Ампула Грина - Владислав Крапивин

– Может быть… Спим.

– Ага… – согласились Толя-Поля и послушно засопели.

Лыш тоже стал засыпать и при этом думать про "давние времена".

…Он увидел Пески. Их плоская красноватая поверхность была приглажена ветром. Но приглаженность выглядела не совсем ровной, а мелко-ребристой, будто стиральная доска, которую мама берегла в память о бабушке.

Кое-где из-под песка виднелись мраморные плиты со стертыми письменами. Иногда в поле зрения торчали самые неожиданные предметы: мотоцикл без переднего колеса, безголовая статуя какой-то тетеньки, белый конский череп, мятый холодильник, зубчатое колесо великанских размеров, хвостовое оперение самолета… Солнце светило с блеклого неба размытым неярким пятном, но тени от предметов были четкие и черные. При этом – удивительные. Мотоцикл был с двумя колесами, статуя с головой (и волосы ее развевались), вместо холодильника чернел на песке мохнатый медведь, вместо колеса – громадное число 908…

Сухой жар солнца был крепким, но не изнурительным. И тяжести чугунного шара Лыш не чувствовал, потому что не тащил его на плече, как раньше, а вез на Росике – держал на сиденье перед собой. Ехать было легко. Лыш, как обычно, сидел задом наперед, грудью к спинке стула, чиркал носками сандалий по песчаным гребешкам (он слышал где-то, что эти гребешки называются «свей» – ветер свеял песок в мелкую рябь). Ножки Росика иногда увязали в песке, но он выдергивал их и потом легко, по жеребячьи, скакал, будто по травянистой лужайке.

Лыш левой рукой держался за спинку, а правой придерживал перед собой чугунный шар. Но делал это машинально. Думал он о другом шаре. О том громадном и прозрачном, что висел впереди над Песками, как хрустальная планета. Шар весил миллион тонн. И в то же время он был невесомым, потому что составлял часть пространства. Так погруженная в воду капля внутри этой воды не весит ничего. Лыш ощущал это и не удивлялся. Он просто радовался, что круглый Храм, оказывается, уже есть, что Май сумел сотворить его так быстро и что его, Лыша, знания про Время и невесомость здесь пригодились…

Шар в небе становился то почти невидимым, то наполнялся переливами света. В нем обнаруживались прозрачные слои, стеклянные изломы, на которых загорались миллионы искр. Хрустальные миры пронизывали тонкие, как струны лучи.

"Может быть, это лучи людских душ, о которых говорил Май?" – мелькнуло у Лыша. И он метнул в прозрачность Шара свой луч. И сразу ощутил, как легко ему стало. Пропала память о всяких обидах и неудачах. Исчезла боль в суставах. Она и раньше почти не замечалась, потому что была постоянная и привычная, а сейчас вдруг по-новому проткнула, тряхнула Лыша и… пропала совсем (неужели навсегда?) Ощутилось ясно и с особой силой, как он любит всех: маму, отца, Грету (хотя та и вредничает порой), всех ребят (в том числе и почти незнакомого Грина). И вообще всяких людей тоже… И даже учительницу Эльзу Генриховну, которая вкатала ему трояк по немецкому за год…

"Спасибо", – сказал Шару Лыш… И увидел впереди шагающего человека. Тот шел навстречу. Он был с посохом, в широкой, как балахон, белой куртке и в похожей на морскую зюйдвестку шляпе. Шагал молодо, легко. Лышу сперва показалось, что это знакомый. Уж не тот ли Валерий, с которым повстречались накануне? Но, когда путник подошел, стало видно, что он пожилой. Лицом и правда напоминал он Валерия, но это был словно его отец или дед.

– Таа-ха, лана-кассан а лана-то, – чуть улыбнулся путник. ("Привет тебе, юный всадник на маленьком коне.")

– Итиа танка, ната хоокко. ("Прохлады тебе, добрый путник.")

– Тта токко-сата? ("К Пирамиде?")

– Тта иа ("К ней"), – согласился Лыш, поскольку и правда держал путь к пирамиде, что черным треугольником торчала у горизонта.

И дальше они говорили все на том же языке.

– Как дела в городе Ча, мальчик? – спросил путник, опершись на посох.

– Не знаю, добрый странник, – смутился Лыш. – Я там не был тысячу лет.

Человек в зюйдвестке опять слегка улыбнулся:

– Ты ошибаешься, мальчик. Лет прошло не так уж много, и, к тому же, пески стирают их… Впрочем, это неважно… Скажи, ты уже бросал в Пирамиду шары?

– Бросал, добрый странник. И не раз… Может быть, поэтому… то есть немножко и поэтому… появился Большой Шар… – невольная горделивость скользнула в голосе Лыша. Впрочем, чуть-чуть. Оба посмотрели на хрустальное чудо, которое теперь было главным в мире. Путник снисходительно согласился:

– Может быть, и так… Но сегодня ты хочешь бросить шар с другой целью?

Лыш до этого мига не думал, зачем он хочет бросить шар. Он собирался сделать то, что делал уже не единожды, когда оказывался в Песках. Он поступал так – преодолевал знойный путь, подымался по каменным ступеням и посылал круглую тяжесть в глубину таинственных механизмов – потому что это было надо. Его сестра и ее ребята-следопыты старались делать в Инске что-то похожее, но Лышу казалось, что это не всерьез, а отголосок просочившейся откуда-то игры (как забава ребятишек-дошкольников, насмотревшихся кино про короля Артура и мастеривших себе картонные щиты). А здесь, в Песках, это было главным смыслом. И зачем думать «зачем»?

Но сейчас, когда путник в широкой шляпе напомнил ему про город Ча, многое вдруг стало видеться по-иному и вспомнилось подробно.

Глава 2

В этом городе Лыш был вовсе не Лышем, а сиротой по имени Кки. И старше, чем сейчас. И не с темным ежиком жестких волос, а светлоголовый… как нынешний почти незнакомый Грин…

А город был молодой. Поставили его лет десять назад люди, которые долго отступали под напором другого, более сильного народа, уходили караваном в неведомую землю. И вот недалеко от моря оторвались наконец от преследователей, нашли подходящее место, построили дома и крепость.

…Дети сидели на внешнем гребне Стены, свесив ноги и постукивая сандалиями по камням. Здесь было тихо. Голоса не долетали, и спокойное море не шумело под обрывами. Щелканье твердых подошв об известняк было единственным громким звуком. Вечернее солнце грело спины.

Сидеть вот так и качать ногами над запретной землей – занятие само по себе приятное, от него сладковато обмирает душа. Но сейчас оно не было главным. Главной была игра в «махалки-леталки». Кки, Рыбка Или и Мышонок Олики отщипывали от куска влажной глины кусочки, скатывали из них шарики размером с вишню и насаживали на концы ореховых прутьев. Сильный взмах – и шарик улетает в дальние дали. Потерявшись из глаз, падает в нетоптаные травы Чужого поля. И ты словно улетаешь за ним, причем полет этот замирательный и долгий, потому что упругая сила согнутой ветки как бы растягивает время, а того, кто летит, лишает тяжести…

Чтобы и правда не улететь (точнее, не слететь вниз), левыми руками они цеплялись за щели ракушечных брусьев, из которых был сложен гребень…

– Я – дальше всех! – задиристо сказала тощая, похожая на мальчишку Рыбка Или и приготовилась к спору. Кки снисходительно промолчал. Он был старше Рыбки и Мышонка почти вдвое: им шел восьмой год, а ему весной стукнуло двенадцать. Мышонок тоже молчал. Он был неловкий и понимал, что хвастаться бесполезно.

Чтобы приободрить Мышонка, Кки сказал:

– Олики сегодня тоже хорошо кидает. Гораздо лучше, чем раньше.

– Ф-фы, – сморщилась Или.

– И ничего не "фы", – сказал Олики и придвинулся к доброму Кки.

Наконец глина кончилась, остаток разделили на три порции. Последние шарики, мелькнув на солнце, улетели далеко за крепостной ров. Кки отложил прут-махалку, потянулся и вскочил. Качнулся. Или ойкнула. Олики вцепился в его щиколотку.

Кки засмеялся и прыгнул на утоптанную толщу стены. Белые волосы его взлетели и опять упали на уши. Малыши прыгнули следом (Олики при этом упал на корточки).

Когда люди Каравана строили заслон, они из пиленых известковых брусьев сложили две стены – каждая толщиною в рыбачий аршин. Промежуток между стенами – шириной в пять шагов – завалили глыбами ракушечника, засыпали щебенкой, песком и землей. Над утрамбованной полосой с двух сторон оставили каменное ограждение – взрослому воину по пояс, Кки по грудь, Рыбке и Мышонку по самый подбородок. Так и получилась могучая и неприступная Стена. Длина ее была полторы тысячи шагов. На севере Стена упиралась в скалистые откосы Буковой горы, на юге уступами спускалась к морю. Там у самой воды стояла Квадратная башня. На ее верхней площадке после заката зажигали костер, чтобы рыбачьи лодки и грузовые лайбы в сумраке не потеряли пристань.

Отсюда, с середины стены, был виден лишь самый верх башни с зубчатым ограждением. Пристань же совсем пряталась за кромкой берега. Зато хорошо различима была мощеная квадратными плитами дорога, что вела через каменистую пустошь к городу.

Сам городок восточным краем примыкал к стене, а с других сторон опоясан был приземистым валом. Белые домики в окружении жидких виноградников рассыпаны были по склону холма. Невысокое, зависшее над холмом солнце освещало рыжую черепицу и серые сланцевые плитки плоских крыш.