Шанхай - Ёкомицу Риити

В это время по направлению к нему по запруженной народом улице поскакал отряд американских кавалеристов. С обеих сторон из домов раздалось подряд несколько выстрелов. В головной части отряда лошадь встала на дыбы. С протяжным ржанием она медленно повалилась на землю. Другая лошадь понесла, перемахнув через сброшенного всадника. Несколько следовавших за ней лошадей, крутясь на месте, сбились в кучу. Одна из них заскочила в переулок. Над головами обезумевших животных сверкнули стволы ружей, и по домам был открыт огонь. Лошади снова закрутились в толпе. Со всех сторон из переулков выплеснулся народ, вокруг пляшущих лошадей раздались воинственные крики, и град камней полетел в глаза животным. Кавалеристы перемахнули через лежащую лошадь и, рассекая толпу, помчались прочь.

Человеческая масса, зажав Санки, потекла вслед за ними, то сжимаясь, то расширяясь, огибая углы домов и вновь вырываясь на широкие улицы. Его втягивало в темные крылья толпы, как в водоворот, и наконец прибило к стене у входа в какой-то переулок возле мэрии.

Бунтовщики, до отказа заполнив дорогу, начали шумно забавляться, передразнивая растерявшихся кавалеристов. Из окон, откуда прозвучали выстрелы, сочился пороховой дым. И тут подоспевший со стороны фабричного управления отряд пулеметчиков открыл по толпе ответный огонь. Толпа дрогнула. Сборище онемевших голов закачалось, как под ураганным ветром. Скопище людей раскололось ровно надвое, в середину попадали тела, вслед разбегающимся пронесся шквал пуль. Вход в переулок распирало от втискивающихся в него тел. В запертых дверях появились дыры, они сияли, как глаза. Под дверьми, прижавшись к стенам, вопили не успевшие убежать.

В давке один лишь Санки смотрел по сторонам. Он вытянулся, пытаясь отыскать Цюлань в куче неподвижных тел. Рядом с головой убитой лошади корчились раненые.

У домов, где прозвучали выстрелы, над трупами легким туманом стелился дым и завихрялся всякий раз, когда мимо проходили полицейские. Глядя на побоище, Санки оставался почти равнодушным, поскольку изо дня в день наблюдал эти кошмарные события и часто слышал стук падающих на мостовую мертвых тел. Но его захлестнуло яркое всепоглощающее чувство любви, в котором его душа, оставаясь равнодушной к хаосу внешнего мира, свободно парила над этим бунтующим пространством.

Когда толпа на улице рассеялась, территорию вокруг домов, откуда обстреляли кавалеристов, взяли в кольцо полицейские фабричного управления. Установили пулеметы и, словно для профилактики, пустили в мрачное нутро одного из домов шквал пуль. Послышались стоны людей, грохот падающих предметов. Пули рикошетили, натолкнувшись на камни, фонтанируя белой крошкой, а дверь прямо на глазах покрылась дырами-язвами. Наконец пулеметы смолкли, дверь вышибли. Группа полицейских с пистолетами наизготовку пробралась под болтающейся вывеской. И вскоре под дулами пистолетов из дома вытащили нескольких человек – группу молодых китайцев и затесавшихся среди них троих русских.

Санки, беспокоясь, нет ли среди них Цюлань, пристально вглядывался из переулка в группу арестованных. Их посадили в автомобиль, и тот в сопровождении пулеметчиков помчался в сторону фабричного управления. Увидев, что вооруженный отряд ушел, толпа вытекла из укрытий. С неосвещенной теперь дороги люди втащили трупы в переулок. Когда волокли затвердевшие как доски тела, их залитые кровью волосы, будто кистью, выводили на асфальте черные линии. Как раз в это время подъехал автомобиль с иностранцами, натолкнулся на трупы и остановился. В салоне были видны растерянные лица мужчины и женщины, они только что целовались, а сейчас спрятались от страха за букетом жасмина. В лобовое стекло полетели камни. Автомобиль, перемахнув через трупы, умчался прочь.

Выбравшись из толпы, Санки направился к дому, где он раньше встречался с Цюлань. Однако из-за перенапряжения неустанно высматривающих ее глаз он почувствовал тяжесть во всем теле. Видения, за которыми он гнался, поблекли, тело его, тащившееся между домами, стало тяжким бременем. Он заранее устал от предстоящего подъема по лестнице и в следующий же миг пришел в себя. В растерянности он некоторое время бродил взад-вперед под аркой, предполагая, что, если Цюлань все-таки появится здесь, мимо него пройти не сможет. Он то смотрел на верхние окна, то, прижавшись спиной к стене, задремывал.

Вдали показались трое молодых китайцев и направились в его сторону. Один из них, с короткими усиками, поравнявшись с ним, быстро стиснул его правую руку. Санки ощутил клочок бумаги в его холодной ладони. Сперва удившись, мгновением позже он понял, что это переодетая мужчиной Цюлань, но троица уже успела удалиться. С зажатым в руке клочком бумаги Санки дернулся было вслед за ними, но сообразил, что преследовать Цюлань – значит подвергать ее еще большей опасности. Она мельком, через плечо, ласково на него взглянула. В сиянии ее нежных глаз Санки прочел горечь расставания и просьбу не преследовать ее. В его руке лежало ее письмо, и от этой близости сердце бешено заколотилось.

Фигура Цюлань растворилась в людской толчее, и Санки повернул назад. Он слегка повеселел, будто в переданной ему записке, крепко зажатой в кулаке, заключалась вся его надежда. Не чуя под собой ног, он почти бежал по дороге, пока не увидел мост на другой, безопасный, берег реки. Там он развернул письмо. На клочке бумаги, видимо в большой спешке, карандашом было нацарапано:

«Похоже, этой ночью нам не избежать опасности. Благодарю вас за все. Прошу, берегите себя. Если останетесь в живых, обратитесь к старику-швейцару в компании Jauden Madison. На этом прощайте».

В парке Санки прошел сквозь заросли пышно цветущих канн. За ними была лужайка. Уносимые встречным ветром, клочки записки, шурша, полетели ему под ноги. Он вернулся на мост и, схватившись за покрытые росой металлические поручни, посмотрел вниз, на волны под ногами.

«Да, со мной явно что-то не так».

Чем дольше Санки думал, тем отчетливее ощущал, как, распластавшись на волнах лицом вниз, он постепенно все глубже и глубже погружается в пучину.

39

Поздно ночью Санки постучался к Мияко. Она вышла в халате, накинутом на пижаму, и молча усадила его на диван. Небрежно поприветствовав ее, Санки повалился набок и закрыл глаза. Мияко принесла виски. Присев рядом, она долго молчала, пристально разглядывая его бледное лицо. В окне, оживляя тень от листвы граната, двигался огонь свечи, зажженной в соседнем доме. Санки открыл глаза:

– Уж потерпите меня в эту ночь.

– Постель вон там.

Пристально глядя на дно стакана, он крепко сжал руку Мияко. Она посмотрела на него пустыми глазами:

– Вы сегодня странный. Похоже, небо и земля поменялись местами. Вы явно не такой, как раньше. Но в чем дело, я не понимаю!

Мияко оживилась и, подойдя к зеркалу, похлопала себя по лицу. Наброшенный халат соскользнул с плеч.

– А я видела вас во сне. Выходит, сон в руку. Догадайтесь, чем мы занимались?

Оставив зеркало, Мияко положила голову Санки к себе на колени и близко-близко склонила к нему лицо.

– Скорей приходите в чувства, а то мочи нет смотреть на ваше измученное лицо.

Санки приподнялся. Сжав руку Мияко, он сказал:

– Как же мне все это надоело…

– Что?

– Нельзя ли помолчать и дать мне поспать?

Санки снова лег и закрыл глаза, но Мияко принялась его отчаянно трясти.

– Да что вы себе позволяете? Меня разбудили, а сами – спать! Я что, ваша жена?!

Санки сел и опрокинул в себя еще один стакан виски.

– Вот вы как, значит! Отлично! Не выношу я ваших капризов и нисколько вам не сочувствую! Хватит киснуть, когда смотрите в глаза другим людям, хватит мусолить в голове всякую чушь! Такого, как вы, любить нельзя!

Санки захмелел. Ему казалось, что от ее упреков он пьянеет еще сильнее. Он попробовал привстать:

– Прошу прощения. Вы меня ругаете, тогда я, пожалуй, пойду.

– Ну и скатертью дорога! Надоел мне ваш кислый вид, таких людей везде полным-полно! Посмотрите-ка на меня. Я, может, и полная дура, но понимаю, что к чему.