Шанхай - Ёкомицу Риити

Мияко сердито отвернулась и взяла сигарету. Санки вместо того, чтобы уйти в ответ на внезапную вспышку гнева, опять прилег на диван. Мияко отшвырнула ногой халат, валявшийся на полу, и направилась в спальню. Санки тихо произнес:

– Может, посидите со мной немного? Я потихоньку приду в себя.

– Еще чего! Избавьте меня от дружбы с вами!

– Если такой, как я, немного побудет рядом, ничего плохого не случится. Не нужно сердиться. Меня сегодня весь день, с утра до ночи, пытались убить. Я очень устал, а когда человек устает, он ищет самый теплый угол, чтобы забиться в него. Не сердитесь, позвольте мне побыть у вас еще немного.

Мияко, стоя у двери, обернулась к Санки.

– С вами этой ночью что-то неладное творится. Вы, может быть, призрак, а?

– Нет, не похоже. Я кое в чем хотел признаться, но передумал. Тот, кто делает глупости, помимо всего прочего виноват перед богами.

– Да уж, вы виноваты не только перед богами. Даже передо мной виноваты! Хорошо, что вы помните о Кёко, хотя она этого и не заслуживает!

– Кёко это Кёко, а я это я, и я человек легкомысленный, поэтому способен только на легкомысленные поступки. Вот поэтому этой ночью – будь что будет – я задумал совершить одно безрассудство, но, в конце концов, и тут потерпел неудачу. Это ничего, что я так много болтаю?

– Ладно уж, рассказывайте, что натворили.

Подойдя, Мияко обхватила его голову и принялась легонько баюкать его. В голове Санки возникли картины случившегося сегодня. И от того, что рисовало ему пробужденное сознание, он ощутил безмерную тяжесть, будто сердце погрузилось в неведомые пучины. Он заговорил, чтоб хотя бы попытаться вытащить его оттуда.

– Меня очаровала одна китаянка, и я целый месяц боролся со своим самолюбием. И вот сегодня ночью наконец с ним было покончено. Потом я собирался умереть. Если умирать сейчас, то лучше быть убитым китайцами. Если убьют хоть одного японца, положение Японии лишь укрепится, – ну, это я так считал. Я патриот, поэтому если все равно умирать, то лучше умереть за родину. Но китайцы меня так и не прикончили. «Если не убьют, и я умру иначе, то родине не послужу; раз все равно умирать, так пусть убьют». – Я долго стоял и рассуждал в таком духе, но ничего не случилось.

– Прекратите, хватит! Не нравятся мне эти разговоры.

– Потом я стал думать, почему меня не убили. Конечно, из-за того, что я надел старую китайскую одежду и повсюду бродил в ней, однако вы, вероятно, спросите: зачем же я носил китайскую одежду? Но, не замаскировавшись, я не смог бы встретиться со своей китаянкой. Она – мои новые мучения. Ну что, не ожидали такого?..

– Тьфу! И как я только смогла увидеть вас во сне! – Мияко пригубила виски.

– Если размышлять в таком духе, – продолжил Санки, будто не услышав Мияко, – то это глупая история и впрямь глупа. Между тем я этот вопрос серьезно обдумывал, и еще стараться не вижу смысла. Голова уже не соображает, точнее – она начинает понимать только глупости. Вот, например, глупость той, кто не идет замуж за Кою. Это я понятно объяснил, да?

– Конечно. Я была ослеплена вами, вот и не вышла замуж! Все из-за вас. Так и передайте Кое. Однако и он хорош! Познакомить меня с вами – это каким же надо быть дураком? Если я за вас замуж не могу выйти, так и за Кою не пойду. Это моя месть вам. Вы волнуетесь за Кою и поэтому думаете лишь о том, как бы от меня сбежать. Даже если не так, то уж про эту китаянку рассказывать ну совершенно было ни к чему! А то и я сделаюсь патриоткой!

Поднявшись, Мияко бросила на круглую столешницу цветок белой орхидеи. Санки видел, что Мияко тоже сейчас плохо, и его сердце радостно затрепетало.

– Эй, идите сюда! Патриот – это самое замечательное, что может быть. Как я вам сочувствую! Я, видимо, единственный, кто вас понимает. А если нет понимания, то что это за любовь? Ну, идите же ко мне, я вас люблю.

С этими словами Санки подошел к Мияко, но та сильно оттолкнула его. Ударившись о стену, он снова подошел к ней и положил руки ей на плечи.

– Перестаньте. Я вам не ваша китаянка.

– Может, китаянка, а может, селедка. Какая разница? Если назвались патриоткой, то кто бы вы ни были, – все равно благодетельница. А что у нас имеется для маленького человека, кроме патриотизма?

Санки поднял Мияко на руки и, все ускоряясь, закружился на ковре. Потом его ноги подогнулись и оба упали. Мияко так и осталась лежать неподвижно, а Санки с радостью разглядел лицо матери, проступившее вдруг на цветочных стенах, все еще кружащихся вокруг него.

40

Несмотря на то что специальное совещание отложили, забастовка в городе разгоралась все сильнее и сильнее. На следующий день китайские банки все как один остановили работу. Чеки больше не принимали. Закрылся рынок золота. Из-за расстройства валютного рынка иностранные банки бездействовали. Внутри полностью разрушенной системы денежного обращения звон валюты в хранилищах иностранных банков стал едва различим, как слабое сердцебиение.

Однако разрушения этим не ограничились. Почти все фабрики закрылись. Собравшись на пристани, начали забастовку кули. Стала исчезать прислуга в гостиницах. В полицейском управлении не вышли на службу патрульные-китайцы. Рикши, водители, почтальоны, экипажи судов и многие другие, кто был нанят иностранцами, работать отказывались.

Груженные товарами суда простаивали в порту. Больше не выходили газеты. В гостиницах еду гостям подавали оркестранты. Исчезли пекари. Не стало ни мяса, ни овощей. Иностранцы оказались осажденными в городе, поражаясь невиданной стойкости китайцев.

Санки понравилось гулять по городу, из которого почти исчезли прохожие. На некогда заполненных народом улицах он чувствовал себя как в лесу. Одновременно ему казалось, что город стал оживленнее. Добровольцы преследовали грузовики, на которых террористы перевозили бомбы. Иногда, совершая тайные вылазки, под покровом ночи между зданиями вихрем проносились отряды китайских велосипедистов, все в белых перчатках. Иностранки доставляли продукты в тыл измученным добровольцам. На улицах шеренги запертых дверей зияли одними вытаращенными глазами дверных щелей, наблюдая за внешним миром.

Когда до Санки дошли слухи о частых нападениях на японский квартал, он сменил свой маршрут и стал прогуливаться ближе к нему. После того как женщин и детей переправили в укрытие, всю ночь напролет местный отряд самообороны не смыкая глаз отважно оборонял свои дома.

Однажды душевное равновесие Санки нарушили обрывки воспоминаний о Цюлань. Тогда он, словно охваченный дурманом, снова стал бродить по всему городу, но узнав о нехватке продовольствия в японском квартале, опять вернулся на свой обычный маршрут. Когда узнал о предательском убийстве японцев, он вновь заглянул туда. Он ощутил, как незаметно превратился в дозорного, без устали патрулирующего границы родного квартала. Каждый день на него обрушивалась, тесня грудь удавкой, лавина слухов о все новых и новых пострадавших японцах.

Однажды Санки с Коей отправились поесть в обычное для них место, но им отказали, сославшись на то, что продукты закончились. Говорили, что тайком привозивших рис китайцев обнаружили и казнили. Кроме того, не было ни яиц, ни мяса. Неудивительно, что не хватало и овощей.

Выйдя на улицу, Коя сказал Санки:

– Значит, остается только умереть голодной смертью! Есть банк, но он бесполезен, как камень; к пристани подошло судно с лесом, но некому его выгрузить; Мияко меня выставила, даже риса не могу поесть, – о таких жестоких напастях известно ли богам, а?..

Санки ощутил, что пустой со вчерашнего вечера желудок уже атакует его голову. Он понимал: в том, что сводит желудок, виновато только его японское тело. Если бы сейчас его тело принадлежало китайцу, он сумел бы раздобыть хлеба. Но его тело принадлежит Японии, а Япония прочнее стали.

Коя снова заговорил:

– Послушай, тебе ведь полагается пособие на время безработицы? А то у меня больше нет денег. Я некоторое время буду рассчитывать на тебя, имей это в виду.