Ничейной земли не бывает - Вальтер Флегель

Остальные женщины только молча кивали ей в знак согласия. И тут же речь зашла о том, что прежнего порядка нет нигде, в том числе и в их городке, а от былой сплоченности его жителей не осталось и следа.

Лоре Вернер долила себе кофе. Молчаливое согласие женщин тронуло ее, но они уже не интересовали ее, правда, они этого не замечали, да и не должны были заметить. А может, они и догадываются об этом. Нередко коллектив, сплотившийся однажды вокруг своего основателя и действующий под его руководством определенный отрезок времени, впоследствии начинает развиваться по законам, которые не всегда соответствуют представлениям и идеалам его основателей.

Все усложнялось подчас еще и тем, что такие вот военные городки и поселки слишком небольшие, да и существовали они так недавно, что в них не успели сложиться собственные традиции, связывающие жителей между собой. Здесь, в военном городке, людей объединяло одно — служба мужей, но она же одновременно в какой-то степени и разъединяла их, ведь они чувствовали себя временными жителями.

Правда, многие женщины не думали об этом, потому что слишком глубоко погрязли в житейских делах. В этом было нечто трогательное и одновременно трагическое. Таким женщинам в жизни пришлось многое пережить, и их потери не только затрагивали прошлое, но и касались настоящего и будущего.

Лоре Вернер хотелось сказать женщинам что-нибудь хорошее, доброе, чтобы как-то утешить их, но подходящие слова не приходили ей в голову.

После небольшой паузы разговор продолжила фрау Купце:

— А разве раньше бывало такое, чтобы офицер отказывался от ордера на квартиру, а? Я имею в виду майора Виттенбека. Он уже не первый год живет отдельно от жены и сына, но не просит о переводе, следовательно, u впредь собирается служить здесь.

— Виттенбек? — удивленно спросила фрау Кристиан. — Это такой крепыш с копной черных волос?

Фрау Кунце кивнула:

— Да, он самый.

— Кто это? — поинтересовалась Марлис.

— Тот, что танцевал прошлый раз с Фридерикой. Кроме него, бедняжку никто больше и не приглашал.

Марлис возразила:

— Первым ее действительно пригласил он, но он был отнюдь не единственным, кто танцевал с ней.

Возникла небольшая пауза, которую нарушила фрау Кунце:

— Чего об этом говорить!

Она откинулась на спинку кресла, положила руки на мягкие подлокотники, как бы показывая всем своим видом, что пора сменить тему разговора. У фрау Кунце были узкие руки с худыми длинными пальцами, и, глядя на них, Лоре Вернер вспомнила руки Катрин. Закончив играть, Катрин медленно опускала руки на колени или оставляла лежать на клавиатуре. А руки фрау Кунце, быстрые и проворные, казалось, были созданы для того, чтобы ткать ковры.

Однако женщины от темы разговора не ушли.

— Скажите, Стефан Шанц не приходится ли братом этой Фридерике? — спросила учительница. Кто-то из женщин энергично закивал, и фрау Фрейер несколько оживилась: — Этот Стефан удивительно хорошо рисует. Глядя на его пейзажи с натуры, не скажешь, что наша местность однообразна и скучна. У парня наверняка талант, только он об этом либо не знает, либо не хочет знать. По крайней мере, мне так кажется. Интересно, чем можно помочь ему?

Этот вопрос был обращен ко всем присутствующим, однако ни одна из женщин не ответила на него. Они не видели его рисунков, да их это нисколько и не занимало. Они считали, что парень просто не заслуживает их внимания. Уж если о ком и стоило говорить, так это о его сестрице.

Первой о Фридерике заговорила Марлис. Фрау Ляйхзенринг никто не принимал за сестру Лоре Вернер. Марлис была моложе Лоре, ниже на целую голову, несколько пошире в плечах и покрепче, хотя грудь ее и после родов осталась по-девичьи упругой. Темные глаза Марлис, широко поставленные, смотрели всегда немного вверх. Черные густые волосы она гладко зачесывала назад и собирала в большой пучок.

— Ее отношение к мужчинам… — начала было Марлис, но ее перебила фрау Кунце:

— Чего-чего, а мужчин у нее было предостаточно. Вы помните того официанта из вечернего кафе?

Женщины, конечно, помнили об официанте, а фрау Кристиан промолвила:

— Сам факт, что Шанц привел свою дочь на вечер… — Во взгляде ее появилось откровенное осуждение. — Простите, но это выше моего понимания…

Когда кофейник опустел, женщины стали прощаться, и это даже обрадовало Лоре Вернер. Первой поднялась фрау Фрейер, которая жила в учительском доме, одном из первых кирпичных зданий городка, стоявшем несколько в стороне от деревянных домиков.

Лоре Вернер решила немного проводить молодую учительницу. Они миновали домики, вошли в лес и сразу же почувствовали легкое дуновение ветра, который принес с собой терпкий запах смолы.

— Как же здесь тихо! — проговорила фрау Фрейер. — Можно подумать, что ты в отпуске. Все вокруг выглядит таким добрым и дружелюбным, что может показаться, будто и люди здесь живут в большом ладу.

— А ваш рисунок для ковра мне понравился, — призналась вдруг Лоре.

От неожиданности учительница даже остановилась, а затем спросила:

— Почему же вы об этом не сказали там?

— Только потому, что мне хотелось, чтобы его приняли… без учета моего мнения…

— Понимаю вас, — медленно проговорила учительница, — понимаю, фрау генеральша!

Обе громко рассмеялись. Так искренне Лоре могла смеяться только с Катрин.

— Еще неизвестно, понравится ли сюжет нашим мужчинам, — сказала фрау Френер.

— Им-то он наверняка понравится, — заверила ее Лоре.

— Иногда, когда сидишь дома, страшно становится от мысли, что ты одинока. Здесь, в городке, особенно по вечерам, одиночество давит на человека тяжелым грузом, — заметила молодая женщина.

— Родите ребенка, — посоветовала учительнице Лоре, — да не одного, а по крайней мере двоих. Дети — самое верное средство от одиночества в здешних условиях.

— А у вас была только одна дочь?

Лоре Вернер молча кивнула, а затем сказала:

— У меня были очень тяжелые роды, и врачи не советовали мне больше иметь детей. Если бы я знала, что все так обернется, я бы пошла на риск. Но теперь поздно: ведь мне уже сорок четыре.

— Почему поздно? — не согласилась с ней учительница. — В конце концов имеются детские дома, в которых есть совсем маленькие дети, потерявшие родителей. Можно взять ребенка оттуда…

— Но можно ли привыкнуть к такому ребенку?

— А почему бы и нет?

Лоре ничего не ответила на этот вопрос. Слово «привыкнуть», которое она сама произнесла, показалось ей чужим, не имеющим никакого смысла, особенно после смерти Катрин.

Вскоре они свернули с дороги и пошли к учительскому дому.

— Фрау Вернер, неужели все, что было сегодня сказано о Фридерике Шанц, правда? — спросила вдруг молодая учительница.

— Точно я этого не знаю. Мне известно только, что время от времени злые языки начинают трепать ее имя. Слухи долетают даже до города. Моя дочь умерла, так и не успев полюбить ни одного мужчину. Кто знает, может, веди себя Катрин как Фридерика, она и осталась бы в живых. Вам лично я желаю в жизни всего самого лучшего, как желала бы родной дочери.

— Спасибо, фрау Вернер. А знаете, мне очень нравится их Стефан, — откровенно призналась учительница. — В глубине души я надеюсь, что он все же поймет, какой талант в него заложен. Я не пожалею сил, чтобы он понял это. Было бы грешно загубить такое дарование.

— Желаю вам успехов в этом благородном начинании, — искренне сказала Лоре Вернер.

Женщины попрощались. Обратно Лоре Вернер шла не спеша, шла и думала о своем муже, который, как и она, наверняка еще не спит. Она представила, как Конрад возвращается домой, как подходит к калитке, тяжело ступая по дорожке. Ничто из увиденного и услышанного за сегодняшний день не доставило ей столько радости, как эта мысль о муже. А подумав о нем, она уже не могла переключиться ни на что другое, и только одно слово твердо укоренилось в ее памяти: «привыкнуть».

Примерно в полночь Литош уселся за баранку своего бронетранспортера, завел его в укрытие, отрытое с помощью траншеекопателя, и набросил маскировочную сетку на машину, а затем вырыл в стенке траншеи несколько ступенек, чтобы было удобно подниматься в кабину, когда потребуется выехать по сигналу «Вперед». Покончив с этим, он пошел посмотреть, как идут дела у его друзей.

Ветер немного стих, успев разогнать тучи. Постепенно просветы между ними становились все больше и больше, а сами тучи казались теперь похожими на отставших от огромного стада овечек.

Литош вдруг вспомнил о Фихтнере и подумал: «Сидит, наверное, где-нибудь в укромном месте, смотрит на небо и невольно вспоминает о своем стаде. И конечно, думает о Фридерике Шанц».

Правда, в последнее время бывший пастух предпочитал не рассказывать ни о Фридерике, ни о своем стаде. Другие ребята уже давно, кто раньше, кто позже, выложили все о своем доме, о работе на гражданке, о подружках, фотографии которых они часто показывали друзьям. Некоторые даже зачитывали отдельные места из писем, полученных от возлюбленных. Эти тихие и неторопливые разговоры в какой-то степени сплачивали и объединяли их так же, как объединяли и сплачивали общая работа и общий успех. И лишь один Фихтнер не принимал участия в таких разговорах, замкнувшись в себе, словно новичок.