Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

Роста он был где-то метр шестьдесят пять, сам был не худой, а, как многие пехотинцы, жилистый. Воевал в Афганистане. Его выгодно отличало от многих его соплеменников по прежней политработе то, что он не делал людям гадостей, не бегал по мелочам к командирам и своим кураторам, а просто выполнял свою работу. Умел находить общий язык с людьми, ладить с ними. Среди как офицеров, так и солдат он пользовался авторитетом. Уважали его и за Афганистан, и за способность работать спокойно с окружающими.

— Товарищи офицеры, позвонили с «Северного» — два московских банка готовятся праздновать свой юбилей и отложенные «бабки» решили пустить на «гуманитарку» для войск в Чечне. Поэтому завтра надо будет отправить транспорт на «Северный» за посылками. В каждой находится спортивный костюм, кроссовки, туалетные принадлежности, блок сигарет, для офицеров по две банки пива, а для бойцов — две банки «колы» или еще чего-то.

— Хорошо!

— Пиво!

— Вот это халява!

— Повезло тем, кто распределяет гуманитарку.

— Бери больше — и на раненых, и на погибших!

— Да, да, берите больше.

— Помощь нужна?

— А что за банки?

— «Менатеп», «Инком», — перекрывая шум, ответил Казарцев.

— Значит, «менатеповские и инкомовские пайки».

— «Менатеповские» звучит лучше, почти как «натовские».

— Сигареты!

— Кто не курит? Покупаю его сигареты.

— Подожди, там, может, «Астра» или «Нищий в горах» будет.

— Правильно, на «Северном» могут подменить.

— Да, те могут закрысить.

— Не замылят, мы же на Минутку идем.

— А им какая разница. Для них было бы лучше выдавать гуманитарку после штурма, себе больше можно оставить.

— Тихо! — перекрыл шум баритон комбрига.

Шум почти сразу стих, люди были рады отвлечься от мысли о предстоящем.

— Тихо! — вновь повторил командир. — Работы у каждого много, и не тратьте время попусту. Вопросы?

Вопросов у всех было много, но большинство из них были риторическими, и поэтому, зная, что не получишь вразумительного ответа, кроме как «пошел на хрен» и «не умничай», охотников не нашлось. Все разошлись, обсуждая предстоящую халяву. Это сладкое слово «халява»!

С Юркой мы подошли к Казарцеву:

— Серега, ты про нас не забудь, когда посылки будешь делить. Самое главное — это сигареты. Может, кто курить не будет.

— Мужики, вы уже не первые. И еще много ко мне подойдет. Имейте совесть!

— Юра! Это он о чем?

— О совести.

— А что это?

— Не знаю. Почки знаю, печень знаю, желудок тоже знаю, а вот совесть? Нет, не знаю. А ты, Слава?

— Не слышал.

— Серега, у нас есть почти абсолютная монополия на спирт, и неужели ты своих соседей отфутболишь? Нехорошо все это.

— Ты представляешь, как мы будем в отместку мочиться на колеса твоего автомобиля, да какать нам тоже придется под твоей дверью. Ты представляешь?

— И так всю оставшуюся войну.

— А это дурная привычка и может перейти и на мирное время. Будем гадить перед дверями твоей квартиры.

— Ты только представь себе, выходишь ты утром на службу и падаешь, поскользнувшись на дерьме. Весь такой красивый — и в дерьме. Обидно, да?

— И все это из-за каких-то сигарет.

— Придурки.

— Слава, по-моему, мы недавно это уже слышали.

— Кстати о птичках, когда будешь на «Северном», передавай привет коменданту Сашке, пусть положит нам побольше сигарет и чего-нибудь от себя.

— Он вас и не вспомнит.

— Вспомнит, куда он денется.

— Так насчет твоего выбора?

— Какого выбора?

— Или до окончания службы ты будешь скользить на дерьме, или дашь нам сигарет. С пенсионерами мы не воюем.

— Да пошли вы…

— Юра, он выбрал дерьмо.

— Определенно. Начнем сегодня вечером. Пашка нам поможет.

— Вас что, специально по всему СибВО искали и поселили в одном кунге?

— Не только по СибВО. Я из ставки ЮЗН приехал, а Юрка — со СКВО. Поэтому — это судьба, Сергей Николаевич. И придется тебе постоянно нести свой крест.

— Поскальзываясь на дерьме. Но этого можно избежать…

— Если подбросить нам сигарет.

— И тогда мы будем всегда тебя рады видеть.

— И детям своим будем рассказывать, какой ты замечательный и сердечный человек. А если нет, то тоже расскажем. Что ты дерьмо.

— Идиоты.

— Клиент еще не созрел.

— Ничего, как пару раз упадет — созреет.

— Так как?

— Завтра поговорим.

— Так бы сразу. Спасибо.

— Клиент созрел. Спокойной ночи.

Мы пошли спать в свой кунг. Постепенно навалилась усталость, страшно хотелось спать. Придя «домой», мы застали Пашку за накрытым столом. Он сиял словно новогодний пряник на елке, завернутый в фольгу. Счистив налипшую на ботинки грязь, сделавшую их похожими на огромные бахилы, мы ввалились в кунг.

— Ты что сияешь, как приз выиграл? — спросил Юрка у Пашки. Я молчал, в голове крутилась какая-то мысль, не оформившаяся до конца, но казалось, что очень важная.

— Так, я наслышан, что вы сотворили на «Северном»…

— Молчи. Молчи и никогда никому об этом не говори. Ничего не было. Ты понял? — жестко я оборвал его. Не было желания даже вспоминать, а обсуждать это — тем более. — Доставай, что есть у нас в заначке. А мы пойдем руки вымоем.

Оставив оружие и раздевшись, мы вышли с Юркой на улицу с чайником теплой воды. Поливая друг друга и отфыркиваясь, мылись долго и тщательно. Кожа вновь задышала. Вытерлись жесткими армейскими вафельными полотенцами. Присели на лесенку, закурили, подставив лица не очень холодному ночному зимнему ветерку. Было желание вот так долго сидеть. Просто сидеть и ни о чем не думать. Сидеть и курить. В кулаке разгорается от затяжек огонь сигареты, обжигая ладонь. Благодать. Юрка вмешался в мое мажорное настроение:

— Ты что на Пашку напустился?

— Нечего попусту языком трепать. Что было, то прошло, а обсуждать, из пустого в порожнее переливать, тем более солдату, ни к чему. Сейчас будет ходить, трепать по КП то, что мы ему расскажем. Пусть обижается, но молчит. Я думаю, что если выберемся, тьфу, тьфу, тьфу, чтобы не сглазить, то у нас еще на дыбе спросят, что это вы, сукины дети, замышляли. Просто в бой не идти, или хотели мятеж поднять. Поэтому и тебе советую заткнуться и не вспоминать об этом.

— Испугали ежа голой задницей.

— Мы с тобой, родной ты мой, не на Великой Отечественной, а в войне за чью-то собственность. И вот хозяин этой собственности и спросит нас, не против него ли мы собирались повернуть вверенное оружие. Технику и людей. Юра, мы с тобой участники такого дешевого водевиля, что если бы не было так страшно, то можно было бы просто посмеяться. Вот ты знаешь, для чего ВСЕ это?

— Брось, Слава, крыша поедет.

— Она у меня уже съехала, раз я начал задавать такие вопросы, — я достал новую сигарету и от окурка прикурил, потом бросил его под ноги и затушил каблуком.

— Вот так и нас с тобой, придет время, а оно придет раньше, чем мы предполагаем, выбросят. Вытрут ноги и выбросят. И как ты, когда покуришь, сплевываешь, так и нам вслед плюнут. Попомни мои слова. Если мы сейчас посмели командующему показать свои зубы, так и не побоимся показать, а если надо, то и перегрызть глотку — начальнику, командиру. Мы привыкли к крови, к смерти. Я не могу спать, если ночью тихо. Когда работает артиллерия, то сплю как младенец, а когда авиация, еще лучше.

— Я тоже, — тихо заметил Юрка.

— Вот ты ответь на один простой и глупый вопрос, что такое национальность?

— Как что? — не понял Юрка. — Ты с ней родился. Если хочешь, то Богом она дана тебе.

— А если, допустим, чеченца в младенчестве вывезли во Францию. Всю жизнь скрывали от него, кто он. Дали свою фамилию, воспитывался он в той среде. Обучался в нормальной французской школе, потом в ихнем институте, постиг их культуру. Кто ОН? Если тебе легче, то не чеченца, а русского вывезли во Францию. Жаль, что не меня. Так, Юра, КТО ОН?

— Получается, что француз, — неуверенно произнес Юра.

— Так вот и получается, что национальность — это не биологическая категория, а социальная. То есть люди сами создали себе проблему, придумали национальный критерий и, прикрываясь им, стравливают нас. Древние придумали аксиому, которая действует: «Разделяй и властвуй». Ты вспомни, что даже в советские времена, когда был провозглашен лозунг о равенстве наций и народов, русские служили на национальных окраинах, а «чурки» — в Прибалтике или в России, прибалты — на Украине, в Молдавии. Тем самым получалось, что стрелять, в случае бунта стрелять в соплеменников тяжелее, чем в аборигенов. А отцы-замполиты искусственно подогревали национализм.

— А как же патриотизм? Любовь к Родине?

— К Родине?

— Да, именно, к Родине, — Юрка торжествовал. Вопрос был трудный.