Тяжкое золото - Александр Михайлович Минченков

– До тебя шли, Митяй, до тебя родной, – стараясь быть ласковей, сказал Драгун. Ему хотелось как можно теплее расположить якута к их появлению. – С дороги чаю б испить хочется. Угостишь?

– Проходи моя чум, гость будишь, – Митяй открыл полог чума, приглашая вовнутрь. Хозяйки в чуме не было, не было и Стёпки, вероятно, отлучились по надобностям до недалече стоявшего родственного стойбища.

При виде спирта якут оживился, к столу достал варёное мясо и вяленую рыбу, поставил кружки, занёс с улицы котелок с чаем. Расселись у стола. Драгун налил всем спирту и не разбавленным выпили. Митяй сморщился и от удовольствия прокряхтел несколько раз, чуть не поперхнулся.

– Хороший водка, шипка крепкий водка, – Митяй медленно взял со стола кусочек мяса и стал закусывать и посматривать, чтоб налили ещё.

Драгун не заставил его долго ждать, налил ему ещё четверть кружки. Митяй опять выпил, так же от удовольствия покряхтел и принялся за чай. От спирта и горячего чая старик на глазах захмелел. Видя, как якут раздобрел, Драгун приступил к главному.

– Митяй, нам бы семь оленей надобно. Не откажешь? Не обидим, золотом заплатим и спирту нальём.

Якут минуту думал, после чего заплетая речь, произнёс:

– Золото, спирта хорошо. Однахо оленя дам, ты хороший человек, оленя много мой табун, дам оленя, – и, глянув на Драгуна, затем на Брагина, знаками намекнул, мол: а где золото и спирт?

Драгун достал из-за пазухи тряпичный свёрток и развязал его. Митяй оживился и потянул руки к золоту, взял махонький самородок и поднёс к глазам.

– Золото, шипка хороший золото, – прошепелявил старик. А когда Драгун подставил ближе к нему свою фляжку со спиртом, давая понять, что оставляет её хозяину чума, лицо старого якута расплылось в удовольствие и говорило само за себя – сделка состоялась.

– Только, Митяй, никому не рассказывай, что мы у тебя были и оленей купили. Понимаешь?

– Моя твоя понимай. Твоя тропа никто не знает, мой тропа своя, – заверил старый якут.

На этом разговор и завершился.

Хороших оленей дал Митяй гостям. Семь красавцев, одного возраста, сильные и упитанные. Окрылённые удачным свершением сделки, Драгун с Брагиным в воодушевлённом настроении покинули стойбище.

Брагин в душе радовался: золото подняли, олени есть, люди надёжные, с ними можно смело идти в дальнюю дорогу, без боязни, зная, эти спиртоносы без алчности, по дороге не убьют, не ограбят. Всё складывается как нельзя лучше, впереди другая жизнь!

«Да, впереди другая жизнь… – повторил мысленно Матвей и углубился в свои размышления: – А ведь была и иная, была…»

И словно пред глазами предстала родная деревня, тонкой линией потекли мысли о былом времени.

Рано Матвей остался без отца и матери – ушли оба родителя из жизни по болезни преждевременно и в один год.

Ушли и оставили на белом свете своего единственного сына Матвея, названного в честь деда по отцовской линии. Ох, и рад был старик внуку – ведь наследник рода теперь имеется, а стало быть, и помирать не страшно – есть, кому фамилию продолжать! А вскоре и помер, так и не узнав, что сын его с невесткой следом за ним земле предались.

Приютила к себе сироту тётка Агафья Шагаева – старшая сестра матери Матвея. Своенравная баба: что не по ней – всякому выговорит, а то и накричит, любила распоряжаться. Можно сказать не муж, а она главой семьи значилась.

В семье свои трое ребятишек, а тут ещё один рот прибавился. Куда ж его деть? Не впустишь – вся деревня осудит, проходу давать не будут, осуждая. Вот и пришлось приютить, хотя и не желала – это ж угол определять парнишке надобно.

Муж Агафьи Иван по натуре тихоня и скромный. Деревенские люди говорили якобы Агафья, познав характер Ивана Шагаева, окрутила и женила на себе. Кто ж такого мужа не захочет иметь, вот он – добрый и совестливый, работящий, к тому же и алкоголь не уважает. В отца Никодима Петровича Иван пошёл, знать по крови перешло. Отец под пятой жены всю жизнь прожил и своему сыну такую же долю по наследству передал.

Корова, лошадь, свиньи, куры и гуси – таково подворье Шагаевых. А с таким хозяйством и управляться надобно.

Зимой в школу Матвей за три километра ходил, не было в их деревне учительницы. Вот дети и мерили ногами дорогу каждый день – туда три версты и обратно. Учился Матвей без особого желания, но старался, как мог, оттого учёба всё ж поддавалась.

Одолел он начальные классы. Родители отправили б его и далее учиться, если б живы были. Но нет их, родителей-то – оставили они лишь память о себе с деревянными крестами на кладбище. Придёт иной раз на могилы Матвей, повздыхает, расскажет вслух пред ними, как живётся, о чём думает, и вертается в дом Шагаевых.

«Ни к чему тебе грамотность, и без неё люди живут. Неча распыляться на науки, всё одно в деревне они непригодны. Буквы знаешь – и ладно, знать, и письмо сможешь написать при надобности», – так говорила Матвею тётка, и никто не перечил ей в этом.

Вот и тянула Агафья Матвея к своему хозяйству, чтоб на двор Шагаевых трудился, мужу помощником был. Агафья сама решала, как дальше жить племяннику, и он повиновался. А куда деваться? Некуда.

Своим же детям тётка наказывала: «Учиться далее пойдёте. Неча по деревне за коровами ходить, в люди выходить надобно». Подумывала Агафья отправить своих отпрысков в город – в гимназию определить. Знал это Матвей, и его обида донимала.

С малолетства Матвея к сенокосу приучили. Чуть свет, а он уже с дядькой Иваном в поле. Почти не отстаёт, когда косой машет. Коса острая, траву из-под росы ровно берёт, ровно и трава ложится, словно её руками в ряды кладут. Это от сноровки и умения. А сноровку Матвей в этом деле быстро схватил. Иван не мог нарадоваться родственником.

Сушил сено, стоговал его, вывозил до подворья опять-таки с дядькой, боле никто не помогал. Воды с колодца для домашней нужды, накормить живность, другие хлопоты – всё на Матвее. К вечеру парень, утомлённый, с ног валился. Уставал, но, досыта наевшись, засыпал, а за ночь тяжесть, что к спине приставала, отступала. Отступала, но ненадолго – с раннего утра опять вместе с ним просыпалась и работа, и некогда было думать, окромя как о нескончаемых хозяйских заботах. Но всё ж минуты отдыха были, не целый день впряжённый Матвей был – трудолюбие и расторопность давали