Аниськин и снежный человек - Максим Курочкин

– И что, на Плешивой Горке и живет похититель Ариадны Федоровны?

– Да нет, там только ведьмы шабаши устраивают. А Лешак живет как раз за горой, где бурелом начинается. Этот лес и зовут Заповедный – спросите, кого хотите, туда испокон веку никто не ходит. Лешак – он не любит, чтобы покой нарушали.

– И вы что, совершенно искренне верите в эти бабушкины сказки?

– Искренне – не искренне, а вот в Заповедный Лес ни в

жисть одна не пойду. Разве только с Сашкой или с вами.

– Так вы же кусаетесь хорошо? И из берданки, – поддел ее Костя.

– Скажете тоже! Разве Лешего одними зубами возьмешь!

– Идите-ка домой, Марина Алексеевна, – устало махнул рукой Костик, – и никому не говорите о той ерунде, которую вы здесь слышали. Если не хотите, чтобы вас подняли на смех, конечно. Это мой вам совет.

Маринка уже вышла за дверь, но вернулась. Просунула в приоткрытую дверь свою румяную мордашку и совершенно серьезно спросила:

– А можно, я тоже дам вам совет, Константин Дмитриевич?

– Можно, – расщедрился Костя, – только быстро.

– Если вы все-таки будете говорить с людьми о Лешем, не называйте его «Йети». Ариадна Федоровна права, вас не так поймут.

– Чушь собачья, – строго ответил Костя закрывшейся за девушкой двери, – в существование Лешего вы верите, а существование научных терминов подвергаете сомнению. Чушь собачья.

Только сейчас Костя вспомнил, что ему надо показать ветврачу больного Прапора. Несчастная птица с раннего утра сидела в палисаднике, стыдливо спрятав медную и бестолковую теперь, по петушиным понятиям, голову под крыло.

Комаров посадил не оказавшего никакого сопротивления петуха в хлебницу и отправился в ветпункт при совхозном гусятнике.

Здесь он был впервые, и гусиный гомон, царивший в этом птичьем царстве, сначала поверг его в полный шок. Почему-то вспомнился знакомый из телепередач о мире животных «птичий базар» – то место, где все свободное пространство скал покрыто вопящими, гадящими, машущими крыльями пернатыми. Почему-то, вопреки стараниям телеведущего, «птичий базар» вызывал у Комарова чувство глубокого омерзения. Мурашки, спокойно дремавшие на коже, при виде подобного зрелища начинали мерзко и суетливо бегать по всему телу, заставляли дыбиться накожную волосатость, передергиваться всем телом. Хорошо, что кабинет ветеринара располагался прямо на проходной, Косте трудно было бы заставить себя пройти через двор, кишащий весьма опасными птицами – серыми домашними гусями.

– Вот, – поставил он перед пожилым дядечкой хлебницу с Прапором, – принес вам. Помогите, пожалуйста.

– Что вас беспокоит? – произнес дежурную фразу ветеринар.

– Меня беспокоит мой петух, – пожаловался Комаров.

– Я, конечно, мало лечил людей, но что в лечении людей, что в лечении животных, принцип один – если их что-то беспокоит, то это что-то надо удалить, как раковую опухоль. Поэтому могу посоветовать вам только одно – избавиться от беспокойного петуха. Со своей стороны, могу в этом деле посодействовать. Если тушка вам нужна – зарублю за поллитру. Я не алчный. Если не нужна – только за стакан. Повторяю, я не алчный.

– Да вы меня не поняли! Я не хочу избавиться от петуха, он мне очень нравится и не причиняет никаких хлопот. Помощь нужна не мне лично, а Прапору.

– Так это не ваш петух? Вы украли его из воинской части ввиду того, что он вам очень понравился и хотите отжать его у прапорщика?

Только сейчас Костя почуял, что от ветеринара исходят довольно мощные волны перегара.

– Как же вам объяснить? – впал в отчаяние он.

– Говорите, как есть, – доверительно положил ему ладонь на колено ветеринар, – вы – власть над людьми, я – над крупными рогатыми и всякими прочими скотинами, если мы объединимся, то будем у-у-у какая силища!

После ветврач долго дулся на то, что Комаров не хочет с ним объединяться, на то, что не хочет выпить на брудершафт, закусив свежеприготовленным Прапором, на то, что отказывается идти к нему в напарники. Или он сам просился к Комарову в напарники? Этого уже ни Костя, ни сам ветеринар вспомнить бы не могли. Наконец, после получаса бурных объяснений, едва не переходящих в откровенную потасовку, ветврач понял что все-таки желает от него этот молоденький новый участковый.

– И всего-то? – удивился он, – делов-то! И думать тут нечего. В лапшу.

– А может…

– Не, жаренный жесткий будет. Годов-то ему, поди, все два будет. Нет, жарить никак нельзя.

– Да я хотел…

– А вот в сметане попробуй. Сметана – она жирная, кисловатая, в ней мягкий будет.

– Да вы дадите мне сказать, или нет? – вспылил Комаров.

Ветеринар насупился. Он к человеку со всей душой, а человек к нему… нехорошо это.

– Может, можно голос ему вернуть? Посмотрите горлышко, связки.

– Это ты не по адресу. Вот если холостить кого, тогда пожалуйста. Слушай, а может, нам его захолостить? Ни разу еще петухов не холостил.

– Да ну вас, – махнул рукой Костя.

Он очень жалел о потерянном времени. Но кто мог знать, что в совхозе имени Но-Пасарана такой дурной ветеринар? Сегодня он планировал понаблюдать за америкацами и покрутиться возле дальнобойщиков. Но и с Прапором надо было что-то делать. Может, зайти к Калерии? Она девушка умная, знающая и добрая. Не даст погибнуть животному.

Приняв это решение, Комаров обрадовался. Действительно, Калерия! Как он раньше не вспомнил о ней!

Окно в кабинете Калерии было распахнуто настежь. Белые марлевые занавески лизал наглый и леноватый полуденный ветерок, из кабинета доносились голоса – у Калерии кто-то был.

«Эх, некстати, – подосадовал Комаров, – жди теперь, когда она с пациентом закончит!»

Вообще, девушка была поистине бесценной медсестрой.

Старенький фельдшер существовал в ФАПе больше для престижа, чем для дела. Часто он целыми днями не выходил на работу, и отсутствия его никто не замечал. Калерия и маленькая сухенькая акушерка героически волокли не себе всю работу – только что не делали операций. По просьбе односельчан

Калерия научилась ставить не самые сложные пломбы – посидела пару дней в райцентровском зубном кабинете, попросила отца смастерить себе бор-машинку из старого гравировального аппарата, выпросила у директора совхоза деньги на пломбировочный материал и тихо, не кичась и не строя из себя незаменимого специалиста, лепила вполне аккуратные пломбы.

Чтобы не томиться в душном ФАПовском коридоре, Костя уселся ждать прямо под окошком – на высоком обтесанном бревне, приволеченном сюда каким-то сердобольным сельчанином.

Комаров открыл крышку хлебницы и отпустил Прапора попастись на свободе, справить нужду и снять стресс. Прапор, грустно глянув одним глазом в глаза хозяина, немного встряхнулся и без особого энтузиазма принялся копаться в зрелой уже траве.