К вам обращаюсь, дамы и господа - Левон Сюрмелян

Все опустились на колени и благоговейно поцеловали землю. Это было величайшим мгновением нашей жизни.

После этой церемонии мы взобрались по холму в Одзун. Нас встретили старики деревни в больших овечьих папахах, дымя длинными тонкими трубками, и мы почтительно побеседовали с ними.

Жили они в землянках, точь-в-точь в таких, какие описал Ксенофонт в «Анабасисе» — этом бессмертном повествовании о его отступлении в Трапезунд вместе с десятью тысячами греческих войск. Господин Торгомян объяснил, что приверженность наших крестьян к землянкам, которые я видел впервые, связана с суровыми армянскими зимами. В ответ на наше «Привет вам, соотечественники», крестьяне отвечали «Привет вам, тысяча благословений». Они всякий раз прибавляли к приветствию «тысячу благословений», в отличие от нас. Мне это показалось особенно трогательным. Я уже прикинул про себя, где будет размещаться сельскохозяйственная школа, которую я собирался основать здесь.

Одзун, эту лучшую часть кавказской Армении, пытались отвоевать грузинские меньшевики, хотя во всём Лори не было ни одного грузина. Это была исконно армянская земля.

Крестьяне показали нам деревенскую церковь, построенную в IX–X веках, и могилу царя Смбата. Тысяча лет прошло с тех пор, как царь Смбат погиб, воюя за народ и христианство. Но более всего меня тронула небольшая сценка, свидетелем которой я стал, когда бродил с мальчиками по зелёным холмам. Десятилетний пастух в овечьей папахе, которую носили мужчины в Лори, перекрестился и опустился на колени перед какой-то скалой. Нас он не заметил. Вытащив что-то из кармана и положив перед собой, он снова перекрестился, встал и погнал дальше овец. Когда мы подошли к этому месту, то увидели, что алтарём мальчику служило старое надгробие с высеченными на нём замысловатыми кружевными узорами по краям и большим крестом в центре — хачкар. Перед хачкаром лежали пожертвования — мелкие монеты и бумажные деньги, к которым бедный пастушок добавил своё приношение. На станции Санаин мы ждали поезда, который повезёт нас в Ереван. Наконец, он подошёл, и гудок его в этом живописном ущелье показался нам самой прекрасной музыкой на свете.

— Ребята, смотрите — армянские буквы на вагонах!

Вагоны были все товарные, в Армении не осталось пассажирских поездов… Но с этими словами «отремонтировано в Александрополе», написанными по-армянски, товарные вагоны нашему сердцу были куда дороже, чем самый прекрасный пассажирский поезд. Мы украсили паровоз зелёными ветками и водрузили с одного боку наш армянский флаг, а с другого — бойскаутский. Машинист улыбнулся. Для него это был обыкновенный паровоз, но для нас… Как нам было объяснить ему, что значил для нас этот паровоз?! Дав два-три весёлых гудка, поезд тронулся со станции, а мы запели «Нашу родину».

Что с того, что наш паровоз работал на дровах, ведь Азербайджан, будучи союзником Турции, не продавал нам больше нефти. Что с того, что у нас не было больших городов, многоэтажных зданий, величественных общественных сооружений, пассажирских поездов, пароходов, фабрик! Что с того, что страна у нас маленькая и бедная, отрезана от остального мира, наводнена сиротами и беженцами! Она станет ядром будущей Армении, которая обязательно воскреснет, дабы занять подобающее ей место в семье народов. Нет у нас ни Батума, ни Тифлиса, ни Баку с его нефтяными промыслами, но зато у нас есть Арагац и Арарат.

— Смотрите, Арагац!

— Арагац! Арагац! — вторило несколько голосов.

Это было ранним утром следующего дня. Я вскочил и, протирая глаза, выглянул из окна вагона, чтобы увидеть Арагац. Четырёхглавый колосс — малый Кавказ, поднимался к небу из долины, похожей на море, вгрызаясь в горящие облака окровавленными клыками — подобно стае волков, устремляющихся в небо. Это потрясающее зрелище рассвета в Армении подействовало на меня так, как если бы я лицезрел величественную сцену сотворения мира и человека, дополненную библейским громом и молнией.

Арагац высокая гораВай, ле-леле-ле!Джан, ле-леле-ле!

Мы пели, а наш поезд медленно катился по выжженной степи, бывшей когда-то житницей Армении, а теперь превратившейся в пустыню. И вдруг мы увидели Арарат. Сначала показалась, вся в облаках, вершина большого Арарата, потом рядом с владыкой своим красиво встал Малый Арарат. Подножие у вершин было общим. Они походили на августейшую чету, законно царствующую милостью божьей в королевстве янтаря и рубинов, рассыпанных у их ног.

Александрополь. Второй город республики. Крепость, расположенная на высоте 2000 метров над уровнем моря в мрачной, пустынной долине. Хотя стояло позднее лето и светило солнце, воздух был таким холодным, что мы продрогли. В Александрополе всегда холодно, сказали нам на вокзале беженцы. Молодой губернатор Александрополя, простирая руку к Арарату, произнёс пламенную речь. Он был родом из Сасуна, и сердце его было переполнено теми же чувствами, которые привели нас в Айастан. Горцы Сасуна во время резни грудью проложили себе дорогу на Кавказ, и этот молодой интеллигент был одним из их предводителей. Они обосновались в деревнях вокруг горы Арагац, и из их числа был сформирован особый кавалерийский полк национальной армии. Это были наши лучшие воины.

Самый большой приют в мире был в Александрополе. Тридцать тысяч детей находились на попечении «Ближневосточной помощи»[27], флаги которой развевались над бывшими казармами русской армии, заселёнными этими сиротами, оставшимися после турецкого нашествия два года назад. Сейчас сюда вновь возвращались турки.

Невозможно описать разрушения, причинённые здесь турецкими войсками. Орды Тамерлана — и те были милосердней. Был разрушен вокзал со всеми его постройками, даже двери, рамы, имеющаяся мебель — всё вывезено. Коричнево-жёлтый пейзаж долины покрылся грязными пятнами обуглившихся останков деревень. Церкви были разграблены и превращены либо в конюшни для армейских лошадей, либо в отхожие места для воюющего анатолийского крестьянина. В деревнях турки хватали и насиловали всё женское население, не щадя ни малолетних девочек, ни старух. Поистине, по этой стране прошли турки. Я вспомнил строки из турецких стихов:

И трава не растёт там,Где ступали копыта турецких коней.

Я вспомнил ожесточённые урартские войны… Руса I и Руса II… безумных ассирийских царей с длинными курчавыми бородами… царицу Семирамиду, страстную и жестокую… Дария и Ксеркса… битву при Маназкерте в 1701…[28] падение Ани…[29] ассирийцев и персов, скифов и шумеров, римлян и греков, парфян и арабов, сельджуков и татар, османцев… Чингиз-хана, Тамерлана, Шах-Аббаса, Энвера-пашу — все они прошли по этой земле, оставив за собой реки крови. Какая злая сила побудила наших предков обосноваться на этом перекрёстке всего мира, на этом высоком мосту между Азией и Европой, Востоком и Западом, Севером и Югом?! Трагедия заключалась в нашем географическом положении! Поле боя всех племён и империй — такова история Армении.

Станция Ани. Сам город находился на другом берегу реки Ахурян, притока реки Аракс — матушки-реки Армении. Нам не было видно развалин древней нашей столицы, провозглашённой когда-то жемчужиной Востока, городом тысячи и одной церкви. Это армянский зодчий Трдат, построивший кафедральный собор в Ани, восстановил купол Св. Софии в Константинополе после землетрясения в десятом веке. В те далёкие времена армянские зодчие были признаны лучшими мастерами своего искусства. Сейчас Ани являл собой безжизненную груду руин, но его блестящее прошлое всё ещё согревало наши сердца.

Ереван был подобен оазису в пустыне. Перед нами высился во всей своей необъятности Арарат, на самом же деле он находился в пятидесяти-шестидесяти километрах отсюда. Мы вновь увидели деревья и траву. В отличие от Александрополя солнце в этом городе-саду жгло, как тропическое. Сады ломились от винограда.

— Вспомните, господа, — сказал господин Торгомян. — Выйдя из ковчега, Ной разбил свой виноградник именно здесь, у подножия горы Арарат.

— А там, под тенью того дерева, он уснул, когда опьянел, — прибавил один из мальчиков.

— Старик Ной был не дурак выпить, — сказал господин Торгомян.

— Да и кто откажется выпить вино, изготовленное из такого чудесного винограда!

Ереван, к нашему сожалению, по сравнению со столичным Тифлисом выглядел провинциальным городишкой, но вид Арарата и вкусный, без косточек, виноград, тающий во рту, как капли мёда, восполнял отсутствие высоких зданий и широких улиц. Стояла дремотная тишина. Жизнь в этих садах, перекрытых ирригационными каналами, была бы приятной, если б не война и разруха.

Мы не могли не почувствовать в окружающем близость Персии, её восточного уклада, её знаменитых садов с соловьями и розами. Когда-то в Ереване находилась резиденция персидского сардара, и хотя впоследствии город стал принадлежать России, в нём многое осталось от старого персидского облика.