Сокровище Харальда - Елизавета Дворецкая

— А можно я Боряту позову… посмотреть… — только и пробормотал он. — Мы такого и на Купале не видали…

— Неужто есть на что посмотреть? — усмехнулась Елисава.

— А то! — весомо ответил княжич.

— Ну, если ты младшего брата сразила наповал, то остальные и вовсе под столы попадают, — хмыкнула Предслава. — Ты что, и правда в таком виде вниз идти собралась?

— Чем я хуже Агнессы де Пуатье? — Елисава окинула сестер, брата и ближних женщин надменным взглядом. — Пояс подайте.

Пояс тоже был среди подарков: узкий, из расшитого жемчугом красного шелка. Гертруда несколько раз обмотала им талию Елисавы, а концы спустила на бедра и завязала узел, пришедшийся на то место, к которому порядочные женщины не привлекают внимание чужих мужчин. Но на это Елисава не согласилась и, несмотря на уверения невестки, что именно так и надо, перевязала по-другому.

— Косу бы распустить, — заметила Гертруда, с сомнением оглядывая плоды своих трудов. — У немцев девы с косами не ходят.

— А у нас косу распускают два раза: когда замуж идут и когда в гроб ложатся, — ответила Елисава. — Мне в гроб рано, я не Харальд, чтобы в домовине от трудов отдыхать… Так оставлю.

И отправилась вниз.

Сказать, что вид ее поразил приближенных и гостей отца, значит ничего не сказать. В гриднице повисла тишина — кмети, бояре, воеводы вытаращили глаза при появлении старшей княжьей дочери. Женское тело в таких подробностях они не всегда видели даже на купальских праздниках, а синяя ткань оттеняла глаза, делала их темно-голубыми и усиливала блеск. Княгиня Ингигерда усмехнулась и прикрыла ладонью рот, князь Ярослав переменился в лице, хотел что-то сказать, но промолчал. Зато герцог Фридрих расцвел, подошел и принялся восхищаться красотой принцессы Элисабет. Ему не только понравилось зрелище, но и польстило внимание к его подаркам. Он даже попытался перевязать пояс по-своему, но Изяслав весьма решительно посоветовал ему убрать руки подальше от сестры, и Фридрих, извиняясь, отступил даже раньше, чем толмач успел перевести, сделав речь молодого князя в три раза вежливее. Елисава уселась и некоторое время забавлялась, глядя, как косятся на нее мужчины и какими путаными и бессвязными стали их разговоры с ее появлением.

А потом пришел Харальд, об отсутствии которого она уже успела в душе пожалеть. Он окинул ее внимательным взглядом, сначала сверху вниз, потом снизу вверх, и в глазах его загорелось нечто такое, отчего Елисава невольно смутилась. И Харальд сказал:

Видел скальд довольноБлеск долин ладейных,Лучше в сих палатахВетвь нарядов светит.[17]

У Елисавы екнуло сердце: стихи — опасная вещь, стихи о женщине не только прославляют ее красоту, но и могут служить приворотом. Однако, не подавая виду, что встревожилась, она скрыла волнение за внешним пренебрежением и, улыбнувшись, снисходительно промолвила:

— Не очень-то складный стих для такого прославленного и искусного скальда, как ты, Харальд.

— Зато сложен быстро и без потуг.

— Что легко дается, то недорого ценится.

— А кто пренебрегает дарами, тот не очень-то их достоин. Вижу, дары Фридриха ты ценишь больше, чем мои. — Харальд, явно задетый пренебрежением, сердитым взглядом окинул блио.

— Дар ценится по тому, насколько высоко стоит даритель. Это платье я получила в дар от владетельного герцога. А каков твой титул, Харальд сын Сигурда? — Елисава выразительно подняла брови.

Харальд стиснул челюсти, на лице его отразилось едва сдерживаемое бешенство. Елисава была рада, что так чувствительно его задела, но где-то в глубине души шевельнулся ужас: а ну как ураган вырвется на свободу?

— Будь ты мужчиной, я бы не позволил тебе говорить такие слова, — с угрозой произнес Харальд, сверля ее глазами.

— Будь я мужчиной, разве ты сложил бы стихи в честь моей красоты? — Елисава усмехнулась, довольная, что принадлежность к женскому полу позволяет ей безнаказанно совершать то, что не сошло бы с рук никому другому.

— Дочь моя! — окликнул ее князь Ярослав, с возрастающим беспокойством следивший за назревающей ссорой. — Так ведь недолго и ослепнуть всем этим людям. Ступай к себе, пока в гриднице еще остались зрячие.

Елисава послушалась отца без возражений: она уже добилась того, чего хотела. Поразила весь княжий двор своей красотой и сказала гадость Харальду — утро прошло не зря.

Несмотря на некоторое смущение, княжна осталась весьма довольна своей выходкой. К сожалению, в ближайшие дни не подвернулось случая, чтобы ее повторить. Из Овруча привезли гроб с останками князя Олега Святославича. Киевляне, взбудораженные и встревоженные, собирались на дороге, толпились на улицах, бежали за повозкой, кипя от любопытства и возбуждения. Даже княжьи дочери не сумели удержаться и отправились посмотреть, как гроб привезут в Десятинную церковь. Тысяцкий Бранемир Ведиславич поставил их на паперть, которую окружил плотным кольцом кметей. Он был совсем не рад любопытству княжьих дочерей, присутствие которых прибавляло ему хлопот в этот и без того маетный день, но спорить не мог. У самого Дочери… Тесный Бабин Торжок так плотно был забит народом, что кметям, сопровождавшим повозку, пришлось прокладывать путь древками копий. Младшая княжна попискивала от веселого ужаса, видя, как к церкви приближайся новый гроб, которым заменили истлевший, а Предслава невозмутимо жевала орешки, которые разгрызал для нее Предибор, кормилец брата Севушки.

— Вот ведь чудные люди! — приговаривал он, выплевывая на широкую ладонь разгрызенный орех и ловко разъединяя половинки скорлупы. — Сами боятся, и сами же лезут.

— А любопытно! — протянула Предслава, принимая очищенное ядрышко. — Хотя и боязно. Прозоровна говорит, надо Богу молиться, мертвец и не тронет.

— Зачем ему нас трогать, он же наш родич! — сказал Севушка, держа наготове ладонь, чтобы в свою очередь перехватить орешек-другой. — Он за нас молиться будет!

— Хоть и родич, а все-таки мертвец! Сохрани матушка Макошь! — проворчала Будениха. — Не дело князь задумал, уж не трогал бы он мертвых костей!

Повозка остановилась, гроб спустили и на руках понесли в церковь. На новой дубовой домовине не было следов земли и тления, но народ в ужасе отшатнулся, кто-то крестился, кто-то хватался за обереги и плевал через левое плечо.

— Ты на меня-то не плюй, я тебе не кутузик! — возмущенно вопил кто-то в толпе.

И вдруг вся толпа содрогнулась и вскрикнула: один из монахов, несших гроб, споткнулся, выронил край, и домовина упала передним концом на землю. Раздался стук, и хотя это было всего лишь дерево, каждый в толпе услышал сухой грозный перестук костей. Поднялся неудержимый крик, толпа закипела, каждый пытался выбраться как можно быстрее, но все только мешали друг другу. Закричали придавленные, женщины на паперти прижались к стене церкви, но войти внутрь им мешал упавший гроб и столпившиеся служки.