Ленин без грима - Лев Ефимович Колодный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По случаю столетия со дня рождения Ленина мне посчастливилось с группой журналистов путешествовать маршрутом «Интуриста» по «ленинским местам Швейцарии и Франции», оказаться в Женеве и Париже, куда мы попали как раз зимой. Тогда Женева выглядела и без снега привлекательной, уютной: ярко зеленела трава, вечнозеленые кустарники и деревья, высились на горизонте горы, синела гладь озера, ставшие частью городского пейзажа. Улицы, как горы, не изменились со времен Ильича в городе, где не сносили, как в Москве, старинные переулки, храмы, не строили дома-коробки.
В «проклятой Женеве» Владимир Ильич жил, ни в чем не нуждаясь, хотя был лидером партии, потерпевшей в революцию 1905 года жестокое поражение. Как всегда, днем работал в библиотеке, вечером ходил в кино и театр, прогуливался на набережной у Женевского озера, ездил на Капри к Максиму Горькому, в горы, Бернские Альпы. Постоянно на велосипеде катался к подножию горы Салев, той самой, что высится над городом, откуда просматривается великий Монблан.
Итак, пожив в этом сравнительно небольшом городе Европы год, Ленин с соратниками переехал в самый большой город на континенте — Париж. Каким показался ему центр мировой цивилизации?
— И какой черт понес нас в Париж! — не раз восклицал Ильич, обосновавшись в столице Франции.
Почему Париж показался Владимиру Ильичу хуже «проклятой Женевы», его жена в воспоминаниях, откуда я беру эти характеристики, не объясняет. В Париже Ленин, как всегда, вел идейную борьбу с оппонентами внутри партии, в данном случае с «отзовистами», теми, кто требовал отозвать членов партии из Думы и других легальных организаций, где они выступали от ее имени. Но подобная жесткая борьба являлась нормой партийной жизни: когда не находилось «отзовистов», появлялись обязательно другие враги — меньшевики, «ликвидаторы» и т. д., хорошо известные всем, кто в СССР изучал историю партии…
На Лионском вокзале в Париже прибывших Владимира Ильича и его жену встретила Мария Ильинична, она привела их в отель на бульварах…
В написанной французским коммунистом Жаном Фревилем книге «Ленин в Париже» дается соответствующая ленинскому восприятию картина города в день его прибытия, а таковым оказалось 15 декабря 1908 года:
«Накрапывал мелкий холодный дождик, в молочном тумане тонули огни газовых рожков, крыши ближайших домов еле проступали в сгущавшихся сумерках. Продрогшие прохожие, спрятав лица от непогоды в поднятые воротники пальто, спешили спуститься в метро, некоторые суетились вокруг омнибусов, окликали проезжавшие фиакры… Кучера, взгромоздившись на высокие сиденья, бранились, щелкали бичами. Гулкие клаксоны редких автомобилей заставляли прохожих пугливо расступаться. Работа в городе заканчивалась, люди спешили домой. Где-то вдали раздавались металлические трели трамвайных сигналов, они напоминали звон колоколов судна, терпящего бедствие в открытом море…»
Это ли город, где праздник всегда с теми, кто в нем живет? По ком звонят колокола? Кто терпит бедствие в зимний парижский вечер на вечно шумной и живой площади Лионского вокзала, не знающей сна, всегда бодрствующей, живой? Никто, конечно, не заметил в многоликом Париже в тот вечер, что в нем появились еще два эмигранта, Владимир Ульянов и его жена. Как всегда, горели огни бесчисленных кафе, у театральных подъездов толпилась публика перед началом представления, к «чреву Парижа» спешили возы с мясом, рыбой, овощами, магазины ломились изысканными товарами: винами, парфюмерией, одеждой, самой модной.
Никаких трудностей с размещением в парижской гостинице не появилось.
Не возникло у Владимира Ильича и его жены проблем с пропиской, жильем, когда они через несколько дней подобрали на улице Бонье у парка Монсури просторную квартиру, где каждому члену семьи пришлось по комнате.
Переехав по новому адресу, Ленин сообщал старшей сестре о ценах за жилье:
«840 франков + налог около 60 франков + консьержке тоже около того в год. По-московски — дешево (4 комнаты + кухня + чуланы, вода, газ), по-здешнему — дорого… Квартира на самом почти краю Парижа, на юге, около парка Монсури. Тихо, как в провинции. От центра очень далеко, но скоро в двух шагах от нас проводят метро — подземную электричку, да пути сообщения, вообще, имеются. Парижем пока довольны».
Как видим, в этом письме Ильич еще не печалится, что перебрался в Париж, не называет его проклятым.
Квартира в новом доме оказалась со всеми мыслимыми тогда удобствами, каминами и зеркалами, на их фоне не смотрелась привезенная из Женевы вместе с велосипедами простая мебель, заставившая было хозяина дома усомниться в кредитоспособности русского постояльца и поначалу даже отказать ему в поручительстве за него в библиотеку…
Возникали неожиданно другие проблемы, каких не знали и маленькой Женеве. Чтобы подключить к квартире газ, потребовалось Надежде Константиновне три раза съездить в некую контору, чтобы получить нужную справку, и только после этого газифицироваться.
«Бюрократизм во Франции чудовищный!» — писала Крупская в мемуарах, сочинявшихся в советское время. И это утверждала дама, чей супруг превратил страну в невиданный в истории бюрократический лабиринт, по которому суждено нам ходить по сей день.
Сама Надежда Константиновна в советской Москве возглавляла один из таких невиданных прежде в Европе бюрократических монстров под названием Главполитпросвет, надзиравший из столицы за всеми издательствами, школами, библиотеками, средними и высшими учебными заведениями. Этот «просвет» внедрял марксистско-ленинскую идеологию в умы, вколачивал ее в сознание народа через школы для взрослых, «избы-читальни», клубы, «коммунистические академии», «совпартшколы». По всей стране главный комитет рассылал циркуляры, предписывавшие изъять с книжных полок не только Библию, Коран и другие подобные книги, но и сочинения ученых, философов, писателей, где цензоры находили намек на религиозность, труды всех ученых-идеалистов, всех мыслящих не так, как Надежда Константиновна и ее муж, члены их партии.
Итак, в декабре 1908 года обосновались супруги Ульяновы в Париже.
«Как-то в феврале, помнится, — пишет Н.К., — приехал из своего путешествия по Японии Марк Тимофеевич, муж Анны Ильиничны, обедал у нас. Посмотрел, как мы хлопочем около кухни, как по очереди с Марией Ильиничной моем посуду, и говорит: лучше бы вы „машу“ какую завели. Но мы тогда жили на партийное жалованье, поэтому экономили каждую копейку, а кроме того — французские „маши“ не мирились с русской эмигрантской сутолокой».
Будущий незадачливый нарком путей сообщения, посильно разваливший транспорт, зять Ильича, до революции числился скромным служащим на казенной железной дороге. И вот, представьте себе, мог позволить путешествие по Японии, а потом и по всему миру, оказавшись в Париже.
Спустя два месяца после
