Череп Шерлока Холмса - Нил Гейман

— Но ключ с лезвием…

— Смотрите, — Холмс схватил со стола клочок бумаги и быстро нарисовал ключ рукояткой кверху, а бороздкой влево, и, перечеркивая рукоятку, «припаял» вверх лезвие.

— Скрипичный ключ!

— Именно, Ватсон. Демон зла, расследование, преступление, рыцарь, наконец, скрипка — явный намек на меня. Этакий ребус — что-то вроде рождественского подарка старику Холмсу.

— Странный подарок.

— Более чем странный. Добавим к этому принципиальную неопознанность этого субъекта. Догадайтесь, как обзовут его наши газетчики.

— Учитывая их экстравагантность, — «Мистер Икс»?

— Естественно, Ватсон. А уж если мы с вами поневоле оказались в мире литературы, почему не воспользоваться аллитерацией и символом: «мистер»[6] — «тайна», а вскрытие мистера — открытие тайны?

— Само по себе не слишком убедительно, но в русле остального…

— Добавьте к этому судно «Ювента». Это латинский корень — юность, молодость. Последний — или предпоследний — печальный символ во всей этой истории: молодость, которая вернулась на несколько дней и уплыла безвозвратно.

Возможно, это прозвучит смешно и нелепо, но из моих глаз полились слезы. Холмс схватил скрипку, неловко и не сразу уместил ее около лица. Слезы текли легко и свободно, принося мне странное облегчение.

— Но позвольте, — неожиданно сообразил я, — как же мог убийца, м-м… злоумышленник включить в свою систему судно «Ювента»?

— Ничего невозможного здесь нет. Вся цепочка: газета — Скотланд-Ярд — Лестрейд — его тупая гипотеза — матрос с «Ювенты» — просчитывается с самого начала. Здесь можно было бы уцепиться за то, что реальный преступник знал о существовании мнимого, но, Ватсон, Бог свидетель, я не хочу этим заниматься!

Я подошел к окну и посмотрел вниз. Два кэба столкнулись на углу, и кэбмены переругивались неохотно и громко. Ласточка прошила небо наискось.

— Что же это за человек, Холмс?! — спросил я, не выдержав. — Эту цепочку могли бы рассчитать вы, ну, еще, может быть, Мориарти…

— Мориарти?!! — вскричал он с такой силой и яростью, что я выронил из рук яйцо всмятку. — Да неужели вы поверили в эту туфту?! Итальянец, написавший трактат о биноме Ньютона. Профессор математики, владеющий восточными единоборствами. Добропорядочный горожанин, заказывающий личный экспресс. Эта фигура, Ватсон, так хорошо легла на бумагу только потому, что была бумажной с самого начала.

— Признаться, — сказал я, — у меня вызвал сомнение тот случай, когда он лично явился к вам. Это театральщина, недостойная гения преступного мира. Кроме того, чистое зло и чистое добро не должны приближаться друг к другу — чтобы не истребить себя окончательно.

— Интересный довод, — пробормотал Холмс, отодвинулся от окна и посмотрел мне в глаза долгим изучающим взглядом. — Вы, я вижу, становитесь философом. А как же Армагеддон?

— Мне никогда не нравился Армагеддон, — ответил я, прямо глядя ему в глаза, — плоха та битва, итог которой предрешен.

— Возможно… Но я далек от того, чтобы воплощать чистое добро. Однако, так или иначе, я с самого начала догадывался об истинном кукольнике, для которого и Мориарти был всего лишь марионеткой. Он не совсем преступник, Ватсон. Он — организатор преступности, связывающий ее кровеносной системой с государственной машиной и полицией…

— Кровь — это кровь, Холмс?

— Кровь — это деньги, Ватсон. И немного крови. Этот незаурядный человек нашел мощный рычаг, с помощью которого сумел устранить конкурентов сперва вне своей организации, а потом и внутри ее, того же Мориарти, например.

— Какой рычаг, Холмс?

— Меня, Ватсон.

— Кто же это?

— А вы еще не догадываетесь? Тогда я сделаю вам еще одну подсказку: этот человек поселился в моей квартире и восемь лет жил со мной бок о бок, помогая мне делать то, что я делал, и добровольно взял на себя миссию летописца моих приключений, зная, что страшная истина в будущем придаст этим записям притягательный двойной смысл и обессмертит их автора… и меня.

Свой ответ я обдумывал добрых две минуты, и он прозвучал, как мне хотелось:

— Вы знаете, Холмс, что можете убедить меня в чем вам угодно.

Он стоял у окна спиной ко мне, скрадываемый светом; маленькое облачко дыма из его трубки время от времени поднималось над его левым плечом и растворялось в свете и тумане моего любимого города. Слезы застилали мне глаза. Сквозь слезы я увидел на столе большой пистолет, видимо, заряженный, — это почти рассмешило меня. Мне нечего было ему сказать; в конце концов, я сам этого хотел.

— Колитесь, Ватсон, — произнес Холмс почти безразлично, — я ведь не такой дурак, как вам кажется, и сумел навести справки. Мне известно, КЕМ вы были до Индии… — Ему, слава Богу, не могло быть известно, КЕМ я был в Индии. — … оттого и беспокоен ваш малыш, Ватсон, что он отвечает за грехи отца. Покайтесь, пока не поздно.

Это желание уколоть меня отразило, как в зеркале, застарелую обиду Холмса, и я не смог дальше молчать.

— Шерлок… что я могу вам сказать… все так и не так. Это было истиной десять лет назад, а потом истина вытекла, осталась только так называемая правда, факты, лишенные внутреннего смысла. Вы разгадали мой замысел, но воплощение всегда богаче замысла. Я клянусь вам в том, что моя симпатия и восхищение вами искренни и всегда были такими. Люди меняются, не меняются только персонажи… Ну, а сын за отца не отвечает, я буду давать ему магнезию, и он придет в норму.

Он стоял у окна и молчал — так долго, что дневной свет начал тускнеть.

— Скажите, Ватсон, — спросил он, наконец, ворчливо, но с нотками примирения в голосе, — чем болел этот оборванец из Сохо?

— Очень редкая болезнь, — ответил я с готовностью, — разрушение иммунитета. Мне кажется, эта болезнь разовьется к концу столетия. И чтобы расставить точки над «i», Холмс, вы говорили о «Ювенте» как о последнем или предпоследнем символе в этой истории. Я как малый демиург могу поручиться, что ничего больше не имел в виду. А о чем говорили вы?

— Вы не учитываете работу подсознания, Ватсон. Вы ведь знатный автор в Британской Энциклопедии и сами выбираете темы для своих статей. Так что и аппендикс в этой истории совсем не случаен. Загляните внутрь себя, Ватсон, и вы увидите, что преступник и сыщик никому, кроме друг друга, не нужны, и их можно удалять из нормального организма, как…

Я махнул рукой в знак понимания и подумал немного.

— Всё — часть Божьего замысла, Холмс, — сказал я ему наконец, — я почти уверен, что и в аппендиксе есть какой-то смысл, и если бы можно было, например, несколько лет подряд вырезать аппендикс у всех новорожденных младенцев, то статистика дала бы некоторые отрицательные сдвиги.

— Возможно, — отозвался Холмс.

Вечером я окончил свою статью, но идти домой было уже поздно, а утром явился Лестрейд со свежей газетой.

Инна Кублицкая, Сергей Лифанов

Часы доктора Ватсона, или тайна «MWM»

Этот фильм основан на романе «Знак четырех» Артура Конан Дойла, творчество которого является народным достоянием и поэтому не ущемляет ничьих имущественных прав.

Предуведомление

История этой рукописи сама могла бы послужить сюжетом для приключенческого романа.

Ее автор — человек, чье имя на слуху и в наше время. Время написания: лето 1902 — весна 1903 г.

Сразу после того, как автор поставил последнюю точку, он проверил страницы, прошил их, скрепив в большую тетрадь, поместил в желтый конверт плотной шелковой бумаги, запечатал сургучом, положил в другой конверт вместе с часами и небольшой запиской, запечатал уже этот конверт и написал там, где должен был бы находиться адрес:

«Тому, кому это будет интересно. Вскрыть не ранее 2003 года»,

после чего отнес конверт в адвокатскую контору «Дреббер, Стэнджерсон и Хоуп».

Мистер Хоуп, в то время очень молодой и весьма добросовестный человек, упаковал желтый конверт в белый и еще более плотный, поставил свои печати и свою подпись и отнес его в ближайшее отделение «Объединенного банка центральных графств», где поместил в железный ящик, предназначенный для подобных вложений.

Так бы этот конверт и пролежал без особых приключений предназначенные ему сто лет, однако двадцатый век оказался щедрым на потрясения.

Первую мировую войну конверт не заметил, зато Вторая почтила его прямым попаданием в банк. Конверту повезло: железный ящик, в котором он находился, был лишь помят, и его отнесли в контору «Хоуп и Хоуп» (старшие компаньоны к тому времени уже отошли в мир иной). Старший Хоуп поручил младшему отнести конверт в другой банк, и молодой Хоуп сдул с конверта пыль, засунул в другой конверт, на этот раз голубой, запечатал сургучом, подписал… но в это время позвонила будущая миссис Хоуп, и молодой человек в припадке вполне простительного восторга метко запулил конверт на большой шкаф, стоящий в конторе еще с тех времен, когда Дреббер был младшим партнером.