Путешествие длиною в жизнь - Юрий Сенкевич

Что двигало этими людьми? Мнения на этот счет были самые разные. Одни считали, что на зимовки едут люди с особым складом души, с особым характером — бродяги-фанатики, одержимые жаждой скитаний, романтики, "заболевшие" Арктикой и Антарктикой. В те времена труд полярников еще был окружен определенным почетом, считался настоящим мужским занятием.

Другими двигали совершенно реальные, земные цели — возможность заработать, пусть и тяжким трудом, приличные деньги, так как существовала целая система полярных надбавок. Это был своего рода отхожий промысел крепких мужиков. Для ученых, занятых науками о Земле, особенно для молодых, честолюбивых, прозябавших в своих институтах на более чем скромную зарплату младших научных сотрудников, поездка в Арктику или Антарктику, в длительную экспедицию давала возможность на месте получить хороший научный материал для диссертации… Но все эти возможные мотивации весьма условны и на деле намного сложнее, как сложен сам человек, его внутренний мир. Тем более что человек, оказавшийся в необычных для себя условиях, менялся: уезжая на зимовку одним, он возвращался уже другим, приобретя опыт, которого не мог получить в своем городе или поселке.

В результате, узнав на деле, что такое жизнь полярников, кое-кто как бы привыкал к ней, привыкал к трудным условиям, и работа на полярных станциях становилась уже профессией. Среди полярников в те годы был совершенно уникальный человек — он шесть раз плавал на дрейфующих станциях в Арктике и пять раз зимовал в Антарктиде… Это стало его жизнью.

По мере протекания нашей зимовки, с наступлением полярной ночи, когда морозы стали доходить до минус 80 градусов, усиливался и дискомфорт. И не только от сознания того, что на улице стоит прямо-таки потусторонний холод, — психологически к этому привыкнуть можно, физически же, конечно, нет. Дискомфорт мы испытывали оттого, что основное время проводили в закрытом помещении, от невозможности побыть одному со своими мыслями. Я уже знал наперед, что скажет тот или иной из моих товарищей, какие у него интересы и вкусы. Относительно легче было тем, у кого имелось "персональное" жилье, — Алику Колесникову в его ионосферной каморке, нашим "американцам".

Эти трое физиков жили в павильоне, стоявшем отдельно от основного помещения станции, метрах в ста, и проводили там исследования на американской аппаратуре и по американским методикам. Такая была договоренность, поскольку американцы присылали своего зимовщика на "Восток" не каждый год, а только прилетали для инспекции, когда наступали летние месяцы. У ребят из "американского" павильона была хорошая печка, работавшая на солярке, имелся небольшой запас самых необходимых продуктов, хотя питаться они приходили к нам в кают-компанию. Мы подружились с физиками и старались почаще ходить к ним "на чай", иногда принося с собой не только кондитерские гостинцы, благо у ребят всегда было чем закусить.

Идти до павильона близко, можно было немного прогуляться, поскольку наша утепленная одежда позволяла пробыть на воздухе минут двадцать-тридцать, — потом уже холод начинал давать о себе знать. Выйдешь в полярную ночь — небо над тобой огромное, фиолетовое, звезды яркие, сверкают, как алмазы. Высоко над головой стоит Южный Крест, а по горизонту никогда не пропадающая полоска — как бы спрессованный спектр: "Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан". И вот этот "Фазан" покрывает фиолетовым цветом все небо над тобой, и только узкой полоской сжимаются к горизонту все остальные — там, где в этот момент находится невидимое пока нам солнце: синий (Сидит), голубой (Где), зеленый (Знать)… В самом низу красный цвет. Необычная красота…

В павильоне у физиков после американцев оставалось много журналов, в том числе и "Плейбой". Рассматривая журнал, читая его, я поддерживал в форме свой английский. Как-то в одном из номеров я увидел фотографии африканских масок и в том числе изображение богини Зулубубу. Она заинтересовала меня еще и потому, что в журнале я увидел карикатуру: на фоне гостиной, украшенной охотничьими трофеями — рогами, чучелами, — были изображены старикан-божий одуванчик и рядом молодая девица. Мисс тянулась рукой к какой-то африканской фигурке. Подпись под карикатурой гласила: "Мисс, ради Бога, не дотрагивайтесь до этой богини". Я не понял, что значит эта сцена, и тем более — зачем эта подпись. Но решил сделать маску богини и другие, увиденные в журнале.

В качестве материала я использовал имевшийся в павильоне упаковочный пенополиуретан. В свое время, еще в школе, я увлекался выпиливанием, резьбой, когда ходил в кружок в ДПШ, поэтому у меня остались прошлые навыки. Скальпелем я резал легкий, пористый американский материал, склеивал, раскрашивал красками — маски получились неплохие. Я их раздарил, а себе оставил только богиню Зулубубу. Потом уже в каком-то каталоге я случайно опять увидел фотографию богини Зулубубу и под ней стоимость этой бронзовой фигурки. Каталог сообщал, что статуэтку могут выслать по заказу, что изображает она африканскую богиню плодовитости и, по преданию, женщина, прикоснувшаяся к ней, должна забеременеть. Только тогда до меня дошел смысл карикатуры, увиденной в "Плейбое", и юмор, заключенный в подписи: старикашка был совсем дряхлый, а мисс очень молода.

Приходилось использовать любую возможность хоть как-то уединиться. И одной из таких возможностей было окончание дежурства. На станции был четкий порядок — раз в две недели каждый из нас дежурил: убирал со стола, мыл посуду, подметал пол, наводил порядок в туалете… Отдежурив, человек шел в баню, мылся, стирал там свое белье. Нам троим в этом плане было проще: у нас с собой были комплекты бактерицидного белья, которые мы должны были вернуть в Москве для исследований. Поначалу мы хотели раздать белье всем сразу, но потом решили, что оставим его себе: какая разница, кто его носит. В общем, использовали свое "служебное положение".

После дежурства и бани я уединялся на кухне и устраивал себе маленький праздник. Еще в самом начале зимовки начальник станции выдал каждому из нас по нескольку ящиков томатного сока, закупленного в Австралии. Кто-то выпил свою долю в первые же недели, а я растянул это удовольствие надолго. Поэтому, отдежурив, я садился на кухне, брал луковицу, делал из мороженого мяса строганину, солил, наливал стакан соку и позволял себе расслабиться в тишине и одиночестве…

В свое время, в детстве, я читал Джека Лондона, но, только приехав на "Восток", смог воочию убедиться в том, что такое белое безмолвие. Я снова перечитал все, что из его книг оказалось в нашей библиотечке, и решил проверить то, о чем он писал. Джек Лондон утверждал, что в сильный мороз плевок замерзает на лету и падает на землю со звоном. Антарктические морозы не чета североамериканским, и я был уверен, что такой "эксперимент" получится и у меня. Но, к моему разочарованию, никакого звона я не услышал ни при минус 60 градусах, ни при минус 70…