Отряд имени Сталина - Захар Артемьев

– Позже, позже! – Говорить было тяжело, фельдшер поддерживал его сбоку, но Ерошкин напрягся и слегка оттолкнул Суматохина. Выпрямился. – Отряд, стройся! Собираем наших, раненых понесем! Своих не бросаем! Собрать все оружие, боеприпасы! Павших похоронить!..

Все вокруг хохотали, веселились, наслаждались жизнью. Смех был какой-то неестественный, тем более что рядом никого не было. Иван попробовал было пошевелиться, но почувствовал, что соскальзывает.

Покрашенные масляной краской школьные стены были очень скользкими, ухватиться было не за что. Иван уперся ногами и спиной, пытаясь удержаться и не упасть. Положение его можно было бы назвать смешным, если бы не пугающая бездна внизу. Иван висел в проеме между лестничной клеткой и стеной. Проем оказался неожиданно широким, так, что, изо всех сил упершийся в лестницу ногами, Иван все равно соскальзывал вниз. Он попробовал было закричать, но сжавшиеся от ужаса легкие не давали издать ни одного звука. Лишь слабый хрип вырвался из горла, да и тот был заглушен дикими криками неистового веселья, несшегося, казалось, отовсюду.

Внезапно послышались шаги. Сверху спускались трое в черных одеяниях. Приглядевшись, Иван узнал монашеские одежды, кресты, висящие на груди пришедших. Они шли вниз весело, но веселье их сильно отличалось от царящей вокруг вакханалии. Они мило, по-доброму улыбались друг другу, обнимая своих товарищей за плечи.

– Помогите, братцы! Погибаю! – сумел выговорить Иван, напрягшись из последних сил, протягивая к монахам руки.

– Ну и в положение ты попал, – рассмеялся старший из монахов. Улыбаясь, все трое подошли к Ивану, взяли его за руки, легко вытащили наверх. Отдышавшись, Ваня встал, кинулся благодарить уходящих монахов. Те лишь отмахивались от него, постепенно удаляясь все дальше и дальше…

Неожиданно, один из монахов обернулся. Сжимаясь от страха, Иван узнал его лицо. Это был его двоюродный брат Илья, умерший от туберкулеза лет в пятнадцать. Вот он, живой, стоял перед Иваном, пристально и скорбно глядя ему в глаза. Затем Илья поднял правую руку и грозно покачал перед лицом вытянутым указательным пальцем. Как отец, что грозит своему непослушному чаду. Повернулся и медленно пошел прочь, вслед за своими товарищами. Ваня бросился было за ним, но ноги его увязли в полу, стали тяжелыми, просто неподъемными. В отчаянии он заломил руки и закричал:

– Стой! Подожди меня!

– Тебе с нами нельзя! – прозвучал голос Ильи.

– Стой, я хочу с вами, – крикнул Иван опять. – Стой! Возьми меня с собой!

…Он открыл глаза, почувствовав боль в боку. Над ним возвышался «Бородач», сердито глядя сверху.

– Ну и чего ты разорался на весь лес?! – «Бородач» присел рядом на корточки. – Приснилось чего?

– Ага, приснилось. – Иван приподнялся, потер глаза. Сон все не уходил от него. – Интересно, к чему мертвяки снятся?

– За собой позвали? – с интересом спросил «Бородач».

– Скорее наоборот, прогнали, – сердито ответил Конкин, вставая с земли.

– Значит, долго жить будешь…

Георгий Михайлович работал. Из шалаша доносились спокойные, ровные голоса, что-то проговаривавшие по-немецки. Говорили они долго, почти не прерываясь. Заглянув из любопытства внутрь, Конкин увидел сидящих по-турецки профессора-немца и «Очкарика». Глаза немца были закрыты, он слегка покачивался из стороны в сторону, как зачарованная змеей птичка, готовая прыгнуть в пасть хищной рептилии. Иван смотрел, раскрыв рот, пока не увидел глаза Георгия Михайловича. Тот пристально смотрел на Конкина. Ничего не боявшийся Иван вдруг почувствовал приступ животного страха и отполз от шалаша куда подальше. В дела таких серьезных мужчин, как «Бородач» и «Очкарик», лезть не стоило…

Они шли по лесу, ни быстро, ни медленно, делая частые остановки, чтобы пожилой немец мог передохнуть. Этого ученого опекали, как будто он был золотым. Георгий Михайлович на каждом привале разводил небольшой, но жаркий костерок и кипятил для пленника какао из консервных банок, подкармливал его салом, хорошей американской тушенкой.

Остальные питались чем попало, стараясь консервы не трогать. Неожиданно прибавку в рацион внес «Бородач». Иван давно заметил, что тот срезал несколько палочек и ореховую жердь и что-то мастерил на ходу. Оказалось, что таинственный напарник Георгия Михайловича мастерил лук и стрелы. Неказистый с виду, лук оказался неплохим оружием для охоты в лесу. Бил он бесшумно и на достаточно большое расстояние, посылая стрелы шагов за сто пятьдесят.

– А наконечники из чего делать будете? – заинтересованно спросил присевший рядом с «Бородачом» Николай. Тот, пыхтя от натуги, аккуратно вырезал и правил стрелы. Исподлобья глянув на любопытного, как мальчишка, Удальцова, «Бородач» неожиданно улыбнулся.

– Ты что, парень, в индейцев в детстве не играл? – «Бородач» протянул Николаю пустую консервную банку. – Вот тебе полный колчан стрел с наконечниками…

Стрелял из лука он с потрясающим мастерством. Бил и белок, и лесных зайцев, и птиц, так, что их группа была теперь обеспечена мясом. Непривычную снедь ели молча, лишь изредка сдабривая кашу с бельчатиной шутками вроде: «Небось, В желудке не запрыгает!» Ели лесные ягоды, повсюду были заросли орешника, но богатые белком орехи еще не поспели. В любом случае летний лес был щедрым хозяином, готовым накормить изголодавшихся гостей.

Когда до лагеря оставалось каких-то пять-шесть километров, Георгий Михайлович приказал остановиться. В этот раз костер разжигать не стали, да и с немцем не церемонились. «Очкарик» быстро связал его, заткнул рот и надел на голову мешок. Удальцову и Конкину он строго-настрого приказал никуда от пленника не отлучаться и сидеть тихо, как мышки. Затем старшие товарищи растворились в лесу. Не было их долго, ребята уже начали было беспокоиться.

– Знаешь, Николай, ты как хочешь, а я пойду их искать! – решительно сказал Конкин и, проверив автомат, стал подниматься с земли.

– Нам же приказали ждать и сидеть тихо! – Удальцов схватил товарища за рукав. – Уймись! Ну чего ты такой нетерпеливый?!

– Действительно, чего ты резкий, как понос?! – пробасил бесшумно подошедший «Бородач». – Сложно тихо посидеть?!

Они вернулись хмурыми и серьезными, отмахиваясь от вопросов. «Очкарик» развернул карту и принялся вполголоса совещаться о чем-то с товарищем. «Бородач» внимательно следил за карандашом Георгия Михайловича, с сомнением буркнул что-то под нос, а затем согласно кивнул.

– Так, ребята, – вполголоса проговорил Георгий Михайлович, повернувшись к Конкину и Удальцову. – Подъем. Нам еще топать и топать.

– Да что с лагерем-то?! – не выдержав, почти одновременно спросили оба.

– Нету больше лагеря. Ничего там больше нету, – хмуро пробасил «Бородач». – И времени у нас на расспросы тоже больше нету! Подъем – и потопали!

Иоахим брел по этому проклятому лесу. Пустой автомат он давно выкинул за ненадобностью, оставив себе автоматический пистолет. Ноги его подкашивались от усталости, в горле пересохло.

Рана оказалась не слишком серьезной, хотя и чертовски болезненной. Пуля прошла выше легкого, навылет, не задев ни крупных сосудов, ни жизненно важных органов, иначе Грубер давно был бы мертв. В ушах его до сих пор стоял шум боя: крики атакующих и стоны умирающих, визг и треск шальных пуль над головой, грохот разрывов.

«Я потерял все, – обреченно думал штурмгауптфюрер, с усилием делая шаг за шагом, идя по этой проклятой русской земле, опираясь на свежесрубленную жердь и подавляя стоны. – Честь, долг, фатерлянд. Какой бред гуляет в моей голове! Я потерял своих солдат, командира! Я даже себя ухитрился потерять!»…

Снедаемый приступами черного отчаяния, Грубер брел вперед, шаг за шагом удаляясь от места бойни, от места своего поражения. Вот он прошел мимо трупов русского и лежащих неподалеку эсэсовцев, убитых мертвецов. Иоахим внезапно расхохотался…

– Мертвец убил мертвецов, а потом умер сам! – внезапно его смех перешел в стоны. Покачнувшись, Грубер осел на землю совсем рядом с трупами немецких солдат. Внезапно штурмгауптфюрер почувствовал слезы на своем лице, которое исказила горестная гримаса. Обхватив голову обеими руками, офицер в голос зарыдал. – Мама, о моя милая мама! Как же я хочу вернуться к тебе! Бедная моя мама! Бедная, бедная мама!..

Потом Грубер провалился в глубокий тяжелый сон без сновидений. Некогда холеный офицер СС, Иоахим валялся в болотной жиже в грязной изорванной форме, тяжело дыша, изредка отмахиваясь во сне руками от облепивших лицо насекомых.

Проснулся. Вскочил дико вращая глазами, постепенно успокаиваясь. Повернулся, глядя на опухшие за ночь трупы. Умылся болотной водой, шипя сквозь зубы от боли в искусанном паразитами лице, поднялся, прихватив автомат мертвеца и снаряженные магазины. Не испытывая никакого отвращения, Иоахим порылся в карманах убитых, от которых уже начало пованивать. Нашел смятый, завернутый в салфетку бутерброд с колбасой и сыром. Съел.