейчас не десятый век, а двадцатый! Долой религию! Да здравствует наука!

Арсен, самый старший из нас, — у него уже пробивался первый пушок, — ударил кулаком по столу Поля:

— Дайте нам по двести рублей и свидетельство об окончании с хорошими оценками, да побыстрей! Хватит с нас ложного образования!

Арсен никогда не получал хороших оценок, он был плохим учеником. Но сейчас это был лев рыкающий. Заговорил Ваган:

— Мы открыли для себя истину и отныне отказываемся верить в ложь! Век мефистофелевской лжи окончен. — Он покраснел. Он всегда краснел. В последнее время руки и ноги у него стали очень длинными, на лице появились прыщи. Ему было пятнадцать лет. До приезда сюда он посещал французскую школу.

— В век просвещения и разума… — запальчиво начал было мой брат Оник, но Поль прервал его:

— Вы что, мальчики, с ума сошли? — Он откинулся на спинку стула и, прищурившись, стал нас изучать.

— Нет, просто образумились, — сказал я.

— Мы оставляем школу и переезжаем в другой город, — сказал Оник.

— Какой город, где? — спросил Поль, проводя рукой по чёрным блестящим волосам.

— Мы не можем этого тебе сказать, — ответил я.

— Это наше сугубо личное дело, — сказал Арсен с таким видом, будто собирался разнести весь мир на части. Ему было хорошо: уроков больше не будет.

— Вы не хотите поехать в Венецию? — спросил Поль.

— Нет! — хором закричали мы.

Поль покачал головой. Он поднялся из-за стола и, сунув руки в карманы, стал ходить взад-вперёд по комнате. Обладатель прекрасного баритона, высокий, красивый, одетый с иголочки Поль был выпускником реальной гимназии. В отличие от своего брата-священника он был человеком вполне мирским, любил цыганскую музыку и вино. Мы знали, что он тайком встречается с русскими девушками. Он не стал спорить с нами о боге, но тщетно пытался убедить нас, что мы губим своё будущее, не осознаём, что мы самые счастливые мальчики в России. Поль напомнил нам, что мхитаристская конгрегация намерена оплатить нашу учёбу в лучших университетах Италии и Франции, что мы могли бы стать докторами, адвокатами, инженерами. Уже через три месяца мы будем в Венеции, там вдоволь еды, в то время как в России миллионы людей голодают.

Мы отказались слушать его, потому что уже решились. В конечном итоге он дал нам денег и свидетельства с завышенными оценками. Мы думали, что эти оценки понадобятся для поступления в другие школы. Поль был ошеломлён и обижен. По выражению его лица было видно, что он подозревает Баграта Ерката в подстрекательстве к бунту, но он ничего об этом не сказал.

Когда мы уходили, малыши плакали: ведь мы росли вместе. Мы им сказали, что позже попытаемся установить с ними связь. Нашей непосредственной целью был Ростов, где к нам должен был присоединиться Баграт Еркат. Он хотел дождаться возвращения Вардапета и под каким-нибудь предлогом отказаться от работы. Мы побросали свои пожитки в дорожный сундук Вагана и сели на поезд, направляющийся в Ростов. Мы раз и навсегда избрали путь на вечном пиру жизни.

В Ростове мы жили в комнате без мебели, спали на голом полу и голодали, истратив полученные от Поля деньги. Ваган предложил продать сундук — единственную нашу ценность, стоимостью, наверное, в пять рублей. К сундуку он питал сентиментальную привязанность, поскольку в нём когда-то находилась ботаническая коллекция его отца, которую Ваган помогал собирать ещё до резни в Трапезунде.

Но кто его продаст? Торговлю мы считали делом недостойным. Мальчики набросились на меня и заявили, что продавать должен я, словно у меня нет никакой гордости. Меня это сильно разозлило. Арсен иронически напомнил, что я когда-то любил декламировать социалистические стихи: «Дайте дорогу, мы идём, мы рабочие, в грязи и копоти». Настало мне время доказать на деле свои симпатии к пролетариату.

— Вы должны быть расстреляны Советами рабочих и крестьян! — сказал я.

— Так и быть, расстреливай, только дай нам поесть сначала, — сказали они.

Я потащил сундук на базар. Казачки в платках, стоя перед лотками, громко восхваляли достоинства своих товаров — помидоров, огурцов, арбузов и дынь. Пока я обдумывал, как же быть, чтобы меня услышали в этом разноголосом шуме, меня осенила блестящая идея: выдать сундук за американский.

— Американский сундук, очень дёшево, всего за пять рублей, граждане, американский сундук! — кричал я что есть мочи.

Через несколько минут вокруг меня собралась целая толпа, разглядывая, трогая, проверяя сундук, а я между тем продолжал оживлённо торговаться, в уме говоря им: «Вы не знаете, рабы, кто я! Я полубог и никогда не умру!»

— Не стоит покупать, — обратился к толпе пожилой мужчина. — Сундук немецкий.

— Разве он из картона, что вы говорите «немецкий»? — закричал я.

— Граждане, пощупайте его руками, посмотрите, как прочно он сделан — из настоящего американского материала! Второго такого вам не сыскать в России. Его изготовили в Нью-Йорке. Это подарок американского офицера. Я — студент, говорю по-английски. Кто-нибудь из вас знает здесь английский? Vat ees dees? — сказал я на своём ломаном английском в объёме четырёх уроков школы Берлица. — Eet ees a book, a pen, a vindo, a door. I have, you have, he, she, eet has, we have, you have, they have. I am, you are, he, she, eet ees, we are, youare, they are. All right, goddam![20]

У них не осталось ни малейшего сомнения, что я свободно говорю по-английски, что сундук не немецкий, а американский. На самом деле он был турецким.

Какая-то казачка купила сундук для приданого дочери, которая собиралась замуж. Девушка эта с загорелым лицом, сверкающими белыми зубами и роскошной грудью казалась олицетворением русской деревни. После шумных и долгих торгов мы сошлись на одиннадцати рублях. Я вернулся домой, нагруженный хлебом, сыром, помидорами, огурцами и божественной дыней.

Через несколько дней мы вновь голодали и были вынуждены носить на вокзале вещи. Я даже газеты продавал на улицах. Полубоги в роли носильщиков — это было ужасно!

Мы пали духом, но тотчас же воспряли, когда через несколько недель в Ростов приехал Баграт Еркат. У него было немного денег. Вардапет в Венеции так превознес нас, что обеспечил перевод нашей школы в Италию. Однако, вернувшись в Ейск, не застал там своих лучших учеников…

Первое официальное собрание общества сверхлюдей состоялось под председательством Баграта Ерката. Вынесли резолюцию, назначили комитеты, включая и террористический, куда вошли только Арсен и я.

— Законы нашей организации предполагают смертный приговор любому, кто встанет нам поперёк дороги или предаст нас, — сказал Баграт Еркат. — Убийство — вполне определённое оружие в наших руках. Изменнику не удастся уйти. У нас даже в Америке есть комитеты.

Я встал и заверил его, что готов убить любого, кого мы осудим на смерть. Но душу мою обуял дикий страх. Нас заманили в ловушку. Мы вставали на преступный путь. Еркат обязан был предупредить нас об этих убийствах ещё в Ейске.

— Никто не знает моего настоящего имени, — сказал он. — У меня много имён. Если мне захочется завтра исчезнуть, никто меня не разыщет.