Падение небес - Дмитрий Казаков

Олен не оглядывался, он чувствовал, что спутники движутся за ним, прикрывают предводителю спину. Что продолжает рубить эльф, не останавливается Харальд и машет мечом Саттия.

И где-то там, позади, оставался Бенеш, по-прежнему сражавшийся с заклинанием, выпущенным учениками хозяина Безариона.

Внимание Харугота тем временем кто-то отвлек. Консул уставился вправо, к устью Большой улицы, примерно в том направлении, откуда появилась Саттия. Зарычал сквозь зубы, взмахнул руками, над головой его завертелась воронка повернутого острием вверх черного смерча.

Взвыло так, что уши Олена на мгновение отказали, а сам он приготовился отражать нацеленную на него атаку. Но три черные волны, что одна за другой вырвались из смерча, ушли вбок. Сквозь отступающую глухоту Рендалл уловил грохот и треск – похоже, начал рушиться попавший под удар дом.

Но, судя по физиономии Харугота, успеха консул не достиг.

Скривился, точно вместо вина хлебнул уксуса, и воронка исчезла, растаяла серым дымом. Зато темный кокон вокруг консула начал разбухать, подобно брюху сосущего кровь комара, во мраке замелькали серые уродливые силуэты, забормотали тысячи унылых, полных злобы голосов.

Вертикальная трещина, из которой хлынул тусклый свет, расколола кокон, и из нее устремились вперед жуткие, меняющие очертания тени. Покатившуюся от них волну ярой злобы ощутили все. Чернокрылый, что сражался с Оленом, вздрогнул, и пропустил удар в плечо.

Дальше осталось только его добить.

Место убитого занял другой, высокий и плечистый, с серебряными крылышками на шлеме.

– Держаться, парни! – завопил он.

– Уходи, сотник, – неожиданно даже для себя сказал Рендалл, с трудом удерживая от удара руку с мечом, который нестерпимо сверкал, и, казалось, дергался в ладони, жаждая крови. – Людей уводи. Или я положу вас всех.

– Я присягал, – прорычал командир Чернокрылых.

Олен пропустил удар, и атаковал сам, готовясь услышать хруст пробитой кольчуги и чавканье пропоротой плоти. Но сотник необычайно ловко извернулся, и вновь ударил из невозможной позиции, с оттягом на себя, стараясь зацепить горло.

Что бы ни говорили о гвардии Харугота, бойцы в ней были собраны и в самом деле отличные.

Сотник продержался против Олена невообразимо долго, и напомнил уроженцу Заячьего Скока воина по имени Гедари, с которым пришлось сражаться в вывернутом наизнанку мире.

Как давно. Всего полгода назад…

Сотник упал, заливая мостовую кровью из разрубленного паха, а Рендалл шагнул через мертвое тело. Увидел, как по темной колонне, скрывавшей фигуру Харугота, пошла дрожь, и столб из Тьмы распался на два, причем в каждом из них осталась полупрозрачная фигура всадника.

Один из столбов задрожал, в судороге породил двойника.

«Хочет сбежать! Скрыться!» – мелькнула догадка, и Олен яростнее заработал мечом. Быстрее прорваться туда, где Харугот плодит фантомы, надеясь укрыться от возмездия…

Но Чернокрылые, несмотря на гибель вожака, встали стеной, и сумели остановить даже натиск Рендалла.

– Чтоб вас… – пропыхтел он, чувствуя, как потихоньку накатывает усталость, как все труднее становится размахивать необычайно легким для своих размеров клинком. – Да, клянусь Селитой, я…

Довести фразу до конца он не успел.

Полупрозрачные всадники в совершенно одинаковых темных столбах повторили один и тот же жест, точно бросая что-то вперед. И колонны из мрака неспешно поплыли, и не туда, где сражался Олен, а к неведомому противнику консула, которого Рендалл не мог даже увидеть.

Хотя, учитывая появление Хельги, мог предполагать, кто это…

Шесть всадников растворились, исчезли в темных вихрях, и остался только один – Харугот. Колдовство словно состарило его на несколько лет, глаза из черных стали белыми, в волосах прибавилось седины, плечи согнулись, а гладкую кожу избороздили морщины.

Рухнул, выплевывая собственную кровь, последний стоявший на ногах ученик, выпад тар-Готиана свалил неосторожно открывшегося Чернокрылого, крикнула что-то торжествующее Саттия.

Но ни тени неуверенности не появилось на лице консула.

Он спокойно слез с пребывавшего в каменной неподвижности коня и потащил из ножен меч.

– Ну, иди же сюда, иди… – в этот момент Олен готов был молить разом всех богов и Алиона, и Вейхорна, чтобы Харугот в последний момент не передумал, не решил, что разумнее будет удрать.

И, несмотря на терзавшую тело слабость, Рендалл пустил в ход Сердце Пламени. Поток рыжего огня ринулся вперед, поглотил силуэты Чернокрылых, их плащи вспыхнули, точно сухие листья. Оборвался и стих чей-то истошный крик, звуки перекрыл тонкий, противный звон.

Олен не сразу сообразил, что это звенит у него в ушах.

Огонь исчез, стали видны лежащие на мостовой трупы, обгорелые, страшные, и совершенно невредимый Харугот. Остатки пламени стекли по его бородке, зашипели попавшие под сапоги угольки.

– Вы умрете, – сказал консул так, словно не он один стоял против пятерых, с которыми не смогли справиться его гвардейцы и ученики. Губы его двигались медленно, с усилием, а голос звучал искаженно, точно от боли. – Никто и ничто не может противостоять мне. Вы умрете…

Первым в атаку бросился тар-Готиан. Но консул закрутился на месте, пропуская меч рядом с боком, и эльфу пришлось уходить в сторону, чтобы не попасть под удар. На выпад Саттии не обратил внимания, отбил его играючи, и даже сумел остановить атаку Харальда.

Олен мог лишь стоять на месте, борясь с собственной слабостью.

Сельтаро воскликнул что-то на своем языке, ему ответила Саттия, и они двинулись в разные стороны. Обойти противника, напасть одновременно – хороший прием, но лишь в том случае, если ты имеешь дело с обычным роданом.

Рендалл захотел крикнуть, чтобы они остановились, отошли, дали ему место, но язык его не послушался. Изо рта вместо членораздельных слов вырвался слабый писк, похожий на голос одинокого комара. Он пошатнулся и упал бы, не опустись на плечо ладонь Бенеша.

От нее пошло тепло, в ухо полился шепот:

– Отпусти, все отпусти… Само уйдет, жизнь возродится снова… всегда нужно то, что нужно…

– Что уйдет? – спросил Олен, и на этот раз у него получилось выговорить всё.

Ученик мага не отвечал, он что-то делал за спиной у Рендалла. И тот видел, как зеленые ростки окружают полыхающий в степи костер, встают стеной. Загораются и погибают, но на смену им вырастают новые, душат, душат огнище, продираются через слой черного пепла.

Эта картинка накладывалась на другую, на ту, где он стоял на Белой площади, окруженной развалинами зданий, заваленной телами. Сознание плыло, сохранять его удавалось с большим трудом.