Черный ворон (Черный ворон - 1) - Дмитрий Вересов

В четверть двенадцатого Нинка позвонила на вахту и попросила передать Нельке, что задерживается и что завтрашнее гостевание переносится на неделю. В половине двенадцатого она перемигнулась с Андреем, и они потихонечку ретировались в сторону спальни. Ванечка танцевал с Таней и был этим настолько поглощен, что даже не заметил их ухода. Ему казалось, что от Таниных ладоней, одна из которых лежала у него на плече, а другая - на груди, исходит нестерпимо блаженный электрический ток. А его собственные ладони ощущали под тонкой тканью Таниного платья такое... такое божественное... И ему хотелось только одного чтобы танец не кончался никогда.

Но мелодия кончилась.

Он умоляюще посмотрел на Таню.

- Можно, я поставлю еще раз?

- Можно, - взглянув ему в глаза, сказала Таня. Они пять раз подряд протанцевали под "Oh, darling" с бессмертного альбома "Битлз" "Abbey Road", среди тогдашних фэнов называемого исключительно "Рубероид".

На шестой раз уставшая Таня отказалась, и они пошли в кухню пить чай. Из-за дверей родительской спальни доносились страстные Нинкины стоны и пыхтение Андрея. Ванечка покраснел и плеснул себе коньяку.

- Вообще-то я заканчиваю филологический, - сказал он. - Хочу писать книги. Как... как Юрий Трифонов. Знаешь?

Этой фразой он, не отдавая себе отчета, хотел, насколько это было вообще возможно, как бы выровняться с ней. Она так прекрасна, а он зато...

- Не очень хорошо. Я читала его "Другую жизнь" и не совсем поняла. Не доросла, наверное.

Ванечка изумленно смотрел на нее. Он готов был биться об заклад, что на факультете и один из десяти "Другую жизнь" не читал.

- А ты вообще из современных кого любишь? "Деревенщиков"? Абрамова, Белова, Астафьева?

- Не знаю. Мне не очень нравится читать про людей, которые живут почти так же, как я. Зачем тогда читать - просто раскрыл глаза и смотри. Я думаю, что про деревенскую жизнь пишут для тех, кто в большом городе родился и из него не вылезал. У нас - что в Хмелицах, что в общежитии - читают много, особенно девчонки, но все больше классику, историческое, про любовь, про другие страны.

- Неужели даже Шукшина не читают? - в некотором ужасе спросил Ванечка. Он писал диплом как раз по Шукшину и, по требованию руководителя, сильно напирал на народность.

- Шукшина? Это который "Калина красная"? Нет, я только кино видела.

- Понравилось?

- Разговор понравился, словечки всякие. А сама история - нет. По мне, если сказка, так пусть и будет сказка, и не надо ее за правду выдавать. .

- Почему сказка? - несколько запальчиво спросил Ванечка.

- Может быть, где-нибудь так и было, а вот в Хмелицах две женщины на этом сильно пострадали. Тоже "заочницы" были, с уголовниками переписывались. Те им такие письма присылали - целые романы. И страсти роковые, и слезы покаянные, и любовь до гроба, и "молю о свидании"... Одна поехала в Бологое женишка встречать, вернулась через сутки вся оборванная, избитая. Он ее в вокзальный ресторан повел, подпоил, а потом в лесок отвел, ограбить хотел и изнасиловать. Но не рассчитал, тоже выпил хорошо, а она баба крепкая, скрутила его и в милицию волоком отволокла. Но и ей досталось. Он, сволочь, ей нос перебил, а потом, на суде, орал, убить грозился... А со второй еще хуже вышло. Приехал к ней ее красавец, веселый такой, речистый, совсем как в том кино. Месяц пожили в любви и согласии, а потом он исчез со всеми деньгами - четыреста рублей, она на корову копила - и охотничий карабин, который ей после отца остался, прихватил. Потом из этого карабина сторожа в Никольском убили. А этого гада так и не нашли.

- Да-а, - задумчиво протянул Ванечка. В дипломную работу этот рассказ не вставишь. Но как же она ярко, складно говорит!

А Таня вполголоса запела:

Калина красная, Калина вызрела;

Я у залеточки Характер вызнала...

Ванечка замолчал с раскрытым ртом. Когда она допела до конца, он хрипло сказал:

- Спой еще. Пожалуйста.

Она пела, а он слушал, не замечая ничего - ни свиста чайника на плите, ни сигареты, давно погасшей в пальцах.

- Устала,- сказала Таня наконец. - Давай пить чай.

- А хочешь, - сказал Ванечка, наливая ей чаю, - хочешь, я почитаю тебе свои стихи? Только они... ну, понимаешь, не лирические. Я лирику не умею... Он еще никому не читал своих серьезных стихов. Только так, давал почитать Житнику и еще одному клювисту, Грише Григоровскому, профессиональному поэту, работавшему в многотиражке Кировского завода. Житник похвалил стихи за язвительность, выругал за философичность и посоветовал изложить то же самое прозой. Григоровский быстренько пробежал глазами и вернул тетрадь Ванечке, пробурчав:

- Этого никто печатать не станет.

- Так я и не собираюсь печатать!

- Тогда зачем было писать?..

Таня кивнула, и Ванечка дрожащим голосом начал:

Для нас, больных, весь мир - больница,

Которую содержит мот,

Давно успевший разориться.

Мы в ней умрем от отческих забот,

Но никогда не выйдем из ворот...

- Извини, - прервала Таня. - Но я это уже читала. В каком-то журнале. Только не помню автора.

- Умница! - воскликнул Ванечка. - Правильно. Эти стихи написал Томас Элиот, а у меня это эпиграф. А теперь будет вступление. Представь себе, будто играет духовой оркестр, только очень плохой. Музыканты сбиваются с такта, фальшивят...

И он затараторил:

- СКОЛЬ СЛАДКО ВСЕ, ЧТО СЛАДКО. Победный марш в пяти частях с прологом и эпилогом. Пролог: КАБАК ИМЕНИ РЕВОЛЮЦИИ.

Пришел - ну что ж, немного подожди

Сегодня, видишь, очередь какая.

Из-за дверей со стен глядят вожди,

И музыка гремит, не умолкая.

Легко желать нам с высоты рублей,

Чтоб пробка рассосалась у дверей...

Таня больше не прерывала его. Перестав после третьей или четвертой строфы -пытаться вникнуть в смысл, понятный, вероятнее всего, только самому автору, она вслушивалась в мелодию стиха, смотрела в горящие, вдохновенные глаза. Мощная, упругая энергетическая волна поднимала ее и несла куда-то... Ей было хорошо, и она ни о чем не думала...

- И эпилог, - сказал Ванечка.

Рассвет, кот розовый, скребется в крышу.

Ветер, кот серый, когтистой лапой в раму.

Остывший кофе

Узор врезает в белизну плиты. Портрета нет.

Глаз льдист, Который был. Пил

По полстакана жизни в день, Фальшиво пел,

Забытый грустный анекдот... Вот так.

Вот так к нам постижение приходит:

Не звон, а стон.

Он, опустошенный, плюхнулся на табуретку и дрожащей рукой потянулся к бутылке. Таня молчала.

- Я... ну как? - спросил Ванечка.

- Еще, - сказала Таня.

- Но... но ты поняла?

- А разве стихи обязательно понимать?

- Слушай... я не думал никогда... А ведь ты права. Права! Тогда я еще почитаю. Это про меня. Автопортрет, так сказать.

Смотрите на - се моралист-идальго.

Он в плотской связи с утренней звездою.

Как таз, покрыт небьющейся эмалью

И на клопах с жасминами настоян.

Смотрите на - свирепо гложет книжку.

И нос его стал тонок и прозрачен.

И знание роняет на манишку

Тяжелый воск своих кривых печатей.

Смотрите на - меж оглашенных нищих

Под вой собак над высосанной костью

Сидит один и в пальце правду ищет

И солнце перечеркивает тростью.

- Нет, - сказала Таня. - Это не про тебя. Я знаю таких людей. Они стихов не пишут.

- Может быть, - согласился Ванечка. - Я не очень хорошо знаю себя.

Он читал стихи - свои, чужие. Она пела. Потом они пили чай, молчали и не заметили, как наступило утро. Ванечка поднялся, открыл форточку, выбросил туда окурок, подошел к сидящей Тане - и упал перед нею на колени, обняв ее ноги.

- Ты... - сдавленно проговорил он, - ты должна стать моей женой. Если ты мне откажешь - я умру.

- Подожди, - сказала она. - Как же так? Мы ведь только сегодня познакомились. Я не знаю...

- Да-да, - сбивчиво заговорил он. - Тебе надо подумать, получше узнать меня. Конечно. Я понимаю. Только не отказывай мне. Хотя бы сейчас не отказывай, ладно?

- Ладно, - сказала Таня. - Сейчас не откажу. Ты устал. Тебе надо поспать.

- А ты?

- Я не уйду. Обещаю.

Буквально вытолкав его с кухни, Таня прибрала со стола, поставила чайник, помыла посуду. Потом села за чистый стол, налила себе чаю, задумчиво поглядела в окно. Она сама не могла понять, о чем она думает - мысли прыгали, как лягушки на болотной тропе... Все так странно, так неожиданно.

Спать не хотелось совсем. Таня пошла в ванную, набрала ведро воды и помыла пол в гостиной, а потом ополоснулась сама и, возвратясь в гостиную, уселась в кресло с журналом "Искусство кино". Она прочла интервью с режиссером Глебом Панфиловым о том, как снимался фильм "Начало", и переводную статью какого-то американца о семейных проблемах Мэрилин Монро и драматурга Артура Миллера, дополненную фотографиями. Таня смотрела на узкое носатое лицо Миллера, и ей почему-то подумалось, что Ванечка, круглолицый и курносый, совсем не Миллера не похож.

- С чего это я вдруг? - прошептала она. И с этими словами сон все-таки сморил ее.